Под стеклянным колпаком(Избранные сочинения. Т. I) - Соломин Сергей. Страница 21

— Ни с места!

И шагнул в комнату, давая дорогу своим соучастникам.

Основателей колонии окружили.

Бессонов сделал попытку сопротивляться, но со всех сторон на него направились дула револьверов.

Несколько человек бросились за Воскобойниковым и привели его.

— Что все это значит? — холодно спросил Уальд.

— Вы арестованы.

— Кем?

— Мною.

— Значит, это разбойничий набег?

— Мы действуем так для спасения от гибели всей колонии.

— От чьего имени? Кем вы уполномочены?

— Об этом вы узнаете впоследствии. Не вам задавать мне вопросы. Мы разгадали ваш гнусный замысел. Тайна ваша известна. Вам придется отвечать перед народом.

— Что за нелепость, черт возьми! — не выдержал Бессонов. — Ведь это кошмар какой-то! Объясните, по крайней мере, в чем дело?

Коваль, не отвечая, скомандовал:

— Марш!

— Как я жалею, Эвелина, что послушался вас и перестал носить с собой револьвер, — успел тихо сказать Уальд «Полярной императрице».

Арестованных отвели в одно из главных зданий и разместили по отдельным комнатам, у дверей которых встала вооруженная стража.

В ту же ночь была арестована вся партия ученых.

Ни «общественники», ни «семейные» не знали ничего, но, несомненно, наутро необычайная весть облетит всю колонию.

Надо было предупредить распространение тревожных слухов, которые сейчас же будут раздуты сплетней.

Из шайки, искусно подобранной Ковалем, он выбрал пять человек, наиболее интеллигентных, и объявил себя, вместе с ними, временным правительством. Наутро было готово воззвание.

Оно поразило, как громом, ничего не подозревавших колонистов.

Коваль изложил подробно о готовившемся заговоре «ученых». Он сжег корабли и явную клевету развил в целый обвинительный акт, якобы основанный на фактических данных.

Но Коваль чувствовал, что этого мало, что могут все-таки не поверить.

И воззвание закончил наподобие наполеоновских прокламаций к солдатам: «Мы решились выступить на защиту колонии, которой грозила смертельная опасность. Обстоятельства не допускали созыва народного собрания. Каждая минута промедления могла погубить всех. Заговорщики арестованы. Пусть их судит народ».

Рано утром, сдав воззвание в типографию, Коваль сидел один в кабинете Бессонова, отослав от себя созданное им временное правительство.

Кругом еще царила тишина. Колонисты спали, не зная, чем грозит им следующий день.

Коваль задумался. Он затеял опасную игру. Его лоб бороздили морщины.

Острый взгляд словно хотел проникнуть в будущее…

Темная, низкорослая фигура вползла в дверь. Изгибаясь, едва ступая, подошла она к Ковалю. В правой руке сверкнул нож…

Коваль, уже прислушивавшийся к шороху, вскочил и схватил убийцу. Тот неожиданно ослабел, опустил руки и завыл дико, не по-человечески, задыхаясь и плача.

— Бог! Дьявол! Св. Патрик! — слышалось сквозь невнятное бормотание.

Коваль схватил обезумевшего ирландца и несколько раз его встряхнул.

На минуту опомнившись, Патрик воззрился сумасшедшим взглядом и прорычал:

— Горячий поток исчез! Пещера рухнула!

И, в судорогах охватившего его вновь припадка безумия, с хохотом покатился на пол…

Глава XXV

Плебисцит

Ранним утром по всей колонии бегали двое из шайки Коваля, разнося кипы прокламаций временного правительства.

Прочитав неожиданную весть, «семейные» стали выбегать из домов, ища, с кем бы поменяться мыслями, кто бы указал выход из создавшегося ужасного положения.

«Общественники» тотчас собрали у себя митинг. Заволновались и в «Парадизе».

Речи «семейных» отличались беспорядочностью и необдуманностью…

Большинство из них были довольно своим положением и не желали лучшего. Весь век так бы прожить!

Поэтому всякая перемена, всякое волнующее событие пугали их, вызывали раздражение против виновников.

И Коваля бранили на всякий лад. Именно Коваля, потому что ему единственно все приписывалось, и никто не хотел верить во временное правительство, неизвестно кем выбранное и уполномоченное.

Коваля не любили и боялись среди «семейных». Верили ли заговору «ученых»? И да, и нет. Поверить было слишком страшно. «Ученые» основали эту колонию, руководили ею, построили гигантский стеклянный колпак, спасающий во мраке и холоде полярной ночи от ледяной смерти. «Ученые» знали, как и что надо делать, знали тайны, недоступные простым смертным. Знает ли их Коваль? А если он сделает что-нибудь не так, испортит хитрые сооружения, механизмы? И вдруг все рушится, упадут стеклянные своды и наступят ужасы гибели для людей, гордо и властно основавших свою жизнь у «конца света», на конце земной оси.

«Ученые» были не только начальством, но магами, кудесниками и обладающими чуть ли не сверхъестественными знаниями и властью.

А теперь они отстранены, арестованы. Кто заменит их? Кто обережет искусственно созданную жизнь?

Но прокламация говорила так убедительно, приводились факты… Неужели все это ложь? И в робкие души забирался страх перед опасностью, еще не миновавшей.

А что, если взрыв уже подготовлен и малейшего прикосновения к какому-нибудь механизму достаточно, чтобы все рухнуло?

И помимо воли на вопрос: «Кто поможет? Кто предупредит?» следовал ответ робкой души:

— Коваль!

Иначе отнеслись «общественники». Для них важнее всего был вопрос о нарушении прав народа, попранных в одну ночь шайкой.

— Почему Коваль не обратился к народному собранию, не обвинил «ученых» в заговоре перед лицом всей колонии? Кто имеет право лишать свободы без приговора суда?

Нашлись возражения:

— Если заговор действительно существовал, ликвидировать его можно было только решительными мерами. Прокламация уверяет, что каждая минута промедления грозила опасностью.

— Но по какому праву они объявили себя временным правительством? Мы не признаем их! Мы их не выбирали! Долой узурпаторство!

Проще всего было вступить с шайкой в борьбу и освободить арестованных, но возбуждение выливалось в словах и толпа не могла согласиться на определенный образ действия.

И среди этих колебаний воли, растерянности мысли, потоков слов, столь далеких от дела, властно зазвучал колокол, призывающий в дом народного собрания.

Исход был найден. Бежать туда, под белоснежный купол, где народ становился господином собственного положения, под купол, освященный законами, которые народ здесь утвердил своею властью и волею, под купол, являющийся символом правды и законности.

На возвышении, где всегда помещался президиум собраний, сидели члены временного правительства с Ковалем во главе.

Лицо его было бледно, но спокойно. Холодным взором он пытливо следил за колонистами, один за другим занимающими места.

Слышался сдержанный гул голосов. Все прониклись не уважением к этому собранию, а были захвачены необычайностью. В иных говорило простое любопытство. Что скажет Коваль?

Он встал и заговорил громко, размеренно, словно читал по тетрадке. Изложил все подробно. Свои первые подозрения. Все дальнейшие наблюдения над деятельностью ученых. И то, как он за ними следил, прислушивался, старался разгадать тайный замысел. И то, как он постепенно знакомился с научными открытиями Уальда и Бессонова.

— Я ничего не имел в виду другого, кроме блага всей колонии. Все смотрели только на частности, я попробовал выяснить себе цель этих людей. Много и много раз был я обманут в жизни светлыми планами, радужными горизонтами, светочами, зажигаемыми руками интеллигенции, но здесь почуялись мне обман и ложь. Вы вправе спросить: почему я не поделился ни с кем своими наблюдениями, почему я молчал, не обратился к народному собранию? Я — человек дела, а не слов! Ведь если бы я хоть намекнул одним словом, что знаю все, меня сочли бы за сумасшедшего или за преступника. Вера в «ученых» и сейчас в вас сильна. А они сумели бы скрыть все следы своего злодейского замысла, и я бы оказался побежденным, их тесный союз — победителем. Я не мечтаю о диктаторстве, я не хочу произвести на вас давление, пользуясь тем, что вся наша группа переворота хорошо вооружена. Сейчас же мы готовы передать власть в руки народа. Судите сами заговорщиков, как хотите!