Жизнь номер два (СИ) - Казьмин Михаил Иванович. Страница 38

— Лучше пошли кого из своих, — посоветовал отец. — Здесь ты все дела и тонкости знаешь, и мне спокойнее, что именно ты за домом и людьми приглядываешь.

— Доверие ваше, Филипп Васильевич, для меня почетно, — склонил голову Шаболдин, — только вот если я кого младше чином туда пошлю, и отношение у тамошних губных другое будет…

— На это есть средство, — усмехнулся отец. — Я брата попрошу, он твоему человеку бумагу из Палаты внутренних дел выправит. Такую, что тамошние никуда не денутся.

— А вот за это премного благодарен буду, Филипп Васильевич, — обрадовался пристав. — Так оно уж точно лучше будет. А пока я, наверное, пойду?

— Иди, Борис Григорьевич, иди, — согласился боярин Левской.

Отец оказал приставу честь, самолично проводив его до дверей. Не успел отец вернуться, как раздался шум в большой прихожей — возвратились Волковы. Видимо, у них с отцом состоялся какой-то разговор, потому что снова боярин Левской появился в кабинете минут через десять.

— Скорее бы уж они свою свербигузку замуж выдали, да съехали от нас, — недовольно проворчал отец.

— Ты им про Алену сказал? — поинтересовался я.

— Вот еще, — отмахнулся отец. — Это Борис Григорьича служба, он им завтра и скажет. Ты-то, кстати, помнишь, что завтра за день?

Я широко улыбнулся. Еще бы не помнить! Дни рождения тут отмечать особо не принято, в простом народе вообще почти никто и не знает, когда у кого день рождения, возраст по именинам считают, но я-то помню, что завтра мне исполняется шестнадцать! В чем я отцу и с радостью признался.

— Так что иди-ка ты спать, — подвел отец черту под этим богатым на новости днем. — А завтра будут тебе и поздравления, и подарки.

[1] Именно так писались отчества людей, не принадлежащих к благородному сословию — не «Иванович» или «Ивановна», а «Иванов» и «Иванова».

Глава 21. К сожаленью, день рожденья только раз в году

То, что Волковы выразили, скажем так, крайнее неудовольствие смертью своей служанки на допросе в губной управе, было ожидаемо и предсказуемо. Боярыня Волкова даже пообещала пожаловаться на Шаболдина не только его прямому начальству, но и выше, Иринка, высказывая свое недовольство, называла губного пристава исключительно живодером, а боярин Волков, пусть и молчал, зато многозначительно хмурился. То, что на самом деле не так уж они расстроились и сейчас их куда больше занимала подготовка к очередному визиту, тоже меня не сильно удивило. Как Волковы отреагировали на то, что их служанка носила чужое заклятие на верность, не знаю, при их разговоре с Шаболдиным не присутствовал, но не удивился бы, если только от Бориса Григорьевича они это и узнали. В самом деле, раз уж Алена Егорова прослужила у Волковых так долго и они не озаботились обеспечить ее верность заклятием, не так оно для них и важно. Странно, конечно, но не зря же говорится, что в каждой избушке свои погремушки.

Впрочем, неприятное для Волковых событие не помешало им поздравить меня с шестнадцатилетием и вручить подарок — немецкий набор для письма с дюжиной стальных перьев, ручкой для них из красного дерева, чернильницей-непроливайкой и полудюжиной простых грифельных карандашей да двумя цветными — красным и синим. Еще одну полезную и, как говорили в почти забытом мною мире, статусную вещь подарил отец — серебряные карманные часы на серебряной же цепочке, да еще с гербом Левских на крышке. Красотища!

После праздничного завтрака Волковы начали собираться в очередной поход по кандидатам в женихи, отец удалился в кабинет, а я поднялся к себе. От нечего делать в голову лезли всякие не самые приятные мысли. Жить со знанием того, что под одной с тобой крышей затаились злодеи, желающие тебя убить, это, я вам скажу, та еще душевная нагрузка. Будь на моем месте прежний Алеша, для его психики последствия могли бы оказаться слишком тяжелыми и даже необратимыми. Я переносил такое легче, но и мне было несладко. Самое поганое, что я вообще не видел, что можно сделать, чтобы тут хоть что-то от меня зависело. Нет, только тупо сидеть и ждать, когда убийцы проявятся… Еще меня угнетало полное непонимание причин моего неуместного в данном случае спокойствия. Я старательно копался в себе и никак не мог сообразить, то ли мое предвидение подсказывает, что все обойдется, то ли я впал в какой-то нездоровый фатализм, то ли я так уж сильно доверяю способностям губного пристава Шаболдина.

Насчет предвидения не скажу ничего. Если оно тут работает, то как-то очень уж скромно. В смысле, незаметно. То есть никакого сознания или даже ощущения, что все обойдется, нет. На фатализм тоже не сильно похоже, иначе меня бы все это так не напрягало. А доверие к Шаболдину… Ну, Борис Григорьевич, конечно, не гений сыска, но он же не сам по себе, а часть организованной системы, и потому в конце концов злодеев поймает. Обязательно поймает. Хорошо бы только, до того, как они предпримут очередную попытку меня убить, а не после.

Спустившись в библиотеку, чтобы поискать книгу, которая помогла бы мне отвлечься от ненужных мыслей и занять меня на какое-то время, я застал отбытие Волковых на очередную охоту. Да уж, правильно отец говорит — скорее бы устроили дочкино замужество, да и съехали от нас. Не скажу, что Волковы какие-то прямо уж плохие, но теперь я каждый раз, когда их видел, вспоминал гибель Аглаи. Так что пусть они поскорее удалятся с глаз моих. Не обязательно куда подальше, но чтобы видел я их как можно реже. Совершенно то же самое можно было прочитать и во взгляде отца, вышедшего проводить Волковых — «Счастливой охоты и скатертью дорожка!». Уж не знаю, как воспринимали они такое отношение, но, думаю, без особого отторжения — в конце-то концов, их собственным планам наши пожелания в общем и целом соответствовали.

Дождавшись отбытия Волковых, отец велел ровно через два часа быть у него в кабинете, пошутив при этом, что раз у меня теперь есть часы, надо привыкать ими пользоваться. Пообщаться с губным приставом я был не против, и ровно в назначенное время, простояв последние полминуты перед дверью кабинета с часами в руке, чтобы прямо секунда в секунду, явился к отцу.

Вот только Шаболдина в кабинете не было. Вместо него за приставным столом восседал боярин Андрей Васильевич Левской, товарищ [1] старосты Боярской Думы, генерал-поручик в отставке и многих орденов кавалер, глава рода Левских, старший брат отца и мой родной дядя.

— Здравствуй, дядя Андрей! — поприветствовал я старшего родственника и почтительно поклонился.

— Здравствуй, Алексей, здравствуй! — широко улыбнувшись, дядя встал из-за стола и протянул мне руку. Раньше он мне никогда такого уважения не показывал. Расту, да…

— Поздравляю, племянник, с шестнадцатилетием! — да уж, голос у дяди был по-настоящему командным. Перекричать что шум сражения, когда дядя был генералом, что перепалку, простите, конечно же, оживленную дискуссию на заседании Думы ему труда, как я понимаю, не составляло. — Совсем взрослым стал, а раз так… — дядя поднял прислоненную к его стулу саблю в ножнах и подал ее мне, — держи и владей.

Приняв саблю, я сразу обратил внимание, что какая-то она необычная. Во-первых, она была заметно короче сабель, к которым я привык на занятиях в гимназии. Во-вторых, не настолько изогнутая. В третьих, рукоять не имела привычной гарды, из-за чего сабля больше напоминала нож, только что очень длинный. Для ножа, конечно, длинный. Потянув саблю из ножен, я восхищенно ахнул, увидев характерный узор на клинке. Дамаск!.. Хм, а рукоять обычная, оплетенная кожей, и ножны деревянные, кожей же обтянутые. Намек на то, что оружие чисто для боя?

— Это называется «шашка», — пояснил дядя. — Такими воюют кавказские горцы, а сейчас шашками вооружают казаков на Тереке и Кубани, да армейских кавалеристов на Кавказе. В пешей рубке куда удобнее сабли.

Достав шашку из ножен, я проделал несколько памятных по гимназии разминочных упражнений. Хм, а и правда удобнее. Легче, меньше сил тратишь на удержание, проще фиксировать оружие в любой позиции. Ну да, выглядела шашка не так серьезно и внушительно, как сабля, но что-то такое хищное в ней явно виделось.