Флибустьер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 63

— Откуда золотишко? Неужели на Ямайке нашли месторождение? — поинтересовался я.

— Это ямайские купцы выменяли на материке у испанцев, — ответил капитан. — Где именно — не рассказывают.

— Я бы сильно удивился, если бы рассказали, — соглашаюсь с ним, после чего задаю еще один вопрос: — Судно твое?

— Пятая часть принадлежала нашей семье, а остальное — еще семи владельцам, — рассказал он.

— Они тоже пуритане, как и ты? — спросил я.

— Конечно. С другими мы общие дела не ведем, — ответил молодой капитан таким тоном, будто объяснял дурачку прописную истину.

— Значит, бог помог вам избавиться от искушений, порождаемых богатством, — сделал я вывод. — Теперь будете жить еще скромнее.

— Бог дал, бог взял, бог вернет, если заслужим, — важно изрек пуританин.

Как и все его собраться, этот тоже норовит говорить прописными истинами. В двадцать первом веке работал бы, наверное, в рекламном агентстве, придумывал слоганы и жег ими пустые души потребителей, а сейчас приходится метать бисер в калашном ряду.

По пути в Нант мы пересекли курс по носу, на удалении мили полторы, французской эскадре, которая шла строем линия или, как будут называть позже, строем кильватер. Всего около полусотни больших кораблей и еще штук тридцать маленьких, которые шли без строя с подветренной стороны. В нашу сторону никто не дернулся, ни большие, ни маленькие, хотя обычно не верят поднятому флагу, проверяют документы и экипаж. Причина такого вежливого поведения стала понятна примерно через час. Следом за французским флотом шел английский. Тоже строем линия, но больших кораблей было под семьдесят и штук сорок маленьких. Эти тоже не дернулись в нашу сторону. Расстояние между нами было приличное, миль шесть, и уже начинало темнеть. Наверное, военная эскадра врага была для них важнее, чем непонятной национальности купчишки в сопровождении фрегата.

Стоим в порту Нант уже третью неделю. Вчера на аукционе были проданы последние товары с обоих захваченных судов и они сами. После вычета доли генерал-адмирала и всех издержек, осталось два миллиона девятьсот тысяч ливров. Две трети этой суммы плюс пять капитанских долей принадлежат мне. Остальное поделил между членами экипажа. На одну долю вышло четыре тысячи восемьсот тридцать три ливра и шесть су. Даже вшивый юнга с фрегата, получивший всего полдоли, стал сказочно богат. Он мог купить небольшой домик на окраине Нанта, или большой — в Сен-Назере, или речное судно грузоподъемностью тонн двадцать-двадцать пять, или виноградник, приносящий в год сто пятьдесят-двести ливров. Я свою долю распихал по банкам под три процента годовых. Пусть полежат, пока накоплю нужную сумму. Захотелось мне купить графство вместе с титулом. Давно не был графом. Захотелось вспомнить, каково это? Как мне сказали, за три миллиона ливров можно купить захудалое графство где-нибудь в Провансе. По мнению французов, живущих севернее Луары, южнее этой реки ничего стоящего, кроме вина, не может быть в принципе, а чем ближе к Средиземному морю, тем еще хуже. Цены на графство севернее Луары начинаются от пяти миллионов ливров и, как меня заверили, до сотни, хотя никто не смог показать, кому, кроме короля, по карману последняя цифра. Я заметил, что лучше всех в ценах на графства разбираются парикмахеры, уличные торговцы, поденщики и другие очень состоятельные люди. Зато губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, имел смутное представление, но пообещал дать знать, если какое-нибудь выставят на продажу.

До Нанта добралось известие, что адмирал де Турвиль увел за собой английский флот в океан, чтобы не мешал французским корсарам нападать на английские торговые суда. Судя по отсутствию плохих новостей, пока у адмирала получалось водить англичан по океану и за нос. Грех было не воспользоваться этой возможностью.

В рейс вышли во вторник. Ветер дул западный, встречный, шли курсом крутой бейдевинд левого галса со скоростью узла три-четыре. Каждые день моросил дождик. Лето давало понять, что скоро закончится. Миновав Брест, взяли полнее к ветру и пошли со скоростью узлов пять в сторону Кельтского моря. Если бы повернули в Ла-Манш, ветер стал бы попутным, но обратно было бы труднее возвращаться.

Миновав остров Силли, увидели встречное судно, длиной метров тридцать пять и при этом двухмачтовое, причем под бушпритом свисал блинд, на фок-мачте были прямые паруса, фок и марсель, а на гроте — большой латинский парус. Классифицировать этот гибрид я не сумел. Наверняка какое-то название у такого типа есть, но до меня оно не дошло. Судя по ветхости, это Ноев ковчег. Поразил цвет парусов — серый с темными пятнами. Такое впечатление, что это судно недавно стреляло из пушек против ветра, и на паруса неровно осела пороховая гарь. Пушки на нем были. Аж два фальконета трехфунтовых. И девять человек команды. Само собой, сражаться с нами они не отважились. Стоило нам поднять французский флаг, как на гибриде опустили латинский парус, а потом убрали прямые, оставив только блинд, чтобы держаться на курсе.

Капитан не стал дожидаться, приплыл на своей рабочей четырехвесельной шлюпке. Это был пожилой коренастый альбинос с бледно-голубыми глазами и красными белками и бледной тонкой кожей не только на лице, но и на руках. Кисти были слишком узкими для его плотной фигуры и с тонкими длинными пальцами, искривленными странным образом, будто каждый поломали в двух местах, а потом не дали срастись правильно. Рука, которой он протянул мне судовые документы, слегка подрагивала. Перехватив мой взгляд, английский капитан стремительно покраснел. У меня появилось подозрение, что краснота глазных белков — это следствие перетекшей в них крови из заалевших щек. Давно не встречал такого впечатлительного англичанина и, тем более, капитана. В данную эпоху его соотечественники отличаются завидной толстокожестью. Впрочем, на такую лоханку нормальный капитан не пойдет.

— Ты наемный капитан? — поинтересовался я на валлийском языке.

— Да, — после паузы подтвердил альбинос и опять заалел щеками.

Есть люди, которые краснеют, когда врут, а этот, видимо, краснел, когда его ловили на правде.

Из грузовых документов следовало, что судно перевозит сто восемьдесят тонн кокса из уэльского Кардиффа в английский Плимут. Насколько я знал, в Плимуте не выплавляют чугун, а местным кузнецам в таком количестве кокс не нужен.

— Кому в Плимуте понадобилось столько кокса? — спросил я.

— Пивоварам, — ответил валлийский капитан.

— А зачем он им? Фильтровать пиво? — удивился я.

— На коксе сушат и разогревают солод. Он делает пиво прозрачным и мягким и не придает неприятный запах, как обычный уголь, — рассказал альбинос.

— Раньше сушили и разогревали на соломе, — припомнил я.

— А где ее столько взять?! Все хотят пить пиво каждый день, а поля отдали под пастбища для овец. Английские шерстяные ткани в большой цене, — объяснил он.

Я представил, как какой-нибудь историк в двадцать первом веке строчит диссертацию о влиянии цен на шерстяные ткани на добычу угля и выработку кокса и при этом потягивает прозрачное и мягкое пиво. К тому времени все шахты в Англии будут уже закрыты, а сушить и разогревать солод будут, наверное, на газе. Если к тому времени для изготовления пива будут еще использовать солод.

У меня сохранились теплые чувства к валлийцам, поэтому приказал отвезти капитана и остальных членов экипажа на берег, который был милях в трех от нас. Даже разрешил им забрать личные вещи. Вряд ли у работающих на такой лоханке, даже у тонкокожего капитана, есть хоть что-то ценное. На коксовоз назначил призовую команду и отправил его в Нант. Там пиво не делают, но на кокс покупателей будет много, начиная от кузнецов и заканчивая металлургами. Приз нельзя отпускать — примета плохая.