Ливонская партия (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич. Страница 16

— Мы ей поможем. Не так ли? — Повел бровью Родриго.

— Мы?

— Ты как духовник не оставишь чадо свое, оказавшееся в сложной жизненной ситуации. А я, как посланник Святого престало поддержу юного католика — короля Владимира, дабы он по малолетству не потерял престол.

— Я даже не знаю, — покачал головой духовник. — Надо бы с татарами поговорить.

— А чего говорить с ними? Они тут при чем?

— Это самые сильные и влиятельные вассалы короля. Опасные и кровожадные степные волки. Иоанна они боятся и уважают, считая его самым зубастым в степи — львом среди волков. Но обычное право наследования для них — пустые слова. Они могут и не принять власть над собой со стороны трехлетнего ребенка.

— И что? Усмирим. У Иоанна хорошая армия. Она их раздавит.

— Иоанн не просто так пошел с ними на мировую. Воевать со степью — опасно. Да, она может быть слабее тебя. Но ты своей армией не сумеешь затыкать все дыры в обороне. А степняки станут терзать королевство своими набегами. Сюда побежал — они там напали, туда бросился — они тут нарисовались. Это плохая война. Элеонора сказывала, что сам Иоанн не боится такой войны, хвалясь тем, что знает, как их быстро победить. Но в этом нет ничего удивительного. Он немало одарен Всевышним в делах военных и ныне нет армии, что способна его победить. Люди сказывают, что там, где он — там победа. Но это он одарен. А мы? А его полководцы? Они ведь простые люди.

— Ты сгущаешь краски, — отмахнулся Родриго.

— А ты забываешь о том, что в Крыму сидит дядя короля — Андрей Васильевич Боспорский. У него есть своя армия, призванная защищать этот полуостров от османов. И он уважаем в степи. Если Иоанн погибнет, и мы попытаемся захватить власть, то без всякого сомнения разгорится война за престол. Причем, возможно, закончится она очень быстро. Потому как королевские полки перейдут на сторону Андрея Васильевича. Он ведь женат на дочери Тимур-хана, принявшей православие. У них есть дети. И малолетний Владимир может просто не пережить всей это свистопляски. А даже если и переживет, что Андрей Васильевич имеет все шансы встать у престола на десять-пятнадцать лет в качестве регента при сыне Иоанна. А нас он скорее всего вышвырнет из Руси.

— Повторяю — ты сгущаешь краски. Полки будут верны сыну Иоанна, особенно если сказать, что Андрей Васильевич собирается его убить. Они ведь в Иоанна верят, словно в идолище какое-то.

— Да… — вздохнув, произнес духовник. — И меня это пугает.

— Тебя должно пугать то, что мы можем упустить возможность обратить в истинную веру целое королевство. Вот что главное!

Духовник с легким скепсисом посмотрел на Родриго, но промолчал. Слова красивые, но на деле их смысл сводился к тому, что Борджиа жаждал лично прославиться, чтобы претендовать на папскую тиару. Шутка ли? Взял и перевел в католичество такую огромную державу. Это ведь сколько денег десятиной станет поступать в Рим? Очевидно, что конкурентов у кардинала после этого просто не останется. А тех, с кем он проворачивал это дельце, он не забудет. А значит, что? Правильно. Духовника, пусть и при королевской особе, сосланного на край света, может ждать взлет заоблачно высокий. Как минимум в кардиналы. А там как кривая вывезет. Поэтому, прекрасно понимая мотивы Родриго, духовник шел ему навстречу, став в задуманном деле вернейшим его союзником. О том же, что в случае успеха он труп — духовник королевы даже и не задумывался. Он был слишком слабо знаком с Борджиа и не понимал, что ему свидетели ТАКОГО преступления совсем ни к чему…

Десятник городской стражи Евдоким стоял за углом и слушал этот разговор, бледнея с каждой минутой. Он знал латынь. Плохо, но знал. Поэтому через пень-колоду, но мог разобрать, о чем эти двое разговаривают. Именно поэтому король и направил его присматривать за нунцием. Других людей, знающих латынь в городской страже, у него не имелось.

Евдоким после того эпизода с разбойничками, что прижали купчишку, вновь состряпал донесение. И оно вновь не получило никакого отклика сверху. Поэтому через своих новых знакомых артиллеристов — Семена да Кирьяна постарался выйти на короля. А ну как заговор какой? И ребята сумели, улучшив момент, сказать вечно спешащему Иоанну о деле. Пусть и не таком важном деле, но опасном. Тот очень адекватно оценил эти слова и тем же вечером вызвал Евдокима на поговорить.

Проблема оказалась банальна.

Московская провинция стремительно богатела и крепла, наполняясь живительными соками из-за растущего порядка, устроения и лошадиных порций инвестиций. Поэтому в нее со всей округи лезли разбойнички. Причем не по одному, а целыми артелями — ватажками.

Король прекрасно знал об этой проблеме. Но решить ее не мог. Тупо не хватало людей. Ведь абы кого подобными заботами не займешь. Тут и образование должно иметься, и склад ума характерный. Да, городская стража потихоньку увеличивалась. Появлялись следователи да прочий персонал. Но дело двигалось очень вяло. Из-за чего король и активизировал полевые учения своих бойцов, дабы те чаще по дорогам шастали. Это в немалой степени пугало разбойничков, вынуждая осторожничать. И были даже случаи уничтожения королевскими войсками целых банд — крупных ватаг. В общем — ничего нового Евдоким тогда не сказал королю. Но сумел привлечь его внимание к себе. И когда выдался момент, тот не забыл деятельного и ответственного десятника городовой стражи. Тем более, что тот обладал уникальным для местных навыком — знал мало-мальски латынь и продолжал потихоньку ее учить.

Послушал — да и побежал Евдоким докладывать. Благо, что, выполняя это поручение, он имел прямой доступ к королю.

— Ты уверен? — хмуро спросил Иоанн.

— Да, Государь. Обсуждали твою смерть и то, как державу твою устроить после нее. Сказывали, что Андрей Васильевич может попытаться власть захватить, замучив сына твоего. Сказывали будто бы ханы взбунтуются против короля малолетнего…

— С кем разговаривал кардинал? — перебил Евдокима король.

— Увы, мне он не знаком. Да и в капюшоне он был — лица не видно. Но разве это важно? Кардинал ведь убийство твое задумал. Брать его нужно.

— Это очень важно, — тихо произнес Иоанн. — Он сам ничего делать не станет. Он воспользуется исполнителями, а потом от них избавиться. Это же очевидно. Иначе бы попытался отравить меня при личной встрече. Но он так не поступил. Жить хочет. Значит нужно выяснить, кто его человек в моем окружении.

— Я не очень хорошо различал их речь. И язык латинский, и приглушена она была. Да и не сразу ее слушать начал…

— Продолжай следить за кардиналом. Мне нужно знать, кто его люди в моем окружении. Узнаешь это — поймешь, кто убийца.

— Так…

— Кардинал, — перебил его Иоанн, — не убийца. Он — заказчик убийства. Провокатор и подстрекатель. Понятно?

— Да, Государь.

— Все, ступай, — кивнул он. — Действуй-злодействуй.

Евдоким как-то понуро опустил голову и развернулся к двери. Не так он себе представлял реакцию на свои сведения. Может быть, как панику? Может быть, как какое-то оживление? Но уж точно не как вот такое спокойствие…

— И еще, — произнес король.

Евдоким обернулся.

— Держи, — сказал он и кинул тому мешочек с чем-то увесистым. — Здесь двести волков[3]. Половина — тебе за службу, половина — на дело. Постарайся привлечь для наблюдения разных людей. Каждую неделю будешь мне отчитываться. Если еще деньги потребуются — не стесняйся. И главное — помни — от успеха в этом деле зависит и твоя судьба. Справишься — выделю тебе отдельный приказ. Понял меня?

— Как не понять? — Ошалело произнес Евдоким. — Рад стараться! Я оправдаю твое доверие Государь.

— Хорошо. А теперь ступай. Очень много дел.

[1] Сельское население в 1477 году было в основном своей массе языческим, причем в весьма незамутненной форме. Еще в XII–XIII веках под Москвой практиковались классические языческие захоронения курганного типа, что говорило о языческом компоненте даже в княжеском войске. Ибо в курганах простых людей не погребали. Это было связано с тем, что священников едва хватало на города, а сельский клир только-только начинал формироваться. В оригинальной истории христианство на село шагнуло только с развитием поместной службы и более-менее укрепилось только веке в XVII, не раньше. Причем мощный пласт языческих компонентов в неадаптированном христианством виде сохранялся на селе даже в XIX веке.