Корсар (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 51

Отдышавшись, вспомнил, что хотел узнать:

— Как твоя фамилия?

Кстати, у русских фамилия только у родовитых и богатых. Крестьяне и городская беднота обходятся кличками или указанием на отца: Иванов, Петров, Сидоров…

— Марта Зуяне, — отвечает она.

Жаль! Я помнил, что будущую первую российскую императрицу Марту, а после перехода в православие Екатерину, захватят где-то в этих местах, но фамилия у нее будет другая. Какая точно — не помню, но не Зуяне. Впрочем, она вроде была вдовой. А было бы не хило стать молочным братом императора. Есть особый кайф общаться с человеком, жену которого драл. Смотришь сверху вниз, даже если ты ниже ростом.

Целую неделю Вольмар был базой моего полка. Каждое утро десять эскадронов разъезжались в разные стороны. В деревнях и мызах забирали все ценное, угоняли скот и крестьян, а остальное сжигали. Мои драгуны начали входить во вкус военной жизни. Во все времена и у всех народов на своей земле солдаты ведут себя более-менее прилично, а вот на чужой снимаются все блокираторы. Можно убивать, насиловать и грабить. В открытую, если командование разрешает или смотрит сквозь пальцы, или втихаря. Война всё спишет. Начинаешь чувствовать себя богом, вершителем судеб: хочу казню, хочу помилую. Опускаться на землю, возвращаться к мирной жизни уже не захочешь. Если не будет крупных поражений, а я помню, что не будет, вряд ли кто-нибудь из моих драгунов теперь дезертирует.

На восьмой день тронулись в обратный путь. Ночью был дождь. Почвы здесь глинистые, поэтому у неподкованной лошади иногда скользят копыта, приходится быть все время на чеку, чтобы не свалиться вместе с ней. Как рассказали мои офицеры, любимец царя Лефорт чуть не стал инвалидом после падения вместе с лошадью во время Азовского похода. Я мог бы рассказать им более трагичные случаи, которые видел в других армиях и в другие эпохи, но не счел нужным. Со всех сторон несет гарью. Деревни рядом с городом сожгли в первый же день, но они до сих пор воняют. Завидев нас, бездомные собаки разбегаются в разные стороны, не гавкая, и издалека провожают внимательными взглядами. Иногда замечаем одинокого крестьянина или крестьянку, которые стремительно несутся от пожарища к ближайшему леску. Нас теперь боятся больше, чем шведов.

В обозе едет фургон, запряженный двумя крепкими упряжными лошадьми, которым управляет мой слуга Энрике. Фургон набит ценной добычей, а на ней сидит или, быть может, лежит Марта Зуяне. Ей теперь придется делить со мной тяготы походной жизни. Не скажу, что сильно огорчилась. Всё лучше, чем на чужбине стать крепостной крестьянкой, которую выдадут силком замуж за того, кого выберет хозяин. Обслуживать полковника намного легче и, как я заметил, а солдаты полка услышали, приятнее. Войдя во вкус, Марта перешла от попискиваний к протяжным стонам. Следом идет фургон подполковника Магнуса фон Неттельгорста с юной сожительницей Бирутой Бебиной и несколько офицерских, которым по чину не положен отдельный, поэтому делят на троих-четверых. Зато в офицерских фургонах то смех, то слезы — не скучно.

В последней трети колонны идут или едут захваченные в плен солдаты, горожане и крестьяне. Кто смог, тот выкупился и отправился в соседний городок Венден или дальше, в Ригу, а остальные потопают в Псков, а потом — вглубь Российской империи. Там много земли и мало рабочих рук. В отличие от русских крестьян, у этих не будет права перехода к другому помещику. Их дети и внуки станут русскими. В Ливонию на освободившиеся земли набежит сброд из других стран, который через три века объявит себя аборигенами и будет обзывать оккупантами потомков тех, кто жил здесь до них. Вместе с пленными вглубь России пойдет и часть скота: рабочие лошади, волы и коровы. Остальной, а мы гоним еще и пару тысяч бычков, коз, баранов и свиней, останется для снабжения армии. Пленные мужчины шагают, приварив взгляд к дороге, а женщины часто оглядываются и ревут, прощаясь со старой жизнью.

Вольмар горит. Мы подожгли всё, что способно гореть. В том числе и много тонн ржи нового урожая. Всю неделю откармливали ею лошадей и другую скотину, но все равно остаток не помещался на телегах, которые мы захватили. Рожь, как и скот — товар стратегический, врагу нельзя оставлять. За эти дни пленные солдаты и крестьяне разрушили все четыре башни и переместили большую часть вала в ров, сделав их почти одного уровня. Скорее всего, Вольмар через несколько лет восстановят, но он вряд ли будет укрепленным городом. Сделали это по приказу Петра Первого. Как догадываюсь, царь стирает таким образом воспоминания об унижении под Нарвой.

Замыкает колонну двенадцатый эскадрон. В его обязанности входит не дать разбежаться трофеям. Нападения с тыла я не опасаюсь. В Вердене гарнизон всего из трех сотен пехотинцев при двух пушках. Можно было бы и его захватить, но я не счел нужным. Во-первых, три сотни пехотинцев не представляют для нас угрозы; во-вторых, я знаю, что эта территория вскоре будет частью Российской империи, незачем ее зазря поганить; в-третьих, нам бы увезти то, что в Вольмаре награбили; в-четвертых, нарвинского комплекса у меня нет. К тому же, двенадцатый эскадрон позавчера неподалеку от Вердена повстречал и расстрелял из засады отряд из полусотни шведских кирасир под командованием капитана Карла Фрёлиха, сына рижского губернатора. Один кирасир уцелел, не получил ни царапины, свалившись с испугавшейся и вставшей на дыбы лошади. Есть такие везучие придурки. Именно придурки, потому что с головой явно не дружат. Умный на их месте давно бы загнулся, а эти из любой передряги выбираются самым глупейшим образом. Его отпустили, отобрав коня, оружие, кафтан и ботфорты. Одежда и обувь были не новые и дешевые, но как-то обидно стало моим драгунам, что этот везунчик вообще без неприятностей выберется. Я приказал им распространять среди местных слух, что русская армия идет на Ригу. Вот через этого придурка и передали принеприятнейшую новость рижскому губернатору. Впрочем, гибель сына наверняка огорчила его больше.

Утром четвертого дня колонна разделилась. Десять эскадронов с частью обоза и скота остались у Мариенбурга, который осаждал генерал-фельдмаршал Шереметев, а два повели остальную добычу в Псков. Говорят, там сейчас молодого крепкого чухонца или чухонку можно купить за двадцать копеек. Один из этих эскадронов вернется из Пскова в расположение полка, а второй погонит на Москву ту часть добычи, которая принадлежит мне и офицерам полка. Я еще в начале похода, когда узнал, что можно на вражеской территории (всё!), написал тестю, чтобы прикупил земли, а Насте — чтобы дала на это деньги из оставленных мной. Гулящей земли в Московии сейчас много, стоит дешево. Без крестьян она — обуза, а где их взять?! Разбегаются, сволочи, подальше от столицы, туда, где барщина легче, вольностей больше. Крестьян я добыл. Осталось посадить их на землю. Не сомневаюсь, что тесть справится с этой задачей, дело для него привычное. Тем более, что придут они с рабочими лошадьми, волами, коровами, рабочим инвентарем и зерном на посев. Офицеры, у родителей которых есть вотчины или поместья, последовали моему примеру. Приказ Петра Первого жесток, но обогащает его империю, делает ее сильнее.

Мариенбург расположен на острове на озере Алуксне. Латыши и город называют, как озеро. Мариенбургом его нарекли крестоносцы, построив здесь крепость, чтобы контролировать торговый путь из Пскова в Ригу. Мост, соединявший остров с материком, частично разобрали и частично сожгли, поэтому осада и затянулась. Наши притащили сюда лодки со всей округи и как раз закончили сколачивать плоты. Штурм намечался на следующее утро.

Командующий жил на постоялом дворе, который располагался в конце улицы, ведущей от разобранного моста к Рижской дороге. Все остальные дома на этой улице занимали офицеры его армии. Жилое здание постоялого двора было трехэтажным, построенным из красно-коричневого кирпича и покрытым черепицей такого же цвета, поэтому казалось, что и крыша кирпичная. Посреди двора два солдата опаливали пучками горящей соломы свиную тушу, положенную на доски. У коновязи стояли шесть лошадей, все вороные. Только у одной заметил изъян — белый «чулок» на задней левой ноге. Возле входной двери, на низком крыльце под жестяным навесом, замерли два часовых с фузеями у ноги. Взгляд у обоих отсутствующий, сквозь меня. Или знают в лицо, или, что скорее, признают своим, благодаря мундиру. Генерал-фельдмаршал Шереметев сидел в столовой во главе длинного стола, застеленного белоснежной льняной скатертью. Компанию ему составляли одиннадцать старших офицеров. Пили пиво из оловянных кружек с крышками. Обслуживал их толстый мучжина лет сорока трех и с сонным круглым лицом, белый фартук которого был в серых, влажных пятнах.