Переплёт - Коллинз Бриджет. Страница 28

Я наклеил ярлык, и парень помоложе — Хикс, кажется, — забрал книгу у меня и указал на стопку карточек.

— Теперь напиши на карточке имя, номер тома и дату. В правом верхнем углу сделай пометку «Хранилище». И следуй за мной.

Мы вышли в коридор, где на стене висел мешок. Хикс бросил в него сверток.

— Книги, которые отвозят в хранилище, клади сюда. Бронированную повозку присылают из банка всего раз в месяц, поэтому дверь на улицу всегда должна быть заперта, а курить в мастерской строго запрещено, ясно? Потеряешь книгу — лишишься работы. Книги на продажу хранятся здесь, пока де Хэвиленд их не заберет. — Он указал на дверь напротив того места, где мы стояли. — Видишь этот ящик? Карточки опускаешь сюда, в щель. По вечерам старая крыса приходит и забирает их. Понял?

— Кажется, да.

— Вот и хорошо.

По двору плелись двое рабочих, которых отправили за багажом; они сгибались под тяжестью коробок и ящиков.

Хикс открыл им дверь. Отдуваясь и кряхтя, они затащили коробки в коридор, а потом в мастерскую.

— А у тебя что за история? Отрабатываешь обучение? — спросил Хикс.

— Можно и так сказать.

Он открыл рот, видимо, собираясь спросить что-то, но прищурился и снова закрыл.

— Что ж, тогда займись чем-нибудь полезньим, — промолвил он через секунду.

Мне поручили протирать верстаки. Стоило раз провести тряпкой по столу, как она почернела от сажи. Затем я стал подметать пол. Быстро смеркалось, и сначала я решил, что, когда за окном стемнеет, работа в мастерской прекратится, но когда свет потускнел настолько, что грязь на полу стало невозможно разглядеть, рабочие зажгли лампы и продолжили заниматься своим делом. В мастерской было тепло лишь около печи, а от маслянистого, едкого запаха угля у меня крутило живот. Я ничего не ел с завтрака, но никто не поинтересовался, голоден ли я.

— Мусор можешь выбросить в корзину за домом, — сказал Хикс. — Рядом с сараем, где хранится уголь... пойдем покажу. Заодно и угля принесешь. Разожги печь и отправляйся спать, ладно? Выйдешь покурить, Джонсон?

Прошагав по коридору, мы вышли в боковую дверь. Она вела в узкий, плохо освещенный переулок. Казалось невероятным, что улица с высокими элегантными домами находится лишь в двух шагах от переплетной. Здесь дорога была немощеной, покрытой глубокими рытвинами заиндевевшей грязи и длинными блестящими полосами гололедицы. Беспорядочно громоздились стены и выпирающие крыши из 1гЧ> * » ■ -<»

рифленого железа. Хикс указал на низкую пристройку с односкатной крышей. Я выбросил мусор из ведра в корзину и стал нагружать ведерко углем. В доме напротив завыла собака. Хозяин прикрикнул на нее, и завопил ребенок.

— Господа, — раздался высокий голос, — господа, прошу... — Я поднял голову. По замерзшей грязи ковыляла старуха. Хикс с Джонсоном переглянулись; Хикс выбросил спичку, которой зажег трубку. — Прошу, не уходите, господа. Я знаю, что вы думаете, но я не нищенка и не прошу милостыню. Вы же переплетчики, верно? У меня есть для вас кое-что.

— Мы не переплетчики, — ответил Джонсон. — Если тебе нужен переплетчик, иди стучись в дверь со стороны Элдерни-стрит.

— Я стучалась. Но сторожевая псина у двери не захотела меня пускать. Послушайте, господа... я в отчаянии. Но обещаю, вы не разочаруетесь. Ради моих воспоминаний мужчины выстроятся в очередь. Честно.

Хикс выпустил облако дыма, и на конце его трубки затеплился огонек.

— Тебя же Мэгз звать, верно? Послушай... Предложение что надо. Но мы такими делами не занимаемся. Даже если... — Он замолк.

— Да бросьте. Я с вас много не возьму. Пару шиллингов, не больше, за долгие годы воспоминаний. За самое лучшее. Что захотите. Секс. Как мужчины меня избивали. На моей улице произошло убийство, я все видела своими глазами...

— Прости, Мэгз. Может, попробуешь кого-то из подпольщиков? Фаготини? Его лавка на углу Скотобойни и Библиотечных рядов.

— Фаготини? — Старуха смачно сплюнула. — У него нет вкуса. Говорит, что еще не продал мою прошлую книгу, ту, что переплел в прошлом месяце. Но это все отговорки, он прижимист, аки жаба.

Джонсон вдруг спросил:

— А где твои дети, Мэгз?

— Дети? Нету у меня детей. И мужа никогда не было. — Ты так всю жизнь и прожила, одна? — В голосе его слышалась горечь, но не было насмешки. — Ты это точно знаешь?

Старуха заморгала и странным рассеянным жестом вытерла лоб рукавом. Только тогда я понял, что вовсе не старость избороздила морщинами ее лицо и сделала глаза пустыми. — Жестокий ты человек, надо мной смеяться. — Я не смеюсь. Ты и так уже все продала. Ступай домой. — Мне бы всего пару монет. Господа, сжальтесь. Правдивый рассказ о жизни на улице — готова поспорить, графья и герцоги заплатят за него несколько гиней! Я предлагаю вам выгодную сделку!

— Мэгз... — Хикс вытряхнул трубку, постучав по стене пристройки, хотя не докурил. — Ты уже спрашивала, помнишь? Когда Джонсон отвел тебя в мастерскую и напоил чаем? Или ты и про это забыла? — Последовало молчание; Мэгз рассеянно вертела головой. — Неважно. Ступай и найди другой способ зарабатывать на жизнь, иначе от тебя ничего не останется.

— На жизнь? — Она расхохоталась и замахнулась на него полой своей драной накидки, как темная птица крылом. — И это, по-твоему, жизнь? Я, по-твоему, жива? Да мне уже давно плевать, я хочу все забыть. Я лучше стану одной из

сумасшедших, что околачиваются у лавки Фаготини, пуская слюни, одной из тех, кого он выскреб до дна. Я хочу, чтобы от меня ничего не осталось.

Джонсон вышел вперед, схватил ее за локоть и развернул в ту сторону, откуда она явилась. Он дернул ее так резко, что она подвернула ногу и чуть не упала.

— Довольно. Убирайся отсюда или я вызову полицию. — Мне бы всего пару шиллингов... хорошо, один. Один шиллинг! Шесть пенсов!

Он оттащил ее подальше от двора переплетной и толкнул. Женщина зашаталась, бросила на него злобный взгляд, и на миг мне показалось, что она плюнет ему в лицо. Но она этого не сделала и заковыляла прочь в океане мерзлой грязи. Скрывшись за углом, она закашлялась — звук был низким, хриплым, и я словно услышал ее настоящий голос. Вернулся Джонсон.

— Холодно сегодня. Пойду-ка я в дом.

Хикс кивнул и сунул трубку в карман. Меня дожидаться они не стали; я бросил в ведро еще пару горстей угля и поспешил за ними. В дверях я услышал, как Хикс спросил: — Так у нее есть дети?

— В живых остались трое. Они в работном доме. Зато какой-то везучий ублюдок сейчас читает трактат о материнской любви.

Дверь за ними затворилась.

Я развел огонь в печи и взял свой мешок с вещами, брошенный в углу. Кто-то из рабочих бросил:

— Твоя комната наверху. В конце коридора.

Никто не пожелал мне спокойной ночи. Я поднялся по лестнице; ноги от усталости дрожали. На лестничной пло-

щадке было маленькое окошко; на грязном стекле застыл ледяной узор в виде листьев папоротника. Я приблизился к нему и дунул, но лед не расстаял.

Комната оказалась тесной и грязной, от холода сводило зубы. В одном углу стояла провисшая кровать, на пол свешивалось несколько одеял. Постараюсь не думать о том, сколько людей спали на ней до меня. Разглядев под кроватью ночной горшок, я стал дышать осторожнее, опасаясь учуять зловоние. Но через минуту холод стал невыносимым, и я улегся на кровать, завернувшись во все одеяла. Те пахли сыростью и плесенью, но могло быть и хуже. Матрас свалялся комками, а сквозь истертую наволочку в голову впивались перья. Мне казалось, что я не согреюсь никогда.

На улице закричали. Завернувшись в одеяло, я встал посмотреть в окно, но стекло было покрыто черным налетом угольной сажи, единственный фонарь светил тускло, и я ничего не увидел. Впрочем, вскоре крики затихли. Теперь лишь изредка выла собака и где-то плакал ребенок. На зубах хрустела маслянистая угольная пыль, также я чувствовал ее на кончиках пальцев. Чем дольше я буду здесь оставаться, тем будет хуже, и в конце концов уже ничто не смоет с меня этот налет, даже кости мои почернеют.