Затмение (СИ) - Субботина Айя. Страница 47

— Боль и страдание, — догадываюсь я.

— Именно так, Дэшелла. Детские слезы, сопли, ужас, агония, печаль, ненависть, алчность… — Он распаляется, и теперь его зрачки сверкают двумя зловещими маяками. — Так уж получилось, что вы, смертные, и не засмеетесь, пока вас не рассмешить, зато запросто убьете соседа, если заподозрите, что он ворует яйца из вашего курятника. Примитивщина, честно говоря. Но я отклонился от темы, прости. И так, теперь ты в общих чертах понимаешь, что мы тут вроде как воюем. Не за землю, а за право сделать вашу жизнь чудесно-счастливой или невыносимо-ужасной. Только Кудесник так увлекся, делая вас умными и образованными, что его детишки перестали в него верить. Храмов все меньше, молитвы все тише. Это все равно, что воевать с голой задницей, Дэшелла, поэтому твой обожаемый творец решил… схитрить. Немного… — Йон отмеривает небольшое расстояние большим и указательным пальцами. — Он решил дать людям чудо. Но лунное затмение уже не в моде, да и на звездопады уже плевать. И этот паршивец идет еще дальше. Он решает дать людям живого Бога. Ну, того, который сможет мертвых поднимать из могил, поворачивать ветер вспять и все такое. Кого-то, кто будет таким же, как мы, но не будет зависеть ни от радости, ни от горя. Ему нужен ребенок: от смертной женщины и божества. Все гениальное просто. Он берет женщину, трахает ее — и она подыхает раньше, чем его семя может в ней закрепиться. Потом вторую, третью, десятую. И все они дохнут, как мухи. Потому что есть Законы, которые даже засранцам, вреде нас с ним, не перехитрить. И тогда он просто выращивает себе — тебя, племенную кобылу.

Йон обводит меня взглядом — и это все равно, если бы он хлестнул меня поперек спины ядовитым кнутом.

— Берет древнюю кровь, добавляет капельку чуда, делая старого козла-короля этаким напичканным афродизиаками красавчиком, добавляет немного своей крови — и варит отличное зелье. Правда, последней живой Ледяной принцессе врет, что ее ребенок скончался или что-то в таком духе, а тебя подбрасывает в семейку с безупречной родословной. Ты же помнишь, что должна была стать королевой?

глава 32

Я просто киваю, потому что, если скажу хоть слово — потеряюсь в хитросплетениях этой болезненной правды.

— Правда, тут я немного подпортил ему карты. — Йон доволен собой. — Нашептал тогда еще Настоящему Эвану, что семейство Меррой можно сместить, посадить на трон старого короля, а потом подсыпать ему крысиного яда и самому стать королем. Тщеславие, ммм… Против него бессильны даже праведники. И пока твою чудесную семью режут, словно свиней, Кудесник делает следующий шаг. — Йон разворачивается на пятках и идет в сторону почти растаявшей фигуры Блайта, от которой действительно мало что осталось. — Вот он когда-то был просто слугой твоей настоящей матери. Его она послала за тобой, когда узнала, что Кудесник ее облапошил и ее дитятко живо и невредимо. Был простак Блайт, умел превращаться в волка, а стал — Шагаратом. Кстати, у тебя остался последний шанс сказать ему спасибо за то, что спас твою жизнь.

Я продолжаю кусать себя, чтобы не сказать ничего сгоряча. Правда тяжелым молото крушит витражи воспоминаний, и осколки режут плоть, отсекая от меня кусок за куском, убивая во мне все хорошее и теплое, что когда-то верило в добро и сказки.

— А теперь немного ускоряемся, Дэшелла. Ты растешь, становишься умненькой и хорошенькой. И пока твоя безмозглая и совершенно обычная сестричка учится петь и танцевать, ты учишься денежному делу, истории, географии, торговле и политике. И возвращаешься, когда Кудесник решает, что ты готова. И не криви свой хорошенький ротик, Дэшелла, просто смирись, что ты — его маленькая марионетка. Настолько безвольная и послушная, что заглядываешь ему в рот и исполняешь все по первому щелчку.

— Заканчивай, — сквозь зубы шиплю я.

— Потерпи еще немного. В общем, Кудесник решает, что раз уж между тобой и его собачонкой Шагаром что-то там проскочило, похожее на искру, то именно он и будет тебя окучивать.

— Когда он… перестал быть Шагаратом?

— Боюсь, до того, как вы впервые заговорили. Помнишь самую первую встречу в экипаже? Я выпотрошил его в тот же день. Грех было не воспользоваться таким подарком. Но чтобы Кудесник не догадался, пришлось немного пострадать. — Йон грустно вздыхает и что-то крохотное, серебристая искра, разрывает грудь Блайта. Оболочка тускнеет и рассыпается невидимым пеплом, а искра ныряет в ладонь Йона. Он, как базарный фокусник, сжимает кулак и показывает растопыренную пустую пятерню. — Кусочек моей души в этом поганце — и даже твой обожаемый Кудесник ничего не понял. Я же Маска, я обожаю такие фокусы.

Все это время.

С самого начала.

С самого первого дня. Блайт никогда не был Блайтом. И Шагаратом тоже. Он всегда был вот этим — Йоном, разрушителем миров.

— Кудесник убирает короля, — Йон щелкает пальцами. — Блайт влюбляет в себя его куколку, и она аж пищит, так хочет раздвинуть для него ноги. Правда, я был хорош? Можешь не отвечать, Дэшелла, я и так знаю. Не марай свой чудесный рот ложью. В общем, я морочу тебе голову, Кудесник морочит тебе голову, и мы все изощренно трахаем друг другу совесть. Кудесник избавляется от всех претендентов на трон. Блайт продолжает стрелять в тебя глазами. Кудесник тебя коронует. Блайт тебя имеет. Уже поняла зачем? Чтобы положить в тебя частичку божественного.

Я не успеваю опомниться, как Йон оказывается рядом. Кладет руку мне на живот — и я, клянусь всеми богами! — чувствую внутри что-то тяжелое, темное, жалящее. И догадка заставляет зажмуриться.

— Да, Дэшелла. Тебя должен был поиметь славный парень, чтобы ты родила всем этим отбившимся от стада овцам Спасителя. Как положено — месяца через три, ведь могущество не поддается законам природы. Но, знаешь, в эту ночь я поимел вас обоих, и весь этот скучный мир. И через три месяца ты, моя хорошая кобылка, родишь Апокалипсис.

Он вдавливает когтистую ладонь в мой живот — и я сжимаюсь от боли, как будто внутри набирает обороты мельница со смертельными лопастями. Пытаюсь сопротивляться, но боль только усиливается. Что-то там, в моем животе, уже растет и отравляет изнутри.

И я нахожу спасение в этой боли. Потому что я — королева Трона Луны, наследница первых людей. И я просто так не сдамся, даже если он разорвет меня на куски.

Перехватываю его запястье двумя руками и сжимаю так сильно, что кожа на костяшках пальцев трескается. Йон выгибает темную бровь, явно удивленный такому отпору. И смотрит на лед, который растекается у меня под пальцами прямо на его раскаленную кожу.

Я снова «вижу». Вижу себя с ребенком на руках. С ребенком, у которого зрачки цвета лавы, темные волосы — и теплая улыбка.

— Думаешь, раз божественная задница, то тебе все можно? — ухмыляюсь я.

— Думаю, ты хорошенькая, когда злишься, — скалится он. — И что играть с новой королевой Абера будет интереснее, чем с занудой Кудесником. И я собираюсь быть частым гостем в постели матери своего сына.

Я не понимаю, что ему сказать, потому что мы оба знаем — он действительно подселил в меня часть себя. Часть, которая будет расти куда стремительнее, чем положено человеческому младенцу. Как в старой сказке — не по дням, а по часам. Пытаюсь думать о том, что смогу избавиться от этого злого семени, смогу найти умелую знахарку, которая выжжет из меня эту порчу, но насмешка в глаза Йона слишком очевидна.

— Ты не сделаешь этого, марионетка Кудесника, потому что ты не такая, как он или я. В тебе кровью богов и кровь первых людей, но ты все еще сидишь в смертной оболочке и так же подвержена человеческим слабостям, как и кухарка, которая выпекает тебе хлеб, или конюх, который подковывает твоего коня. Ты так же беспомощна прости самой себя, как нищий на паперти беспомощен против злого рока.

Мне холодно. Мне так холодно, что я начинаю трястись, словно безумная, и ничего не могу с этим поделать. Льдистая корка покрывает пальцы — и ногти стремительно синеют, как у ходячих мертвецов, о которых нянька читала мне страшные детские сказки. Меня словно со всей силы швырнули о глыбу векового льда, но та расступилась, чтобы заключить тело в нерушимую темницу.