Фуллстоп (СИ) - Грау Герда. Страница 16

— Я был расстроен. — Александр попытался посмотреть на Дживана, но тот бесцеремонно развернул его голову в направлении приемника.

— Нельзя создать складку пиджаком, — грубо вмешался Солонина сзади. — На пиджаке вы только сорвались, уже были на грани. Вот и объясните, кто вас довел.

— Никому не расскажем, — повторил Дживан.

Александр облизнул пересохшие губы. Как это скажешь в двух словах?

— Личные неприятности? — задал наводящий вопрос голос у него за плечом. — Были расстроены уходом жены? Хотели ее вернуть? Доказать, что она потеряла гениального писателя?

— С женой мы разошлись как цивилизованные люди, — с достоинством отмел подозрения Александр. — Она корректор в нашем издательстве, очень хороший человек, мы до сих пор вместе работаем. Просто не сложилось. Она никогда не считала меня гениальным писателем, я не собирался ей ничего доказывать.

Солонина пересел в пределы видимости и сделал какую-то пометку в блокноте, лежавшем у него на коленях.

— Допустим. В химчистке вы знали о разводе?

— Конечно. Это было нашим общим решением. И это совершенно не имеет отношения к тому, что… к этому делу. Никакого.

— Хорошо, — согласился Дживан. — Веру Леонидовну оставим в покое. Другая женщина? Любовница? Любовник?

— Да что вы в самом деле! — разозлился Александр, вскакивая со стула.

Дживан засмеялся, Солонина скривился, точно съел кислый леденец.

— Не прыгайте так, Александр Дмитриевич, — крикнул он со своего места. — Это часто взаимосвязано: любовь, тайный порок, высокие чувства, полет души и прочие банальности. Хотел поразить объект страсти, вывернулся наизнанку…

— Но если нет — так нет, ничего не поделаешь, — оборвал коллегу Дживан, видя выражение лица Александра и усаживая его обратно на стул. — Возвращаемся в исходную точку. Где вы побывали до химчистки?

— В издательстве.

— По какому поводу?

— Сдавал на редактуру четвертый том Поля и Афанасия.

— Его приняли?

Пришла очередь скептически фыркать Александру.

— Как его могли не принять? Он в плане стоял, его ждали. Я и так задержал, решил одну сцену в финале переделать, и поэтому…

— Сдали и ушли? — настойчиво перебил Дживан. — А его спокойно приняли и спасибо сказали? Так было дело? Нет?

Врать Александру претило, он запнулся, и тут случилась странная вещь — приемник заглох на долю секунды и пропустил какой-то музыкальный такт. Дживан и Солонина одновременно сделали стойку, как сеттеры, после чего навалились на свою жертву с двух сторон.

— Подробнее, — распорядился Дживан.

Александр стиснул в руках тетрадь, свернул ее в тугую трубку.

— У меня вышел небольшой конфликт с литературным редактором, — через силу ответил он. — То есть не то чтобы конфликт, а…

Он поискал подходящие слова, но так и не нашел их, махнул рукой.

— У нас систематические разногласия. — Слова вышли жалкими, ученическими, но подбирать сейчас художественные синонимы не было моральных сил. — До него я работал с другими редакторами, не скажу, что все проходило гладко, но, тем не менее, общий язык находили, а тут с самого начала… точно нашла коса на камень. Даже познакомились со скандалом.

— Продолжайте, — сквозь зубы приказал Дживан.

Но Александр и без его команды продолжил, никогда раньше не говорил никому, не жаловался, а сейчас почему-то прорвало. Дживан молча кивал, Солонина перестал хмуриться и чиркать в блокноте, оба слушали с неподдельным вниманием.

— А у нас что, стажер из Лумумбы?

Обе машинистки подняли головы от клавиатур, в комнате после монотонного шума наступила режущая уши тишина. Отчасти тишина была выжидательной, потому что все в издательстве знали: когда старший литературный редактор говорит таким тоном, можно ждать чего угодно.

— Почему вы так думаете, Сан Саныч? — давясь смехом, спросила Людочка, подталкивая локтем соседку Настеньку.

Александр, зашедший за авторским экземпляром, не нужным машинисткам, тоже заинтересовался. Чтобы к ним в издательство занесло студента из Москвы — редкий случай, об этом бы мгновенно пошли слухи. Тем более — иностранца, последнее вообще небывалое стечение обстоятельств. Правда, он тут и сам не часто бывает, но сплетни быстро расползаются.

— А кто еще так напишет, кроме уроженца знойной Африки? — Сан Саныч бросил на стол несколько машинописных листков, вдоль и поперек исчерканных карандашом. — Русский человек может «откинуть волосы на зад»?

Людочка прыснула.

— Случайность, — притворно встала она на защиту несчастного студента всей своей красивой грудью, буквально приподнимаясь на стуле. — Пробел лишний влепил в спешке?

— Да как сказать, — многозначительно ответил Сан Саныч, наливая себе из графина воду и не замечая декольте. — Если герой залез на лошадь и дал по стременам, как бы вы поняли — он вообще с места сдвинулся? Стремена — это крепление для ног, чтобы равновесие удерживать. А дают, если мы о лошадях говорим, шенкелей. Вот мотоцикл другое дело, на нем можно дать по газам, хотя имейте в виду, что это сленг, он в высокой литературе применяется с осторожностью.

Настя томно вздохнула.

— Где же найти в наше время писателя, который ездил бы верхом? — сочувственно заметила она, но кому именно сочувствует — редактору или автору, не уточнила. — Все на мотоциклах. Как тогда про старую жизнь писать?

— А не писать, бесценная Настасья Марковна, — живо откликнулся Сан Саныч, скользнув подозрительным взглядом по замершему Александру. — О том, о чем понятия не имеешь, — не писать. Chacun doit vivre de son métier, как говорят французы.

— Так ведь по плану требуется, Сан Саныч, — поддержала подругу Людочка. — Две колонки из дореволюционной жизни для журнала «Юность и детство», с моралью в конце, вынь да положь.

— Какая же тут мораль, скажите на милость? «Альберт подхватил свой детский деревянный макинтош и взял к нему патроны»?

Карандаш в руке литреда уперся в строку, содержащую поименованный алогизм.

— Деревянный макинтош? — не выдержал, усмехнулся в усы старый курьер Вилькин, вываливавший свежую почту на стол секретаря и краем уха слушавший разговор. — Эк бедолагу жизнью побило сызмалетства. Оно, если я правильно помню, гроб ведь? Гробик потащил с собой, болезный? Упырь штоль?

Людочка и Настя тоже не выдержали и захохотали.

— Именно, — благосклонно кивнул курьеру Сан Саныч, которого женский смех почему-то сделал добрее. — Тут однозначно интрига наблюдается: что же взял упырь Альберт с собой в воспаленном воображении автора — плащ, гроб или ружье, и если патроны говорят о последнем, то почему все-таки макинтош?

— Монтекристо, — не выдержал Александр, отбирая машинописные листки из рук редактора. — Не вижу повода устраивать из этого драму. Никто эти древние ружья не помнит, не знает и проверять не будет, макинтош или монтекристо. Интуитивно должно быть понятно…

— А! Интуитивно уже понятно, кто автор, — тут же отозвался Сан Саныч. — Ваш рассказ, Александр Дмитриевич?

— Ну, допустим, мой, — ответил Александр, сжимая в руке злополучные листки и выпрямляясь навстречу редактору. — Я свое мнение уже высказал, и не вижу повода продлевать бессмысленный разговор.

— А я вижу, Александр Дмитриевич, представьте себе — я вижу! — театрально провозгласил Сан Саныч. — Потому что не мог ваш упырь Альберт насыпать ласточкам зерен на пенек, чтобы любоваться тем, как они клюют! Никоим образом!

— Да? Это еще почему? — взвился Александр. — Вот у классика было написано про ласточку: «Дам тебе я зерен, а ты песню спой». Почему мне нельзя?

— Почему? — в лице литреда проявилось что-то вдохновенное и отчасти мефистофельское. — Да потому что ласточки — насекомоядные, Александр Дмитриевич! Насекомоядные!

Настя и Людочка тоненько взвыли. Александр открыл рот, но потом махнул рукой и выскочил в коридор, там прижался лбом к холодному косяку. Хотя не к косяку, а к стенке возле двери, поправил он себя машинально, косяк — часть двери, либо иносказательно — ошибка. И черт бы побрал этого редактора вместе с его ласточками. Насекомоядными… Классику хорошо, классику все можно. А тут ни до какого классика не доживешь, просто нервов не хватит.