Вечный воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 36

Меня вызвал Эдекон. В этом походе он жил в скромной войлочной юрте, в какой, наверное, и вырос, сидел на пятках напротив входа. Показав мне место справа от себя, кивнул младшей жене-гуннке, которая была смазливой по меркам кочевников, моложе него вдвое и постоянно сопровождала в походах, чтобы подала нам кумыс. Его делают для гуннского полководца только в бурдюках из козьих шкур, а не в деревянных узких бочонках метровой высоты, как предпочитает большинство кочевников, и добавляют кусочек соленого конского жира, маленькие темно-серые сгустки которого плавали на поверхности напитка в данной мне, деревянной чаше. Эдекон пил кумыс только из деревянной посуды, в отличие от вина, которое потреблял из любой емкости. Некоторые делают кумыс такой крепкий, что вставляет, как буза из проса, тоже любимого напитка кочевников, однако мой командир из-за проблем с желудком предпочитает слабенький, который пьют женщины и дети, из-за чего часто становится объектом подколок со стороны соратников. Менее знаменитый и неуверенный в себе воин, наверное, комплексовал бы по этому поводу, а Эдекону пофиг. Или не совсем, потому что угощает кумысом только меня, ни разу не видел, чтобы предлагал гунну.

Мы молча и медленно, с расстановкой, осушили чаши. Эдекон положил свою у ног донышком кверху, давая понять, что больше пить не будет. Я поступил так же. Только тогда он перешел к делу.

— Шаман сказал Атилле, что захватит город, когда вернется, поэтому уходим, — как всегда немногословно, сообщил Эдекон. — Я буду сопровождать эти чертовы деревяшки.

Так гунн величает осадные орудия, важность которых сознает и отказать шаньюю не может, поэтому остается только всячески их обзывать.

— Ты со своим отрядом будешь прикрывать наш отход, — после паузы продолжил он и после еще одной закончил: — Я дам тебе в помощь отряд конных лучников.

Как и в случае с «деревяшками», порученными Эдекону, предлагаемая мне миссия была с одной стороны честью, а с другой наказанием, потому что горожане наверняка попробуют напасть. Ладно, как-нибудь отобьемся, а нет — ускачем, бросив осадные орудия без защиты.

Когда я вышел из юрты, отряды конных лучников бодренько скакали по дороге на северо-запад, а пехотинцы быстро собирали свое барахлишко. Мои тоже начали паковаться. После того, как я сказал, что будем прикрывать отход, приуныли, но вида не показали. У нынешних людей, что у оседлых, что у кочевников, существует теория «добрых дел»: если ты совершаешь что-то важное для всех, но тяжелое, требующее напряжения или потерь, то потом судьба вознаградит за это, и наоборот.

Я неспешно облачился для боя, сел на своего нового жеребца, принадлежавшего ранее командиру бургундов, объяснил слуге Радомиру, где он должен быть во время перехода вместе с нашими вьючными лошадьми, и занял место на вершине холма рядом с лагерем, откуда хорошо были видны осадные орудия, которые разбирали частично или полностью и грузили на арбы. Вскоре рядом со мной расположились сотни две конных лучников, собранных из разных племен. Гунном был только их командир. Больше ни одного отряда конников не осталось возле города, а отряды пехотинцев один за другим выходили на дорогу и пристраивались к колонне.

Прошло часа два или больше. Треть обоза осадных орудий уже двигалось по дороге вслед за пехотой, и вот-вот должен был наступить и наш черед отправляться в путь, когда послышался грохот, гулкий и продолжительный. Это обрушилась южная стена. Она долго крепилась, старалась, наверное, дождаться, когда мы уйдем, но не выдержала и завалилась. Упала не только та куртина, что была над выдолбленной и выжженной камерой, но и ближняя к нам, причем легла, почти не разрушившись, через ров, образовав что-то типа пандуса. Стоявшие на ней горожане, воины и зеваки, теперь барахтались в воде или валялись на полосе суши возле устоявшей, но покосившейся башни. В образовавшийся просвет длиной метров сто видны были дома и рядом с ними люди, замершие от удивления.

Не думая, не оценивая трезво шансы, а чисто на военном азарте, кураже, я крикнул:

— За мной! — и поскакал к «пандусу», а затем по нему в город, по пути заметив, что обслуга осадных орудий, еще не отправившихся в путь, бросает их и, схватив личное оружие, с радостными криками тоже несется к образовавшемуся пролому.

Еще с «шумерской» эпохи я заметил, что древние люди предельно религиозны и, как следствие, фаталистичны. Всё решают боги, надо только правильно понимать их сигналы. Если они решили наказать тебя, то обрушат стену и помогут врагам ворваться в Диводурум. Значит, сопротивляться бесполезно. И по большому счету никто и не сопротивлялся, лишь малая часть побежала к восточным воротам, чтобы, наверное, вытащить к Мосселе лодки и уплыть.

Я поразил копьем двух защитников города, которые спустились с покосившейся башни. Остальные вернулись в нее, чтобы подняться к сторожевому ходу и удрать по нему. Как будет говорить в двадцатом веке один видный российский чиновник, получилось не только лишь у всех. Прискакавшие за мной конные лучники начали на скаку сшибать защитников города со сторожевого хода. С внешней стороны диводурумцы были защищены зубцами, а с внутренней был лишь невысокий, с полметра, барьер, чтобы случайно не свалились со стены. Впрочем, пьяным воинам он не был помехой. В любом городе история о спикировавшем ночью стражнике не считалась интересной. Удивлялись, если при падении кто-то сильно разбивался. Бог хранит пьяных и просто сумасшедших.

Я проскакал по довольно прямой и широкой — метров пять — улице до центральной площади, где была главная церковь города и епископский дом, по ходу заколов пикой с десяток удирающих вояк, и остановился там, а мои подчиненные, разделившись на несколько отрядов, понеслись дальше. Как и в большинстве других городов в провинции, дом епископа в Диводуруме был самым большим и, наверное, самым богатым. Мошенники обожают комфорт. Хозяин, как мы знали, под каким-то благовидным предлогом удрал к римлянам, бросив паству на произвол судьбы. Я привязал коня к одному из трех железных колец, приделанных к стене дома рядом с входной дверью, двустворчатой, с красивой резьбой, покрытой лаком, и зарешеченным окошком для привратника. К двери вели три каменные широкие ступени. Когда я встал на последнюю, окошко в левой створке открылось и в нем появилось узкое мужское лицо с длинными острыми носом и подбородком и дергающейся от страха правой щекой, давно не бритой.

— Это дом епископа! Сюда нельзя! — высоким, испуганным голосом сообщил мужчина.

— Гуннам можно всё, — проинформировал я. — Открывай — и проживешь немного дольше.

Щелкнула железная щеколда, и левая створка медленно открылась наружу. Привратник, судя по внешности и дешевой одежде, раб-египтянин, склонив голову и сложив руки крестом на груди, отступил назад, давая мне зайти.

— Веди туда, где хранятся ценности, — приказал я.

— Епископ увез всё, — смирено сообщил раб.

— Не мог он все увезти, что-то да оставил, — уверенно произнес я. — Если покажешь тайники, не только сохраню тебе жизнь, но и отпущу на свободу.

Это сладкое слово «свобода»! Какие только преступления не совершались ради него!

— Хорошо, мой господин, — молвил египтянин и, прихрамывая на правую ногу, повел меня в глубь здания.

Тайник был один и находился в винном погребе под пустой бочкой. В довольно глубокой прямоугольной каменной яме были сложены мешки: в верхнем находилась серебряная посуда и подсвечники, а в среднем и нижнем — церковные сосуды из драгоценных металлов и довольно увесистый, килограмма на три, серебряный крест со вставленным в перекрестье турмалином «кошачий глаз» — зеленым «зрачком» и красной «радужкой». Любые красные драгоценные камни и древние египтяне, и древние греки, и древние римляне называли лаллами. Моя жена тоже постоянно просит купить ей лаллы. Выковыряю этот из креста и подарю Ирине.

Атилла въехал в Диводурум, когда уже смеркалось. К тому времени город был полностью разграблен, и на площади высились кучи всякого барахла — доля шаньюя. Я встретил его на крыльце епископского дома.