Жизнь номер два (СИ) - Казьмин Михаил Иванович. Страница 37

А поведись я на предложенное представление, вся эта с виду стройная и непротиворечивая картинка тут же и посыпалась бы. Выяснилось бы, что где была Ирина, когда в меняя стреляли, никто теперь уже и не помнит. Что инкантировать взвар и книгу у Иринки не хватает силенок. Ну а что к вдове Капитоновой Ирина не поднималась, это я и сам знал. И еще я сильно сомневался в том, что у Иринки получилось бы просто удержать в руках штуцер, а не то чтобы прицельно из него выстрелить. Вот и получается, что сестричку кто-то очень старательно подставляет… И кто бы это мог быть?

Служанка Алена? Не смешите. Не тот у нее социальный статус, в котором можно хоть что-то поиметь с моей смерти. Боярыня Волкова? И с какого перепугу будет она жертвовать дочкой? Хм… А при чем тут жертвовать? Я же понимал, что при более-менее внимательном рассмотрении все обвинения в адрес Ирины пошли бы прахом. И в чем тут смысл? Разве только время выиграть? А для чего, спрашивается?

…Как это уже не раз случалось в последнее время, мои размышления пришлось прервать на самом интересном месте — на этот раз причиной стал обед. Обедали мы с отцом вдвоем, Волковы отговорились необходимостью отбыть к Селивановым. На Мишкиного старшего брата, получается, нацелились? Или это такой демарш за то, что отец разрешил Шаболдину их допросить? Так Шаболдин в своем праве. Да, отец мог и не позволить ему допрашивать своих гостей в своем доме, но вот препятствовать приставу увезти Волковых в губную управу и допросить там у боярина Левского возможности уже не имелось. Неужели Волковы этого не понимают? Ну да понимают, не понимают — дело в данном случае десятое.

— Отец, а что такое семейная магия? — спросил я, когда подали десерт.

— А в гимназии тебе разве не рассказывали?

— В гимназии это в гимназии, — я пренебрежительно махнул рукой. — Без примеров, без выводов, в самых общих чертах…

— С чего это ты вдруг заинтересовался? — оживился отец.

— У Левенгаупта часто встречаются упоминания. А объяснений нет, он же не для выпускников гимназий пишет…

— Ну если у Левенгаупта… — отец весело усмехнулся, — Видишь ли, сын, семейная магия — дело такое… Изучать ее сложно, что-то в ней предсказывать невозможно вообще, а объяснение настолько простое, что ученые мужи даже стесняются такую простоту показывать. Вот представь, что надо этот стол, — отец хлопнул по массивному обеденному столу, — отсюда вынести. Тебе одному это будет проще или с кем-то вдвоем?

— Вдвоем, конечно, — я понимал, что вопрос с подвохом, потому и ответил стандартно и ожидаемо, подталкивая отца к дальнейшим объяснениям.

— А с кем вдвоем легче будет — с Васькой или с Митькой?

— С Васькой, — вот тут я подвоха не увидел. Как оказалось, зря.

— Вот для того семейная магия и нужна, — отец был явно доволен, что поймал меня, — чтобы тебе с Митькой было нести его так же легко, как с Васькой. Видишь ли, кровное родство двух или нескольких одаренных может дать им возможность усиливать друг друга.

— Может дать? Или дает? — уцепился я за словесный оборот.

— Хороший вопрос, — похвалил отец, — правильный. Именно что может. А даст или не даст — это уже как получится. Опять же, многое родственникам друг другу делать проще. Вон у Рудольфа Карлыча нашего дочка даже не простужалась ни разу в жизни, и зубы у нее никогда не болели. То есть заботиться о здоровье родной дочки у него получается куда проще, чем чужих лечить.

Хм, надо же, у доктора Штейнгафта, оказывается, дочь есть… Не знал.

— А с матушкой тогда что? — я пошел на очередной приступ крепости семейных тайн. — Или мы семейной магией не владеем?

— Это, сын, как я тебе уже говорил, ты узнаешь в свое время, — довольная улыбка с лица боярина Левского моментально слетела. — И вот что, — жестким тоном добавил он. — Никогда не смей спрашивать о том при чужих. Что доктора ты расспрашивал, я знаю. Это ладно, Рудольф Карлович нам не совсем чужой, но и с ним больше о том не говори. Я не одобрю.

Вот же я попал… Неудовольствие, столь явно выраженное отцом, меня, честно говоря, расстроило, и я, чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление, просто ответил:

— Я понял, отец.

В библиотеку я после обеда не пошел, поднявшись к себе. Так, семейная магия, значит… Интересно, у Волковых с ней как? И у нас, Левских? И какое отношение к семейной магии имеет нежелание отца говорить о состоянии матушки, как и его запрет спрашивать об этом доктора Штейнгафта? При том, что за соответствующие расспросы Василия я выволочку не получил?

Вообще, все это напоминало интереснейшее утверждение Левенгаупта о том, что расширение знаний одновременно означает и удлинение границы между известным и неизвестным. Как образно выразился сам ученый: «Чем больше мы знаем, тем яснее понимаем, сколь много остается еще не познанным». Но уже вскоре выяснилось, что я даже не представлял себе, насколько мудрость Левенгаупта точно подходит к нашим обстоятельствам…

Снова губной пристав Шаболдин появился у нас уже вечером, лишь чуть-чуть не дотянув до времени, когда наносить визит считалось бы уже неприличным. Впрочем, он на службе, ему можно. На сей раз Борис Григорьевич смотрелся неважно. Победный настрой, с которым он явился допрашивать Волковых да арестовывать Алену Егорову, исчез без следа, и больше всего пристав походил на солдата разбитой и беспорядочно отступающей армии, усталого и растерянного. Отец молча налил ему полстакана ореховой настойки и, лишь дождавшись, когда пристав выпьет, спросил:

— Что стряслось, Борис Григорьевич?

— Алена Егорова померла на допросе.

Перед моим мысленным взором тут же развернулись красочные картины всяческих пыток, которым губные подвергали несчастную Алену и которых она не выдержала, но сначала я загнал эти неуместные порождения подростковой фантазии куда подальше, а там и пристав принялся рассказывать:

— Посидела она в холодной, я тем временем допросчика нашего вызвал, доктора да отца Никифора, — кто такой отец Никифор, я понятия не имел, но боярин Левской только кивнул, видимо, знал. — Начали допрос — молчит. Доктор со священником посмотрели, говорят, заклятие на верность. Ну и стали то заклятие снимать… Только и смогли заставить ее признаться, что заклятие наложено на верность Колядиным, как она дух и испустила…

— Колядиным, значит… — задумчиво произнес отец. — Это что же получается, Борис Григорьевич, все теперь, делу конец?

— То-то и оно, Филипп Васильевич, что не конец, — мрачно ответил Шаболдин. — У нас по всем бумагам выходит, что род Колядиных пресекся, но раз заклятие на верность Колядиным действует, значит, кто-то из них жив до сих пор. И это у нас не все.

— Еще что? — мрачность пристава передалась и отцу.

— Еще у нас то, что ни Алена Егорова, ни вдова Капитонова не то что не могли стрелять из штуцера, они обе его и в руках-то не удержали бы. Еще у нас бумага из народной школы, где Алена Егорова училась, и где никакой одаренности у нее не нашли. Ладно, скрыть могла, но тогда на ней только взвар и, может, еще книга, хотя доктор Штейнгафт и говорил, что наговаривали взвар и книгу разные люди. Но уж стреляла что первый раз, что второй точно не она. А еще у нас вдова Капитонова. Вот кого бы поспрашивать насчет Колядиных! Да только померла она как-то очень уж вовремя…

— А что Волковы говорят, откуда у них та Алена взялась? — спросил отец.

— Алену Егорову взяла на службу еще мать боярыни Волковой, дворянка Меркулова.

— То есть на службу Алена Егорова пошла к Меркуловым, а заклятие на ней на верность Колядиным? — решил уточнить я.

— Хм, — Шаболдин задумчиво почесал подбородок, — так тоже бывает, и не сказать, чтобы очень уж редко. Прежние хозяева вполне могут отпустить человека, а заклятие не снять. Только вот чаще всего это происходит, когда прежний хозяин умирает, а тут, получается, при ком-то живом из Колядиных…Я вот вообще не понимаю, откуда это заклятие взялось, если сама Егорова у Колядиных не служила. В общем, придется мне в Рославль ехать, да на месте самому разбираться.