Думать не будем пока ни о чем (СИ) - Субботина Айя. Страница 36

— Так, малыш, — на всякий случай заранее перебиваю очевидную глупость. — Я тебя вроде как жить к себе позвал. Не знаю, в каком мире ты живешь, а в моей вселенной если мужчина зовет женщину на свою территорию, то это означает, что он в ней очень заинтересован и обычных встреч по два часа в день ему уже мало.

Она внимательно слушает и дрожащими пальцами теребит кисти странного толстого шарфа.

— Поэтому, писательница, я с удовольствием останусь у тебя на ночь, тем более, что мне от тебя до работы — десять минут ехать. Найдется куда поставить машину?

— У меня целых… — Запинается. — Есть парковочное место.

— Ну и отлично.

Я оставляю машину между припаркованным «Кайеном» и «БМВ». Можно сказать, влезаю своим «ведром» почти впритык. Тут, конечно, целый люкс-набор, как на прошлогодней автовыставке: новенькие «Гелики», «Мерсы» и «РенджРоверы».

— Малыш, а чем ты занимаешься кроме того, что пишешь книги? — интересуюсь я, когда поднимаемся на лифте.

— Иногда работаю волонтером, — осторожно, после натянутой паузы говорит она. — Еще есть небольшой фриланс-заработок, но тебе это будет неинтересно.

Ну да, конечно. Она так часто и много рассказывает обо всякой ерунде, что не может не понимать — тема ее личной жизни мне намного интереснее обсуждения очередной главы известной фэнтези-эпопеи, которую фанаты перевели и на днях слили в сеть. А ее мы обсуждали целый час.

— В следующий раз, Очкарик, просто скажи, что пока не готова о чем-то рассказывать, — предлагаю я. — Не расписывайся за меня в том, что мне интересно, а что — нет. Договорились?

Она виновато улыбается, чмокает меня в щеку и неуверенным шепотом говорит:

— Прости, пожалуйста, я просто… пока не обо всем готова говорить. Это мои тараканы. И это касается не только меня.

И потихоньку вкладывает мне в ладонь ключ от входной двери.

Глава тридцать вторая: Йен

Разговор с мамой.

Я думаю о нем всю ночь, так и не сомкнув глаз. В пять утра встаю, чтобы приготовить завтрак и в итоге сижу на кухне со второй чашкой кофе, мысленно перебирая в голове подходящие слова.

У меня совсем не пуританская семья. Мама даже искреннее радовалась, что мы с Антоном устроили небольшой переполох, хоть потом сказала, что отец «очень громко сопел по этому поводу».

Они искренне рады, что я, наконец, двигаюсь дальше и пытаюсь строить отношения с мужчинами. После семи лет перерыва первым был Саша. И Антон, спустя три месяца после него. Возможно, для чьих-то родителей это неприлично короткий термин, но для моих это хороший знак.

Но переезд — это совсем другое.

И я знаю, что мама никогда на это не согласится.

А если бы узнала, что мы знакомы всего неделю и Антон — бывший парень Сашиной жены, она бы зарубила эту идею на корню. Так что мне предстоит сделать две вещи, каждая из которых будет огромным ударом по моим нервам и внутреннему покою, где пасутся с таким трудом откормленные розовые пони.

Убедительно соврать о том, что мы встречаемся уже долго — и я ему абсолютно доверяю.

И… еще раз соврать, что с появлением Антона мои «проблемы» ушли за горизонт.

Хоть последнее отчасти правда, потому что рядом с ним многие пугающие вещи хотя бы ненадолго, но прекращают существовать.

— Йен? — мать звонит мне как раз, когда я собираюсь спуститься в метро, чтобы поехать к ней.

Она еще ничего не сказала, но я слышу строгую и колючую интонацию всего в трех буквах. И «Йен» она меня называет только когда собирается поговорить о чем-то неприятном и серьезном. Когда я успела провиниться?

— Мам, что-то случилось? Я как раз собиралась к тебе. Сделала панкейки с бананом, думала, поболтаем под липовый чай.

— Хорошо, тогда жду тебя, — сухо говорит она. — И осторожнее переходи дорогу.

Дверь она открывает абсолютно молча, пропускает меня и уходит на кухню, демонстративно игнорируя протянутый пакет с угощениями.

Я иду следом, быстро осматриваю кухню: стол пустой, чашек нет, электрочайник пустой.

— Что случилось? — начинаю первой, потому что от паники уже трясутся колени. Я всегда грудью на амбразуру, чтобы не мучиться.

— Одно слово: ты знала, что он бывший мужчина Сашиной жены?

— Мам…

— Только одно слово, Йен, — строго требует она. — И что он ее преследует? Угрожает испортить жизнь ей и Саше?

Что?!

Я безжалостно комкаю бумажный пакет с панкейками — так торопилась, чтобы не остыли, а все зря — и без жалости выбрасываю его в мусорное ведро. Мне теперь неделю кусок в горло не полезет.

— Ты повторяешь чьи-то глупости, — из последних сил стараясь держать себя в руках, защищаю своего мужчину. — Ты ничего о нем не знаешь. Он совсем не такой.

— А ты знаешь? — Мать пытается не повышать голос, но мы обе взвинчены до предела. Этот разговор рано или поздно все равно перейдет на крик. Скорее рано. — Господи, Йен, я думала, вы давно встречаетесь. Ты сказал мне, что вы уже давно вместе. А вы знакомы сколько?.. Неделю?

— Это не имеет значения.

— Это единственное, что имеет значение! — Она прикладывает к горлу дрожащую ладонь, цепляется за край стола, чтобы не упасть. — Я допускаю, что что-то из тех ужасов, которые рассказала Вика — не правда, потому что Сашина жена не очень-то похожа на жертву тирана. Но… Йен, боже мой, чем ты думаешь?

Значит, Вика.

А Вике, стало быть, рассказала несчастная жертва домашнего насилия.

Тошнота снова бултыхается в желудке, но во мне всего-то пара чашек кофе, так что даже вырвать нечем.

— Йен, ты должна притормозить. Ты знаешь, что… — Мама поджимает губы, выбирая правильные слова, как будто весь набор неправильных не написан у нее на лбу. — Солнышко, — все-таки смягчается она, но это злит еще больше, — ты… нездорова, ты же знаешь.

Я грубо, намеренно грубо отбиваю руку, которой пытается погладить меня по голове.

Плачу. Не знаю, когда начала, но мокрая соль щиплет свежие ранки на губах.

— Мам, я никогда не буду здорова! — ору так, что закладывает уши. — Никогда не буду нормальной! Надо было рожать себе правильную дочь, пока еще была возможность! Новую игрушку взамен испорченной.

Она наотмашь бьет меня по лицу, а я даже не чувствую боли. Только язык прикусываю и жмурюсь, проглатывая как будто ком железной стружки.

— Прекрати, — зло и сухо, сжимая и разжимая ладонь, отметина от которой горячим отпечатком расцвела на моей щеке. — Я защищаю тебя, потому что люблю.

— Ты контролируешь каждый мой шаг! — На этот раз крик возвращается вкусом крови во рту. — Постоянно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Я вздохнуть не могу, чтобы ты тут же не прибежала с волшебными таблеточками, запаивать деточку до состояния овоща!

— Да! — не выдерживает и взрывается она. — Да, Йен, контролирую! Потому что видела!..

Она запинается, резко тормозит, как стреноженная на всем скаку лошадь.

— Ну, заканчивай, — шепотом, потому что сил уже нет. Голова так сильно кружится, что кухонная мебель заводит вокруг меня хоровод, словно ожившее «Федорино горе».

— Потому что видела то, что не дай бог увидеть никому, — идет до конца она. — И я не готова увидеть это еще раз. Снова.

Мы смотрим друг на друга в полумраке кухни, потому что за окнами сизые тяжелые тучи и дождь стеной. Как будто жизнь только что замерла — и за окном не день и не ночь, а нечто размытое, серое.

— Надо было разрешить мне уйти, — говорю с горечью и обидой. — Надо было просто… меня отпустить.

Мама что-то кричит, но я выбегаю из квартиры и даже не пытаюсь понять логику своих поступков.

Душно. Отчаянно не хватает воздуха.

И жжет в груди, как от сердечного приступа.

Всем было бы лучше, если бы…

Я оступаюсь и падаю с лестницы. Бьюсь головой обо что-то твердое и холодное, и испытываю невероятное облегчение, когда проваливаюсь в свой привычный сырой колодец.

Здесь больно и темно.

Но мне, по крайней мере, знакома и привычна эта боль.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍