За час до полуночи - Хиггинс Джек. Страница 34

Хоффер, как мне показалось винивший полковника больше всех в своем провале, кивнул.

– Хорошо. А теперь пошел прочь! За воротами берегись. Хоффер повернулся и, шатаясь, направился к выходу. Он уже перешел террасу, когда я догнал его и успел повернуть к себе лицом. Но тут Марко схватил меня за руку. Мой дед тоже уже стоял позади него, двигаясь с поразительной для человека его лет скоростью.

– Нет, Стаси, нельзя! На заседании совета он неприкосновенен. Таков закон. Если нарушишь его, ты тоже умрешь.

– Плевать на твой чертов закон, – завопил я, и он ударил меня по лицу.

Я отшатнулся, и Хоффер визгливо рассмеялся.

– Вот здорово! Ей-богу, неплохо! Я тоже отвесил пощечину Розе Солаццио прошлой ночью, Вайет, только поувесистей. Она хотела предупредить тебя, ведь так? Не знаю уж как ты ее ублажил, но этой дрянной суке понравилось.

Я изо всех сил рванулся к нему, но Марко и двое других оттащили меня назад.

– Тебе интересно, что я с ней сделал? – Карл опять пронзительно засмеялся. – Я отдал ее Чиккио. У него на нее всегда слюни текли. А он настоящий бык. Испробует с ней все способы, известные на сегодня, и еще несколько прикольных шуток собственного изобретения.

Хоффер старался сделать мне больно и преуспел. Я обозвал его всеми грязными ругательствами, которые только пришли мне в голову, пока меня удерживали за руки, а он шел через сад к своему «мерседесу», стоявшему за воротами. Только после того как он завел двигатель и отъехал, дед приказал отпустить меня. Я повернулся и, протолкавшись через толпу, прошел в свою комнату.

В плече у меня резко пульсировала боль, и нейлоновая рубашка вся промокла от пота. Стоя в темноте, я думал о бедной Розе. Как она боялась – и все-таки решилась выйти из игры, но слишком поздно.Я вспомнил слова Хоффера насчет Чиккио и, представив, как это мерзкое животное удовлетворяется с нею, не выдержал. Ее робкая попытка спасти меня – единственное светлое воспоминание, которое у меня осталось от всего грязного дела. Я выскочил в окно и пробежал через сад на задний двор дома.

В гараже стояли три машины, и я мог взять любую, но выбрал красную «альфу» Марко, в основном потому, что она имела автоматическую коробку передач и я мог управлять ею одной рукой. Кроме того, он оставил ключи от нее на видном месте.

Они, должно быть, услышали, как я огибал дом, и бросились в погоню. Но охранник, стоявший в дверях сторожки, узнал меня, когда я подъехал, и тут же распахнул ворота. «Альфа» рванула в темноту со всей мощью своих двигателей. Марко безнадежно отстал от меня.

Примерно в трех милях от Палермо я увидел в ночи огонь пожара. Несколько покореженных автомобилей догорали, перегородив дорогу, на которой уже образовалась пробка. Затормозив, я стал медленно продвигаться в длинной веренице машин: где-то впереди полисмен пропускал поток по встречной полосе.

По асфальту был разлит бензин, еще полыхавший кое-где у обочины, а возле бетонной подпорной стенки, как факел, пылал знакомый «мерседес»-седан, на всем ходу врезавшийся в нее.

Я высунулся в окно, когда приблизился к полисмену.

– Что стало с водителем?

– А ты как думаешь?

Он махнул, чтобы я проезжал скорее, и моя «альфа» двинулась дальше. Так вот оно правосудие мафии? Приговор моего деда быстро и неотвратимо приведен в исполнение. Но остальное за мной. Это уже моя вендетта. Никто на свете не мог помешать мне свершить ее.

Глава 17

В Палермо все еще продолжалась Страстная неделя, о чем я совершенно забыл, и по улицам люди гуляли целыми семьями. Всюду царило праздничное настроение, и даже когда шел дождь, никто не обратил на него внимания.

Фейерверк, устроенный городскими властями, начался в тот момент, когда я повернул на виа Витторио Эмануэле и поехал в сторону собора. Гигантские красочные цветки расцветали в небе, и повсюду поражало странное сочетание карнавального веселья с почтительной набожностью, столь характерной для Сицилии.

Продвигался я медленно, потому что в ночь народного гулянья почти везде толпы покинули тротуары и заполнили проезжую часть улицы.

Я обливался потом и чувствовал то же головокружение, что и раньше. Возможно, сказывалось действие лекарств, которые мне давали, или я находился на грани полной потери сил. Не важно, по какой причине, но чувство отстраненности опять овладело мной, и я наблюдал за происходящим как бы со стороны.

Сцена ночного веселья представлялась мне кошмаром, достойным пера Данте. Грохот фейерверков, разноцветные вспышки, гомон толпы, кающиеся в рубище, бегущие босиком под дождем, трое, шатающиеся под тяжестью креста во главе процессии, Богородица, плывущая в темном небе над пылающими факелами, – все слилось в дьявольский вертеп, сводящий меня с ума.

Звук песнопений возрастал, пока не заполнил собой все, как море. Кнуты, мерно взлетая, над головами, зловеще хлопали, обрушиваясь на мостовую. Удушливый запах ладана и горячего свечного сала довел меня до тошноты, но тут хвост процессии уполз в поперечную улицу, толпа поредела, и я смог ехать дальше.

Опустив стекло, я глубоко вдохнул свежий сырой воздух и постарался представить, что ждет меня на вилле.

Прежде всего охранник на воротах с автоматом. Его придется пройти. С одной действующей рукой маловероятно перелезть через пятнадцатифутовую бетонную ограду. В доме двое слуг. Для начала их можно не принимать в расчет, так же как и поваров. Остаются Чиккио, Пьет Джейгер и Бёрк. С другой стороны, есть моя левая рука, «смит-и-вессон» и пять патронов в барабане. Достаточно, учитывая мой настрой.

Существуют два типа убийств. Первые совершаются сгоряча, под влиянием конкретной ситуации, когда спасаешь свою жизнь или жизнь своего патрона.

Вторые совершенно другого сорта: там главное – холодный расчет, все тщательно взвешивается, риск заранее сводится к минимуму. Но этого мало. Не менее важна психологическая подготовка, способность к предельной душевной концентрации. Профессиональный киллер подобен сжатой пружине, которая в решающий момент распрямляясь без малейшего колебания наносит смертельный удар. Именно эта способность отличает настоящего мастера от массы дилетантов. Всепоглощающее желание убить, состояние, которого большинство людей никогда не смогут постичь.

Но я мог. Стаси Вайет мог. Мне приходилось убивать не раз в прошлом, предстояло сейчас, и никто не гарантировал мне, что такое не случится в будущем. Странно, но мысль о возможности своей собственной смерти ни разу не возникала у меня, как у закоренелого преступника не возникает мысли о том, что его возьмут на следующем деле.

Мне пришлось притормозить и ненадолго остановиться на шоссе в Мессину из-за пробки на мосту через Фиуми-Орето. Мое лицо пылало, наверное, у меня был жар, и я высунул голову под прохладный и освежающий дождь. Но затем со мной произошло нечто странное. В какое-то мгновение шум движения утих, исчезли, растворились все звуки, кроме шума дождя в листве деревьев на противоположной стороне дороги. Мне показалось, что этого звука я никогда раньше не слышал, и запах глициний из сада у дома неподалеку, невыносимый в своей сладости, заполнил ночь.

Мою хрупкую грезу разбили настойчивым гудком сзади, и я помчался вперед, вернувшись к реальности. Но единственная ли эта реальность? И кто в ней я? Почему со мной такое происходит? И что я здесь делаю?

После смерти матери я бежал с Сицилии, пытаясь уйти от многих мучительных вопросов. Я, бежал от боли утраты, потрясенный жестокостью жизни. Бежал от своего деда, которого искренне любил и который вдруг оказался чудовищем, сосущим кровь бедноты и посылающим смерть с уверенностью Господа Бога.

Мне страстно хотелось перестать быть не только внуком Барбаччиа, но и младшим Вайетом, которого не желало признавать высокомерие Вайетов. Я бежал от Стаси Вайета, каким ему предназначено было стать.

И я мог бы найти самого себя, обрести свою истинную сущность, настоящую и уникальную. Некоторое время у меня кое-что получалось. В Мозамбике и Лоренсу-Маркише мне казалось, что уже начинаю ее осознавать. Продолжая скитаться и дальше, я бы вскоре пришел к своей собственной цели, понял самого себя и перестал бы жить в противоречии с миром.