Под стеклянным колпаком(Избранные сочинения. Т. I) - Соломин Сергей. Страница 19

— Это еще хуже виселицы. Та — сразу! А здесь мучить будут. Когда еще умрешь!

Коваль рассмеялся.

— Да ты — настоящий философ! Я, так и быть, сохраню твою тайну, но при одном условии: полное повиновение моим приказаниям. Согласен?

Патрик, молча, кивнул головой.

— Теперь покажи мне другие пещеры.

Их оказалось несколько, но ничего замечательного они не представляли.

Около одной, побольше размером, Коваль остановился.

— Будешь жить здесь, а в большую пещеру ходи только за водой, если не выставлен предупреждающий сигнал, что входить туда нельзя. Что делать дальше — увидим! А пока не говори сестре, что виделся со мною.

Через несколько дней после этого подземного путешествия, колонисты были собраны опять на общее собрание, и Бессонов сообщил следующее по делу о последних убийствах:

— Для следственной комиссии не подлежало сомнению, что убийство семьи Шварцев совершено человеком психически больным, а не злодеем. Оставалось только найти его. Мы произвели тайно проверку всех членов колонии, и оказалось, что Патрик-ирландец исчез неведомо куда. Сестра подтвердила это, но не могла дать никаких объяснений. Убежище скрывшегося не было обнаружено. Но вчера на берегу горячего ручья была найдена записка такого содержания: «Я убил мулата за то, что он совершил насилие над Эльзой, и убил семью проклятого немца, убившего моего отца. Я отомстил. Я скрывался некоторое время, но вы пошли по моим следам. Деваться мне некуда. Я кончаю добровольно самоубийством. Пусть кипящий поток поглотит меня. Патрик-младший». Несчастный, очевидно, так и сделал: бросился в пропасть и погиб. Не будем осуждать безумца. Как это ни ужасно, это лучший исход.

«Предсмертную» записку Патрик написал под диктовку Коваля…

Глава XXII

Кающийся дьявол

Осужденный на месячное изгнание, Коваль не принимал участия в работах, а когда срок наказания кончился, ряд разыгравшихся событий нарушил обычный ход жизни колонии, и регулярные работы вообще прекратились.

Но когда все понемногу успокоилось, «ученые» поспешили возобновить производство в мастерских и добывание минеральных богатств в рудниках.

— Труд, — лучшее лекарство после эпидемии преступлений, — сказал Уальд.

«Ученые» вполне согласились с этим мнением.

Одна Эвелина, в последнее время заметно похудевшая, бледная, грустная, продолжала молчать, и тщетно Бессонов пытался в ней возродить надежду.

Первый пункт «Рабочего законодательства» гласил: «Труд обязателен для всех».

И когда Коваль пришел к «ученым» и сказал: «Я хочу опять работать в рудниках», те не нашли достаточных возражений.

И хотя все кипело в душе Уальда, когда он смотрел на Коваля и чувствовал на себе его дерзкий взгляд, приходилось признать его требование справедливым.

Несмотря на ненависть, которую питал Уальд к Ковалю, он не мог без изумления смотреть на этого умного, энергичного человека.

Коваль сразу вошел в роль надсмотрщика за рудничными машинами и не остался простым исполнителем. В одном из участков шахты он попросил произвести опыт. При разыскании новых жил драгоценных металлов в твердой кварцевой породе сверлились галереи, которые потом иногда приходилось бросать.

Коваль предложил уменьшить диаметр таких галерей до размеров, достаточных лишь для того, чтобы один рабочий, лежа на животе, мог придерживать механическое сверло.

— Но рабочий задохнется от недостатка воздуха, — возразил Уальд.

— Замените электрическое сверло другим, работающим сжатым воздухом, который, отработавши, будет выходить сильной струей и вентилировать галерею.

Опыт отлично удался и произвел сильное впечатление.

— Посмотрите: Коваль заткнет за пояс самого Уальда. А нигде не учился.

Коваля рабочие считали за «своего» и его успехом гордились.

— Наш, если захочет, сделает не хуже «ученых».

Здесь говорило классовое чувство, которое ставит преграду даже между рабочим и интеллигентом-социалистом.

Уальд рассказал об опыте Бессонову.

— Но, позвольте! Насколько я знаю, употребление машин, работающих сжатым воздухом, давно практикуется при прорытии туннелей.

— Совершенно верно.

— В нем есть какое-то обаяние. После всех его поступков, я решил с ним не говорить. Сам ко мне пришел и откровенно сознался, что его охватила как бы психическая болезнь, которая налетела, как эпидемия. Объясняет очень остроумно: «Это своего рода социальный атавизм. То же, что делается иногда с прекрасно дрессированными животными, попавшими на волю. Они бесятся, временно дичают. Человека дрессировали под всякие порядки веками, а здесь — полная свобода. Слишком резок переход, и человек вспомнил жизнь каменного века. Обалдел и озверел». Прямо сознается: «Мне стыдно того, что я наделал». И просил передать Эвелине, что глаз на нее поднять не смеет. Совсем кроткая овечка!

— Надолго ли?

Объяснился Коваль и с Воскобойниковым. Подошел к нему и сказал просто, задушевным голосом:

— Простите меня!

Воскобойников, легко обижающийся и так же легко прощающий, пошел на удочку. Он уже успел обдумать весь «инцидент» своей супружеской жизни и додумался до того, что поступок его был некультурен, и что Наташа имела право не предупреждать его, тем более, что в этом смысле состоялось и общее решение народного собрания. А для Воскобойниковых большинство голосов важнее доводов личного ума и чувства. Лишь бы голосование всеобщее, равное и прямое, а по делу обвинения Наташи оно было и тайное…

И Воскобойников подал руку Ковалю, и даже стал ему объяснять что-то длинное-длинное, так что у Коваля не хватило терпения слушать, и он поспешил закончить беседу.

— Все это верно. Но главная причина в том, что мы упустили из виду воспитание, привычки, привитые нам взгляды. Умом мы признаем полную свободу личности, а на деле не можем сбросить ветхого человека, особенно в сфере полового вопроса.

Это было не только вполне научно, но даже со слезой, пролитой по поводу искалеченности человека обществом, средой и т. д. И примирение Воскобойникова с Ковалем состоялось.

Случай свел и оскорбителя с оскорбленной.

Эвелина часто гуляла одна, отдаваясь грустному настроению и невеселым мыслям.

Однажды она столкнулась лицом к лицу с Ковалем в пальмовой роще. Инстинктивно ускорила шаги. Коваль дал дорогу, но сказал, явно волнуясь:

— Выслушайте! Об одном прошу: дайте мне сказать все.

— К чему? Я не сержусь… Лучше забыть.

Но превозмогло женское любопытство: узнать, что он скажет в свое оправдание. И Эвелина остановилась…

Коваль говорил горячо и страстно. В ярких образах очертил свое прошлое, борьбу с людьми чуть не с детства.

— Меня жизнь не сломила, но озлобила, развила болезненное самолюбие и подозрительность. Ваше посещение меня оскорбило. Почуялось отношение сверху вниз, обидное снисхождение. Я был убежден, что все это по предварительному уговору. Посоветовали ваши друзья. Потом что-то вроде допроса, выпытывания.

Коваль остановился и провел рукой по лицу.

— Да это все не то! Не настоящую правду говорю. Вскипела обидой душа, потому что встретил женщину, перед которой готов был спасовать, унизиться. Чувствовал, что если только чуть поддамся, вы станете госпожой моей воли. И хотел доказать и себе, и вам, что женщина никогда не получит надо мною власти…

Эвелина ничего не ответила и медленно вышла на широкую аллею, ведущую к главным зданиям.

Девушка чувствовала, что он провожает ее взглядом. Ей было жутко и стыдно: женское тело не забывает мужских прикосновений.

А по мере того, как Эвелина удалялась, лицо Коваля принимало все более хищное выражение, и с губ срывался угрожающий шепот…

Глава XXIII

Совещание в пещере

Патрик вылез из своей берлоги и стал пробираться по головоломной тропинке ко входу в большую пещеру.

Вдруг он вздрогнул и остановился.

В первый раз с тех пор, как он скрылся в пропасти, сигнал предупреждал его, что идти дальше нельзя.