Флибустьер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 62

У меня есть нужная бумажка. В ней написано, что корабль «Альбатрос» имеет полное право отбирать любое имущество у тех, кто является подданными восьми суверенных правителей, рискнувших связаться с королем Франции Людовиком Четырнадцатым. Ежели не захотят расстаться со своим добром по-хорошему, я имею полное право убить их по-плохому. Это право обходится мне всего лишь в десятую часть добычи.

В ближайшие часы именно этим я и собираюсь заняться. Мой фрегат рассекает серые воды Кельтского моря, нагоняя два английских судна. Это большие трехмачтовики, один тонн на девятьсот, второй — на семьсот. Я бы назвал их флейтами, но слишком малое соотношение длины к ширине, от силы три с половиной к одному. Поэтому берут груза больше, но идут медленнее и не так круто к ветру, как голландские флейты. Оба судна, как догадываюсь, из так называемого «ямайского» конвоя. Английские купцы предпочитают отправляться в Вест-Индию большим конвоем в конце осени или начале зимы и возвращаться в первой половине лета. Как мне сказали французские рыбаки, которых повстречали примерно на траверзе Бреста, о подходе этого конвоя стало известно адмиралу де Турвилю, который и вывел свой флот в пролив Ла-Манш, чтобы подорвать экономику Англии и заодно нехило обогатиться. Этим двоим пародиям на флейт удалось, видимо, ускользнуть от военно-морского флота Франции. Решили обогнуть остров Британия и подойти к Лондону с востока или разгрузиться в каком-нибудь порту западного побережья. Встреча с французским корсаром не входила в их планы, поэтому уже часа два пытаются избежать ее.

Фрегат идет быстрее на пару узлов, как минимум. Он обошелся мне в полтора миллиона ливров. Богатый человек отличается от бедного тем, что может покупать себе дорогие игрушки. Впрочем, фрегат не только игрушка. Он еще и норовит окупить себя, несмотря на то, что юго-западный ветер хоть и попутный, но слабый. И еще очень сухой и горячий. Наверное, ветер и сам не понимает, что делает в этом обычно забытом солнцем, сыром и холодном крае. Я до сих пор искренне удивляюсь, когда в Англии сухая и жаркая погода. Больше меня удивляется этому только сама сухая и жаркая погода. В такие дни, а точнее, часы, со многими англичанами случается помешательство. Они и без внешних причин склонны к сумасбродству, но в солнечные дни чувствуют себя Икарами и сталкиваются с такими же последствиями. Вот и эти английские капитаны отказываются обращать внимание на поднятый на флагштоке грот-мачты фрегата грозный желтый флаг — символ моего безумного гнева и неминуемого наказания экипажа непокорного судна. Не знаю, на что они надеются. Разве что на чудо. Но, как мне сказали рыбаки, которые знают всё, что творится в проливе, военно-морской флот Англии сейчас в восточной части Ла-Манша. Зализывает раны после прошлогоднего поражения и жаждет реванша.

— На баке! — кричу я. — Пальните-ка ядром по парусам ближнего приза!

Дистанция больше мили. Попадут вряд ли. Но ядер и пороха много, так что развеем скуку.

Грохочет одна кулеврина, потом другая. Паруса на английском судне остаются целы, хотя, как мне показалось, второе ядро прошло над самой кормовой надстройкой.

Минут через десять я приказываю повторить попытку. На этом раз ядро дырявит парус-бизань, но не обрывает его.

На английском судне взвивается красный флаг. Надеюсь, это он не нам приказывает немедленно остановиться и сдаться в плен. Действительно, не нам. На шедшем впереди английском судне начали работать с парусами. То ли в дрейф ложатся, что вряд ли, то ли собираются изменить курс и померяться со мной силами.

Оба английские судна сделали поворот фордевинд и убрали главные паруса, которые самые нижние и потому больше страдают во время сражения. Я тоже приказал убрать главные паруса и взять левее, чтобы потом не догонять англичан.

Меньшее судно теперь двигалось первым. Оно и первым открыло огонь, обстреляв из десяти своих пушек калибром девять фунтов. Мы находились носом к ним, поэтому только одно ядро сорвало кливер. Наши погонные пушки на этот раз отстрелялись лучше, всадив оба ядра в борт английского судна. Французы и голландцы стараются стрелять по парусам, чтобы обездвижить противника, а англичане — и я разделяю их точку зрения — предпочитают бить в борт, по пушечным портам. Если цель бортом к тебе, в корпус попасть легче, чем в паруса, ведь они повернуты к тебе под углом; перебив комендоров и повредив пушки, сможешь дальше обстреливать безнаказанно; да и заменить паруса можно на запасные, а вот запасных пушек и опытных комендоров не найдешь, и борт заделать не так просто, как зашить парусину.

Со вторым купцом мы обмениваемся бортовыми залпами на дистанции около кабельтова. У него на каждом борту, на главной палубе, по четырнадцать двенадцатифунтовок и комендоры опытнее. Четыре или пять ядер попадают нам в корпус, я слышу их гулкие удары, несмотря на то, что в ушах стоит звон. Наши ядра из двадцатичетырехфунтовых пушек с гондека пробивают борт в нескольких местах выше ватерлинии и выламывают кусок фальшборта, убив и ранив несколько матросов, стоявших на главной палубе. Между ними, среди деревянных обломков, переползает боком, как краб, человек, у которого оторвало правую ногу выше колена. К нему бросаются двое матросов, волокут в сторону полубака.

— Карронады, огонь! — командую я.

Второй наш залп всего через полминуты оказался неприятным сюрпризом для англичан. Они решили, что имеют несколько минут, повылезали из укрытий, кто прятался — и получили по полной программе. Картечь посекла всех, кто был на верхних палубах. Досталось в том числе и рулевым, и капитану. Оставленное без управления судно начало заваливаться под ветер, выходя из боя.

Пока догоняли меньшее английское судно, я подошел к борту, посмотрел, куда попали вражеские ядра. Три торчали в корпусе, напоминая родинки цвета ржавчины. Может, были и еще, но я не увидел из-за кривизны корпуса.

Англичане оказались покрепче голландцев и англичан. Понимая, что не могут тягаться с нами по всем боевым показателям, экипаж меньшего судна все-таки продолжил сражаться. На этот раз мы обменивались залпами на дистанции метров семьдесят. Вражеские девятифунтовые ядра оказались слишком легкими для того, чтобы продырявить четырехслойный корпус из мореного дуба, а вот наши двадцатичетырехфунтовки выломали большой кусок корпуса и фальшборта, из-за чего из трюма выпали несколько тюков с табаком, и отшвырнули одну из пушек к противоположному борту. Никто не кинулся возвращать пушку на прежнее место. Учтя опыт второго судна, экипаж попрятался, ожидая еще один залп.

Я же держал паузу, ожидая, когда перезарядят пушки. Кстати, этот процесс теперь занимает меньше времени, благодаря рациональному предложению, придуманному неизвестным умельцем — не засыпать порох в запальное отверстие и проталкивать его бронзовой изгой, а вставлять полую часть гусиного пера, заранее начиненную порохом. Убрав еще два паруса, мы шли с одинаковой скоростью с жертвой. Разрушать приз и дальше у меня не было желания. Сильно поврежденное судно можно не довести до порта, и получится, что зря тратили порох, картечь и ядра.

Тревожное ожидание оказалось непосильным для англичан. Над фальшбортом у кормовой надстройки появилась рука с белой тряпкой. Ею помахали из стороны в сторону, после чего махавший встал. Судя по одежде, это капитан или офицер. Молодой, немного за двадцать.

— Мы сдаемся! — прокричал он.

Я отправил на это судно призовую команду, приказав перевезти на фрегат капитана и офицеров. После чего совершил поворот оверштаг и пошел к большему судну, на котором поставили все паруса. Наверное, решили, что смогут удрать, пока мы будет заниматься с другим судном. Не успели. Выстрела из нашей погонной пушки с дистанции кабельтовых пять хватило, чтобы на английском судне опустили паруса и флаг, сообщая, что прекращают бой, сдаются на милость победителя.

Капитан большего судна был тяжело ранен, поэтому был оставлен там, только перенесен в матросский кубрик, чтобы умер в гамаке. Не знаю почему, но нынешним морякам, в том числе и моему экипажу, кажется, что умирать в гамаке легче. Наверное, покачивание в гамаке напоминает о первых днях жизни — конец возвращается в начало. Остальных офицеров, вместе с их коллегами со второго судна, закрыли в карцере на фрегате. Молодого капитана привели ко мне. Рослый, крепкий, длиннорукий. Волосы рыжеватые и морда конопатая. Обычно рыжие или очень добрые, или очень злые люди. На счет рыжеватых статистики нет. Одет в черное, по-пуритански. Значит, злой — напрягает себя и других. Я уже просмотрел грузовые документы с его судна. Сахар, табак, какао, перец, индиго, сарсапарель, имбирь и даже большой ком серой амбры. А еще в капитанском сундуке лежали мешочек с полусотней жемчужин среднего ценового диапазона и второй, побольше, в котором было около десяти фунтов золотого песка.