Песня скрипки(Рассказы) - Бондаренко Вениамин Никифорович. Страница 5

И оно опустилось рядом с придорожной канавой.

Зимой оно, как и все его братья, дремало под снегом, а весной стало Вязком. Таким маленьким, что его даже зайчик не видел, которому случилось пробежать мимо.

Братья его также стали Вязками. Но на полянке их летом вместе с травой скосили, в поле их запахали осенью, и остались в живых только придорожный Вязок да его лесные братья.

В первое же лето придорожный Вязок чуть не задохнулся от пыли и все-таки думал, что выбрал место хорошее. Шумное. Людное. Год думал, два, а на шестой из его верхушки кнутовище сделали.

И превратился Вязок в калеку. А мимо все также бежали машины, гремели телеги. И поднимали пыль, пыль… такую, что смотрел Вязок на небо и думал:

— Ах, кабы облачко! Ах, кабы дождичек!

А вскоре и роптать начал:

«Да, плохо быть деревом, ни ног у тебя, ни крыльев. Ни от зноя не убежишь, ни от пыли не спрячешься. А еще хуже быть одиноким».

Но когда однажды Сорока принесла ему привет от лесных братьев, он гордо расправил серые листья, сказал:

— Скажи им, что живет их брат всем довольный: ни из-за воды ни с кем не дерется, ни из-за солнца ни с кем не ссорится. И насмотрелся он всяких чудес, что долго будет теперь детишкам рассказывать.

Но не пришлось Вязку детишек дождаться. Как пошли на него напасть за напастью валиться — откуда только брались, словно сидели за поворотом дороги и поджидали, пока он подрастет.

Летом — козы глодали, проезжие ветки на хворостины обламывали. Зимой тоже не лучше. Маленький был — закидает его зима снегом — тепло, покойно. Подрос — никакие снежные шубы не помогают: треплют поземки, гнут бураны, нижет мороз. Со временем ствол вкривь и вкось изогнулся.

И однажды зимой, когда его резкая хлестала пурга, и ему было очень холодно, он увидел на дороге обоз.

На дровнях, связанных по двое, везли толстые сосны, а сверху на соснах Вязок рассмотрел с пяток своих братьев — длинных, прямых и без единого сучочка. И, обрадованный, он подумал:

«Ну зачем они росли? Построят из сосен дом, братья на слеги пойдут, — а что хорошего?.. А мне еще жить и жить…»

А Вязы смотрели на скрипучее, скрюченное дерево у дороги и не догадывались, что это их брат. Смотрели они и тоже думали:

«Рос, рос, а вырос — и даже на топорище не годен, глаза только людям мозолит…»

Вязы думали, обоз скрипел, а по дороге мела поземка и трепала, трепала уродливое придорожное дерево.

Липочка

В воздухе стоял румяный апрель, река Черемшан под горой Караваем синела, а Липочка, что росла на ее склоне, вся улыбалась, потому что весь лес по горе еще не зацвел, а Вязок, что рос как раз напротив нее через просеку, был разубран в красноватые кисти-цветы с белыми ресничками.

Он цвел впервые. И это было так неожиданно, что Липочка совсем позабыла, какой у него уродливый ствол, и какой он сам весь шершавый. Она ласково сказала:

— Весеннее небо всегда голубее и выше осеннего, правда, Вязок?

Липочка никогда не говорила с Вязком, и потому он растерялся и не знал, что ответить. А она, стройная, с гладкими гибкими ветками, слегка склонялась над неширокой просекой и нежно смотрела на него чуть приоткрывшимися листочками.

В полдень к Вязку прилетели золотистые пчелы и, кружась, стали напевать ему песни о цветущих садах и о солнце. И Липочке вдруг захотелось стать с ним рядом, чтобы и над ней кружились пчелы, чтобы и ей они слагали свои чудные песни. Она еще больше склонилась над просекой, но ее ствол и ствол ее мамы срослись внизу вместе, и мама строго тряхнула вершиной:

— Если тебе хочется к кому-нибудь склониться, склонись тогда к Клену. Он такой узорный, высокий. А это же горбун!

Ствол Вязка и вправду был крив оттого, что в детстве, когда просека была проезжей, его задело тележной осью и чуть не сломало.

И все-таки Липочка, глядя на него, думала, что она никогда еще в жизни не видела такой лучистой весны с янтарными чистыми зорями, голубыми и ясными далями, с хрустальным бодрящим воздухом и гремучей рекой.

С Вязком она больше не разговаривала: не разрешала мама. Но с этого дня каждый зубчатый лист Вязка и каждый, похожий на сердечко, листок Липочки поворачивались не следом за солнцем, а застывали на месте и с утра до ночи смотрели друг на друга.

А кругом все давно зеленело. Отцвели фиалки, облетел нежно-розовый цвет с дикой вишни, закачали пахучими колокольчиками ландыши, и как-то утром семена Вязка, точно медные монетки, выстлали землю у ствола Липочки. На бурых крылышках разлетались они по горе Каравай и чуть слышными голосками рассказывали всем о красавице Липочке.

Лунными ночами, когда белая тишина заливала все вокруг, и Липочкина мама спала, Липочка вытягивала над просекой свои ветви, а Вязок — свои, и они, касаясь друг друга крайними листочками, шептали что-то ласковое, тихое, чего нельзя было расслышать за соловьиными трелями.

Однажды, когда ветерок принес из-за реки Черемшана запах цветущей ржи, Липочка сказала:

— Мама, я хочу быть счастливой. Нагнись над просекой, чтобы я сплела свои ветви с ветвями Вязка.

Липочкина мама задрожала, будто по ее корням ударили топором, и громко, чтобы все слышали, сказала:

— Пока я жива — не бывать этому! Слышишь — не бывать! Он же горбун!

И Липочка загрустила. Наступало время цвести — цвести первый раз в жизни, — и её это вовсе не радовало.

Вся южная сторона горы Каравай была в липах. И когда они зацвели, то издали казалось, что на темно-зеленом ковре вспыхнули тысячи тысяч желтоватых звездочек. И в каждой звездочке блестела капелька душистого нектара. Вся гора гудела пчелами, осами и шмелями, но цветы Липочки были сухи, и ее не посетила ни одна пчелка.

Липочка тосковала.

И однажды, в разгар лета, над горой разразилась буря. Была ночь, и жуткое небо, все в дымных тучах, то перепоясывалось молниями, то словно проваливалось в какую-то черную пропасть. Грохотал гром, ревели вихри, треща, валились на землю деревья… а дождя не, было.

Липочкина мама, потрясая ветвями, кричала, чтобы Липочка прижималась к ней, но Липочка слышала, как через просеку протяжно и жалобно застонал Вязок. Вспыхнула молния, и она увидела, как его пригнуло вниз и вершиной колотит о землю.

— Мама, мама! — закричала Липочка. — Поможем! — и Липочка потянулась к Вязку.

Но мать обхватила ее ветками и крепко держала.

Огненная молния вновь опоясала тучу. Небо треснуло — и перепуганной Липочке показалось, что Вязок уже лежит на земле и ветер треплет его вывернутые корни. Липочка рванулась к Вязку, послышался треск, Липочка охнула и повалилась через просеку.

И тут же грянул освежающий ливень.

На следующее утро гора Каравай стонала и охала. Наклоненные деревья, кряхтя, распрямлялись, поваленные оставались лежать на земле, из трещин, переломов, царапин текли тяжелые капли.

А Липочка была счастлива. Упругий Вязок вынес бурю, и теперь стоял, держа на своих сильных ветвях, упавшую на него Липочку. Она была так счастлива, что несколько ее запоздавших цветков раскрылись, и обильный нектар засверкал просвечивающими на солнце капельками. В это тяжелое утро цветы Липочки были единственными, которые благоухали и над которыми кружились пчелы.

Через неделю Липочка, которую соединял с землей всего один корешок, почувствовала вдруг сильную жажду. Листочки ее обвисли. Она задыхалась. Вязок волновался, деревья качали вершинами, а Липочке страшно хотелось пить.

В этом году Липочка первая почувствовала приближение осени. Гора еще зеленела, даже не краснели рябины и клены, а лимонно-желтые листья Липочки один за другим отрывались от веток и, тихо кружась, опускались на просеку.