Нулевой километр (СИ) - Стасина Евгения. Страница 77

-Ты слишком много куришь, Максим.

Мираж? Вскидываю голову и не могу поверить в происходящее: стоит, прислонившись к дверному косяку, и недовольно машет ладошкой перед лицом, отчаянно пытаясь прогнать густой табачный туман. Я чокнулся, верно? Так много думал о ней, что ум за разум зашёл...

-Мне Леня ключи отдал, - или нет? Ведь связка, брошенная на диван, настоящая. Ещё хранит тепло её рук, и если бы я не одернул пальцы, касающиеся металла, наверняка бы остался ожог.

Да и кот, что трется о мою штанину, на иллюзию не похож: прохожусь ладонью по его шерсти, а он жалостливо затягивает свою кошачью песню, тут же сворачиваясь клубком у моих ботинок. Господи, я даже обувь не снял.

-Почему ты мне про маму не рассказал? - Юля медленно приближается, переступая через перевернутую мебель, и опускается рядом, складывая руки на коленях. Чувствую, что сама с собой борется, мечтая ко мне прикоснуться, но задачу не упрощаю: сгребаю в кучу своё шмотье и одним клубком забрасываю в дорожную сумку. Я этой ласки боюсь. Она ведь все перевесит, все печати сорвет и размашистой подписью выведет на надгробии мамино имя.

-Зачем? Ты врач? - оттого и отвечаю сухо, заставляя её вздрогнуть от неожиданной холодности. А, может, так лучше? К чему ей мои проблемы? Одно разочарование: уйти от успешного банкира к мужчине, которого и мужчиной-то назвать сложно, вот вам и провал века. Ни решения принять не могу, ни другого выхода из ситуации найти. Только и знаю, что буклет в ладони мять да никотином травиться.

-Нет, - а она все равно сидит, глупая. Вместо того чтобы бежать подальше, зябко ежится, но взгляда от меня не отводит, всем видом своим говоря, что разговор состоится. - Просто… Мне казалось, мы решили съехаться. А вместе, это не только совместная кровать, Бирюков. Это значит плечом плечу во всем, разве нет? Ты ведь обещал...

-Получается, обманул. Мне сейчас не до этого, Юль, - она руку мне на плечо кладет, а я сбрасываю с себя её пальцы. Вопреки собственному желанию чувствовать их на себе всегда. - Так что если пришла отношения выяснять, время совсем неподходящие. У меня через два часа поезд.

-Поезд?

Она только сейчас замечает опустевшие полки, вещи, что так и торчат из незастегнутого чемодана и паспорт с выглядывающим из-под обложки корешком билета. Смотрит и в удивлении округляет глаза.

- Ты бы так и уехал? Не попрощавшись?

Да. Потому что слова прощания из себя ни за что не выдавлю. Оно ведь бессмысленно, верно? Самый трусливый побег тысячелетия, избежать которого мне не позволяет совесть.

-А я? - голос дрожит, а Мурзик, запрыгнувший к ней на колени, остается ей незамеченным. Сверлит меня глазами и вцепляется пальцами в рукав моей кофты. - Я что тебе не нужна?

Выворачивает меня наизнанку этим вопросом и, кажется, порывается встать. И так будет лучше - со мной ничего хорошего Юлю не ждет.

-Не уйду, понял? - только она так не считает. Хватает меня за подбородок и силой заставляет на себя посмотреть. - Буду сидеть здесь, пока до тебя не дойдёт, что так нельзя. Нельзя сначала наобещать с три короба, а потом, прикрываясь проблемами, отправить меня восвояси. Потому что в таком случае ты просто болван, Бирюков!

Боже, да что в ней такого? Почему прогнать не могу и сам уйти не пытаюсь?

Может быть это? То, как она улыбается, вместо того, чтобы закатить истерику, как ладошкой касается моего плеча и уже сменяет её невинным поцелуем сквозь плотную ткань олимпийки? Как смотрит с нежностью, которой во взгляде её сейчас не должно быть места?

Ловлю эти жалкие крохи, что дарованы мне судьбой, и думать могу лишь о том, с каким удовольствием всадил бы Руслану пулю промеж глаз. За то, что он с нами сделал...

-Болван?

-Самый настоящий. От такой женщины только дурак откажется, - тянется к своей сумочке и достает из нее пухлый конверт. - Выход всегда есть, Максим, и вдвоём его найти куда проще.

Кладет его мне на колени и закусывает губу, взглядом прося, чтобы я заглянул внутрь… Деньги?

-Откуда?

-Копилку разбила. И машину продала, так что водитель мне больше не нужен. Увольняю я тебя, Бирюков, - Щербакова отшучивается, но замечая, что от ее признания я лишь мрачнею, смущенно отводит в сторону свои поблескивающие от переизбытка эмоций глаза.

-Я не знаю, сколько на лечение твоей маме понадобится, но если не хватит, мы обязательно что-нибудь придумаем. Вместе. Украшения мои продадим или шубы эти чертовы. Ведь какой смысл их хранить, если тебя рядом не будет? - краснеет и принимается теребить тонкую цепочку на шее, а я растерянно тормошу свои волосы. Наверное, раз сто запускаю в них пятерню, продолжая сверлить рыжие купюры тяжёлым взглядом.

Уверен, это все её сбережения. Все, что она копила, деля постель с чужим мужем. Наверняка строила планы, мысленно потратив все до копейки на собственную жилплощадь или путешествия по миру, а в итоге отдаёт мне… Тридцатилетнему неудачнику, ведь она именно им меня и считала ещё месяц назад.

-Не надо. Выкручусь...

-Возьми их, ладно? - накрывает мою руку своей и уже подбирается ближе. Так, что в глазах плывет от цветочного дурмана и тех разрядов тока, что насылают на меня её губы. Горячие, торопливо осыпающие поцелуями мои заросшие щетиной щеки, шею и вновь исследуют линию скул…

-И без меня не уезжай, потому что я теперь одна не смогу, Максим. Куда угодно согласна, лишь бы вместе.

С собой взять? Она не в себе, верно? Не понимает, что делает и что может остаться ни с чем?

-Ты с ума сошла, Юль? - пытаюсь отстраниться, а она лишь плотнее жмется к моей груди. Забирается на мои колени и уткнувшись носом в плечо, яростно кивает, соглашаясь с поставленным мной диагнозом.

-Точно. Так что переубедить не пытайся. Тебе эти деньги нужнее.

Разве? У неё семья, а она обо мне думает… Я палец над кнопкой вызова заносил, едва не отправив детей в детский дом, а она так просто готова от всего отказаться, лишь бы мне помочь?

-Люблю я тебя, Бирюков, - слёзы со щеки стирает и еле слышно смеётся, пробираясь ладонями под мою олимпийку. - Я, кажется, в Лиду пошла. Теперь от меня уже не отделаешься.

Так просто признаётся в том, над чем ещё вчера в голос смеялась, что я даже конверт роняю. Слышу, как он глухо ударяется о пол, но даже не порываюсь поднять, ведь прямо сейчас это совсем неважно. Поезд, на который я опоздаю; купюры, что, возможно, разлетелись по полу, как конфетные фантики; кот, что впивается ногтями в мою ногу - все пустое. Смысл есть только в ней - в этом ее янтаре, в шоколадных бликах волос, в ненасытности рук, обвивающих мою шею и в этих губах, что без лишних вопросов отвечают на мои нетерпеливые ласки.

Стягивает с себя свитер, оставаясь в той самой футболке, край которой теребила у Тихомировского гаража во время нашего немого разговора, и прежде чем вновь отдаться на волю моим губам, предупреждает:

-Только не зазнавайся. Свернуть для меня горы все равно придется. Нам еще родственников моих спасать нужно.

Проникает языком в мой рот и стон, что слетает с её горячих уст, оседает где-то внизу моего живота. Завязывает в узлы каждую вену, заставляет дыхание участиться, и словно дуновением порывистого ветра сметает каждую горькую мысль с моей головы. В ней пусто.

Юля

Я изучу каждую его родинку. Так, чтобы суметь изобразить каждое из этих созвездий, украшающих мужскую спину, на карте, прочесть которую сумеет лишь он. Неторопливо или, наоборот, мчась на всех парусах, лишь Максим Бирюков доберется по ней до моего сердца. Да что там! Уже добрался и теперь осматривается по сторонам, кивая ребятам, что робкими улыбками приветствуют своего знакомого.

-Ты только мне звони ладно? И приезжать не забывай, - Вера утирает слезы бумажным платком и застегивает мою ветровку, переживая, чтобы я не простыла. Прохладно. Шесть утра, а на вокзале вовсю кипит жизнь: слезы, смех, беззаботная болтовня, произнесенные срывающимся голосом слова прощания.

Притягиваю к себе эту женщину с огненной гривой на голове и крепко обнимаю, целуя куда-то в висок: