Шумерский лугаль (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 47

Колесница метрах в пятидесяти позади последней шеренги и повернута к ней, как бы давая понять, что убегать я не собираюсь. Возница стоит перед дикими лошадьми, придерживает их, чтобы не двигались. Я поднимаюсь на колесницу, оглядываю своих воинов. Они смотрят на меня, ожидая приказ. В их глазах теперь больше уверенности: моя победа — это проявление воли богов, которые дали понять, на чьей они стороне. Без богов в этом обществе никак, даже в кусты не сходишь.

— Начали! — кричу я, помахав лучникам, которые разделены на две равные группы и стоят на правом и левом флангах.

От обеих групп отделяются по полсотни стрелков, выходят вперед, смещаясь заодно к центру. Заметив их движение, выходят вперед и вражеские лучники, все сразу. Мои не отходят далеко, выпускают по несколько стрел по навесной траектории по вражеским копейщикам и сразу начинают пятиться на исходные позиции, чтобы не попасть под обстрел врага. Их действия трактуются противником, как испуг. Шушанские лучники убыстряют шаг, тем более, что по ним почти не стреляют. Они не обращают внимания, что мои стрелки отошли на фланги. Перед шушанскими лучниками такая прекрасная цель — построенная фаланга. Она большая, не промахнешься, и не отвечает.

— «Черепаха»! — кричу я копейщикам.

Командиры фаланг дублируют мою команду, и сразу слышится перестук щитов, которые, сталкиваясь с соседними, поднимают над головой. Вторая шеренга еще и наклоняет передний край своих щитов, чтобы прикрывали головы стоящих в первой. Теперь им не страшны вражеские стрелы, которые тучами летят в нашу сторону.

Когда враг начинает добивать и до моей колесницы, и нам с возничим приходится прикрывать щитами себя и диких лошадей, я отдаю третий приказ и опять лучникам:

— Стреляем!

Они бьют по своим коллегам, которые увлеклись обстрелом копейщиков и подошли слишком близко. Поскольку бьют по ним с флангов, те не сразу замечают подлетающие стрелы. Впрочем, это уже не важно. Можно уклониться от одной стрелы, двух, но, когда летит несколько десятков, какая-нибудь да найдет тебя. Я тоже посылаю несколько штук. Сперва в тех, кто стреляет в мою сторону, а потом в спины удирающим. Успевает отбежать на безопасное расстояние не больше половины вражеских лучников. Они останавливаются там, не решаясь возобновить атаку. Наверное, по их мнению, мы неправильно воюем. Обычно лучники обстреливают лучников, стоящих перед фалангой, а тут им уступили центр, а потом всыпали с флангов.

Во вражеском строе громко воют трубы и гремят барабаны. Уверен, что это не столько подбадривание идущих в атаку, сколько сигнал союзникам, что пора бы ударить с тыла. Фаланга начинает движение в нашу сторону. Идут не так красиво, как шумеры, постоянно ломают строй. Видимо, мало тренировались. Мои лучники обстреливают их сперва по навесной траектории. Шушанские копейщики пока не знают, что такое «черепаха», защищаются по-отдельности, кто как умеет, из-за чего на поле позади них остается все больше раненых и убитых. Вражеские лучники сразу уходят на фланги, а там пропускают вперед колесницы, которые ничем не отличаются от шумерских. Большая часть их, как мне рассказали, была куплена в Лагаше. Колесницы сперва следуют вровень с фалангой, а когда до нас остается менее сотни метров, ускоряются, вырываются вперед, желая разогнать с наших флангов лучников, а потом атаковать копейщиков. Как я и предполагал, канавка оказалась для них пренеприятным сюрпризом. Передние колеса влетали в нее и застревали наглухо. Из-за резкой остановки часть членов экипажа вывалилась на землю, под ноги упряжным животным. Жаль, что колесницы разогнались не сильно, а то бы дикие лошади и ослы оборвали постромки. Мои лучники не обращают на них внимания, продолжают обстреливать вражеских копейщиков, которые, поравнявшись с застрявшими колесницами, тоже ломаются, только морально, замедляют шаг. Они еще идут вперед, но уже по инерции.

Поскольку большая часть вражеской фаланги оказываются вне зоны поражения моих лучников, отдаю приказ Нумушде:

— В атаку!

Командир копейщиков дублирует мой приказ своим подчиненным — и фаланга, выставив вперед копья, идет навстречу врагу. Строй держит хорошо, что радует глаз. Она длиннее вражеской, сильно поредевшей, особенно на флангах, что радует еще больше.

Я машу лучникам, чтобы наступали, отгоняли коллег из вражеского войска и обтекали с флангов вражескую фалангу, били ей в тыл. Впочем, обтекать уже некого. Вражеская фаланга остановилась. Передние шеренги попятились, надавили на задние, и те начали как бы крошиться. Из строя выпадали отдельные солдаты и небольшие группы и, роняя щиты и копья, устремлялись к своему лагерю, сперва трусцой, а потом, по мере усиления топота за их спинами, и на максимальной скорости, догоняя удирающих налегке лучников и колесничих. Моя фаланга продолжала идти, соблюдая строй, пока не дошла до застрявших колесниц и не была остановлена мной, а вот лучники без приказа погнались за удирающими врагами. Сперва убили топорами отставших. Дальше перешли на луки. Выпустят несколько стрел, пробегут метров двадцать-тридцать, остановятся, стрельнут еще пару раз, пока не добрались до вражеского лагеря, где сразу накинулись на бурдюки с вином, виноградным и финиковым, и лепешки и вяленое мясо. Последние дни с едой у нас были проблемы, питались впроголодь.

— Разойтись! — отдал я копейщикам последний приказ в этом сражении.

Они заорали во всю глотку. Это вырывался страх, накопленный за время томительного ожидания и превратившийся в яростную радость. Они целы и невредимы, а враг удрал, оставив на поле боя сотни трупов и много трофеев.

47

Летом во время жары трупы здесь мумифицируются за несколько часов, что резко снижает распространение заразных заболеваний. На всякий случай я все-таки отвел свое войско километра на три от места сражения, предоставив шакалам и прочим падальщикам зачистить территорию. Первым делом мы наелись от пуза. После чего начали подсчитывать трофеи, собираясь разделить их. Я послал в Лагаш гонца, чтобы рассказал о нашей великой победе и передал мой приказ прислать в наш лагерь повозки и вьючный транспорт с продуктами питания и отвезти обратной ходкой добычу. Я собирался довести дело с горцами до конца. Тащиться в горы с трофеями было глупо, а бросить захваченное — еще глупее. Для меня доля в добыче — ерунда, а для воинов — чуть ли не смысл жизни.

Повозки прибыли на пятый день до полудня. После полудня, когда мы грузили трофеи, в лагерь приехали на ослах парламентеры от горцев, всё те же три старика.

— Нас прислали сказать, что мы принимаем твои условия, — объявил старик с изуродованным плечом.

— Вы отказались от тех условий, — напомнил я. — С тех пор много чего изменилось. Теперь никто вам не поможет, когда я вернусь в горы и уничтожу все ваши поселения.

— Нас сбил с толку Кутик, правитель Шушана. Пригрозил походом, если подчинимся тебе, и пообещал защиту, — признался старик.

— Теперь я буду вашей защитой, а вы — моими подданными, платящими ежегодную дань камнями и бревнами дуба, тиса и сосны. Это кроме камней, которые будете возить бесплатно, пока не построю новые городские стены. И заплатите по три барана или козы каждому воину, шесть — десятнику, девять — старшему командиру и три сотни мне, — перечислил я новые условия.

— Это будет непосильная ноша для нас, — возразил парламентер.

— Так надо был соглашаться на первые условия, — сказал я и предупредил: — Больше переговоров не будет. Или принимаете мои условия, или на ваших землях будут жить другие, более сговорчивые.

— У нас осталось слишком мало скота. Если отдать тебе, что требуешь, мы умрем от голода, — объяснил старик. — Нельзя ли отложить выплату на следующий год?

— Можно, — согласился я, потому что мне пришла в голову интересная мысль. — И еще можно присоединиться к моей армии в походе на Шушан всем, кто преследовал нас в горах. Если будут служить верно и смело, то вам не придется отдавать баранов вообще. Они станут как бы вашей долей добычи.