Флибустьер (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 71

Оценив ситуацию, пятидесятичетырехпушечный английский корабль передумал обходить нас по корме, пошел на сближение, но под более острым углом, чем предыдущий, благодаря чему оказался вне зоны наших бортовых орудий. По нему стреляли только две ретирадные кулеврины. Целили по парусам, но пока безрезультатно, потому что дистанция была кабельтовых шесть. Вражеский корабль успел приблизиться к нам еще на пару кабельтовых, потерять марсель на фок-мачте, после чего ветер убился. Наверное, устал разгонять черные, тяжелые тучи дыма от сгоревшего пороха.

Вместо дыма на корабли пополз со стороны берега густой белый туман. Не знаю, как туман двигался без помощи ветра, но у него получалось. Может быть, это было как-то связано с приливным течением, которое сейчас началось, очень сильным, узла три-четыре. Оно понесло оба флота на северо-восток, в сторону Англии. До того, как нас накрыл туман, я увидел «Королевское солнце», которое пытались буксировать с помощью баркаса на северо-запад. Казалось, что корабль замер на месте. Наверное, не выгребали против приливного течения. Поняв это, на флагмане нашего флота отдали два носовых якоря и подняли на топе грот-мачты сигнальный флаг.

— Приказ флагмана: «Всем встать на якоря!» — расшифровал мне Гильом де Сарсель.

Что мы и сделали. Поскольку якоря на фрегате были лучше, чем на «Королевском солнце», нам хватило одного. Корабль развернулся носом навстречу приливному течению, которое омывало корпус с тихим журчанием. В тумане складывалось впечатление, что стоим на реке.

В результате перестрелки мой фрегат обзавелся двумя тридцатишестифунтовыми ядрами, застрявшими в корпусе. Ни одно не пробило его. Не было потерь и среди личного состава, если не считать молодого матроса, которому сильно ушибла ногу откатившаяся при выстреле пушка. Сам виноват. По моему приказу на пушечных палубах нанесены белые линии, за которые нельзя заходить во время выстрела. Они хорошо видны на красном фоне. Сейчас принято красить пушечные палубы в красный цвет, чтобы не так заметна была кровь на них.

66

Я лежал на кровати одетый, только разувшись. Так по уставу разрешалось на советском торговом флоте отдыхать ночью вахтенному помощнику. Как приучили меня в начале морской карьеры, так и осталось на всю жизнь. На все жизни. До вечера еще далеко, туман может рассеяться в любой момент, и придется выходить на шканцы и командовать. Не скажу, чтобы я сильно разочаровался в службе в военно-морском флоте Франции, но по своему желанию, без крайней необходимости, больше не буду. Что такое бой двух флотов, построенных в линию, я посмотрел и даже поучаствовал немного. Углублять этот опыт желания нет. Как я заметил, больше одного большого сражения в год не бывает, так что надо дождаться до осени, а потом поставить фрегат на ремонт до тех пор, пока о его существовании не забудет адмирал де Турвиль — славных ему побед на благо родины!

Шаги Жана Мересса я вычленяю из сотен других. Он немного подволакивает ноги. Не один такой косолапый на корабле, но с другими не путаю. Наверное, потому, что в последнее время приносит только плохие новости. Уже жалею, что взял его на фрегат. Если бы по его совету не зашли в Брест, сейчас бы не торчали здесь в ожидании, когда англо-голландский флот разделается с нами, а делили следующую добычу. Я встаю и обуваю черные туфли из мягкой кожи и с золотыми пряжками на подъемах. На пряжках изображена роза ветров, как на перстне. Изготовлены туфли по заказу моей жены. Мужчина не бывает нарядным сам по себе. Нарядным его делают женщины. Если остаются его деньги после того, как нарядят себя.

Шкипер стучит в дверь, и я спрашиваю, открывая ее:

— Что случилось?

— К нам плывут англичане, — докладывает Жан Мересс.

Я вижу, что туман не рассеялся, ветра нет, поэтому спрашиваю удивленно:

— С чего ты взял?!

— Вон там слышны их голоса. Кто-то задает ритм гребцам. То ли брандер весельный, то ли буксируют судно баркасом, — показав рукой за левый борт и немного в корму, сообщает он.

Я подхожу к планширю, прислушиваюсь. В тумане звуки кажутся вялыми, словно разбухли от влаги. Действительно, кто-то задает ритм. Слова разобрать не могу, но звучат они через равные промежутки времени и произносит их явно англичанин.

— Спускайся на пушечные палубы и передай мой приказ зарядить карронады картечью, а пушки ядрами, открыть порты и приготовиться к стрельбе. Целиться на звук, — приказываю я шкиперу и поворачиваюсь к боцману, который стоит у грот-мачты — на своем боевом посту: — Иди на бак, возьми топор и будь готов быстро перерубить якорный канат.

Вооруженные мушкетами матросы без команды становятся на левом борту возле планширя и внимательно всматриваются в туман. Там не видно ни черта, но голос приближается. Весь экипаж фрегата ждет. Тягостное ожидание — вот основная составляющая морского боя.

— Вон, — шепчет Гильом де Сарсель, стоящий справа на расстоянии метра два, и показывает рукой в туман.

Я пытаюсь разглядеть в той стороне баркас или небольшое суденышко, но ничего не вижу. Только когда поднимаю взгляд выше, замечаю верхушку мачты с марсом, реем и стеньгой, как бы обрезанной сверху туманом. Кажется, что мачта парит в тумане сама по себе — фрагмент Летучего Голландца. Этот фрагмент перемещается почти параллельно нам. Английский корабль, наверное, соскучившись без дела, ищет цель.

— На опердеке, первые пять карронад целятся на голос, остальные — левее мачты. На гондеке все целятся в корпус левее мачты, — тихо приказываю я.

Мой приказ передают по цепочке комендорам. Через несколько секунд так же возвращается доклад, что все орудия готовы к бою.

— Залпом пли! — командую я.

Грохот двадцати двух орудий, ударивший по ушам, и запах сгоревшего пороха, ударивший в ноздри, наполняет мое тело смесью торжества и восторга, словно я уже победил, потопив вражеский корабль. На самом деле я не вижу, куда попали картечь и ядра и попали ли хоть куда-то, кроме морской воды. Черный дым смешиваются с туманом, образовав гигантское серое облако, которое, как мне чудится, замирает на месте, закрыв собой мачту вражеского корабля. Из-за звона в ушах не слышу, продолжают ли грести на баркасе. Проходит минута, вторая, третья… С обеих пушечных палуб докладывают, что готовы к стрельбе, но не видят цель.

Я тоже не вижу, но на всякий случай командую:

— Не меняя прицел, огонь!

Второй залп добавляет черного дыма в серое облако, делая его темнее и как бы плотнее, тяжелее. Проходит минут пять, исчезает звон в ушах, но цель по-прежнему не видна и не слышна. Если баркас перестал буксировать, то за время, прошедшее после первого залпа, корабль должно снести приливом нам в корму, убрать из зоны обстрела.

Я жду еще минут десять, после чего приказываю:

— Порты закрыть, но пушки не разряжать!

Так и не пострелявшие мушкетеры отходят от фальшборта, усаживаются на крышки трюма, возле ростров, на которых стоят баркас и катера, или просто на палубу. Обсуждают, попали или нет? Сторонников первой точки зрения намного больше. Французы считают себя победителями даже тогда, когда им всего раз указали, что они проиграли. Такая информация им доходит только со второго, а то и третьего раза. В двадцать первом веке они всегда будут выигрывать в футбол, но не всегда с красивым счетом.

Благодаря туману, больше до наступления темноты никто не пытался атаковать нас. Там, где должен был быть наш флагман, слышалась стрельба из пушек, но не долго, и в той стороне, где был наш авангард, тоже прозвучали несколько залпов. С наступлением ночи прилив сменился отливом, фрегат, описав на якорном канате полукруг, развернулся носом в ту сторону, где днем был вражеский флот. Это постегивало к проявлению героизма. И задул восточно-северо-восточный ветер силой балла три. Туман он до конца не разогнал, но появилось много просветов.

В той стороне, где должен был быть наш флагман, загорелись два белых фальшфейера. Их изготавливают из смеси пороха и муки в пропорции восемь к трем, которую заворачивают в плотную бумагу.