Фуллстоп (СИ) - Грау Герда. Страница 18

— Гасители — условное название. — Врач сорвала травинку и машинально сняла ее цветущий хвостик пальцами, как в игре «курочка или петушок». — Научно они называются по-другому. Определенный психологический тип людей, достаточно образованных и эрудированных, после общения с которыми у человека пропадает желание писать.

Александр замер.

— Совсем?

— Да. Нехирургическая ампутация, если говорить медицинским языком. А если еще точнее — экстирпация.

— Вырывание с корнем? — уточнил Александр, прочитавший об этом термине в энциклопедии в те времена, когда еще только начинал писать рассказы.

— Именно.

— Как это происходит?

— Никто не знает. У одних есть дар писать, у других — вот такой. Довольно редкое явление. Человек сам может не знать, что обладает такой способностью. Высказывает свое мнение о прочитанном, иногда даже тактично и вполне аргументированно, но… Творчество слишком тонкая вещь, зависит от многих условий, и если некоторые связи в мозгу нарушаются непоправимым образом, то тяги больше не возникает. Как ни старайся и как ни воссоздавай их искусственно. Смерть всегда необратима. Кто-то зажигает огонь, кто-то гасит. Такая природа.

— Откуда они берутся?

— Просто существуют. Откуда берутся певцы или художники?

Александр помолчал, в основном для того, чтобы уложить услышанное в голове. Он только сейчас заметил, что лицо гипсовой девочки напоминает Нину Ивановну, когда та хмурится. Чем руководствовался неизвестный скульптор, придавая такое сходство? Они ведь были знакомы. Что это, случайность?

— А цветок? Что с ним происходит после гасителя?

Нина Ивановна опомнилась, сердито отбросила травинку в сторону и поднялась.

— Идите обедать, Александр Дмитриевич, — велела она, обходя его и спускаясь с пригорка вниз. — Никаких гасителей я не допущу. Ваша книга будет издана, ее прочитают, нужно только время. Перестаньте думать о всяких глупостях и не опаздывайте хотя бы на ужин.

Александр поспешно сбежал с горы следом, но Нина Ивановна не обернулась, только ускорила шаг. Догонять ее он не решился.

В столовой парень, который собирал утром тарелки, теперь работал на раздаче — принес пластмассовый поднос с плошкой уже остывшего горохового супа и куском хлеба. На второе было пюре с сосиской, а чай предполагалось наливать самостоятельно. Александр прикинул, что сейчас на огромной территории находится всего шесть человек — двое в столовой, трое в административном корпусе, и один в лечебном. Интересно, сколько людей осталось в городе? А на полуострове?

Тетрадь он положил рядом с собой, она казалась еще более мятой, чем виделось накануне в темноте. Загадочные гасители будоражили воображение. В их существовании была определенная логика. По крайней мере, Александр знал людей, которые одной своей рецензией могли надолго отбить охоту что-либо публиковать. Знакомый ему по молодости поэт бросил писать стихи после того, как девушка, которой они посвящались, посмеялась над ними на каком-то празднике. При этом к самому поэту девушка относилась очень хорошо, ей не нравились только стихи. Таких историй он знал множество, но как-то в голову не приходило, что для подобного есть определенный термин. Сам он давно научился воспринимать рецензии исключительно как точку зрения одного из трех с половиной миллиардов людей на планете, а письма читателей с ругательствами вообще не дочитывал. Кто-то со стороны мог посчитать это трусостью, но на самом деле это была форма защиты той части себя, о которой он говорил Сашке. Защитой было и бегство от прямого противостояния с литературным редактором по принципиальным вопросам. Как он ни ругал себя за это, как ни называл тряпкой, но снова и снова ретировался в кусты вместо того, чтобы настаивать на своем. Объяснял это нелюбовью к конфликтам, но ведь с тем же Кобуркиным он легко ругался по срокам или объемам, и никаких внутренних противоречий не испытывал.

Пюре с сосиской остыли окончательно и напоминали резину, но Александр старательно жевал их, чтобы не привлекать внимание и выиграть время в тишине и одиночестве.

Как ощущается утраченная способность писать после гасителя? Перестаешь понимать, что пишешь? Продолжаешь складывать буквы в слова, но они не вызывают ничего, кроме скуки и усталости от проделанной работы? Или в какой-то момент понимаешь, что вместо сидения за пишущей машинкой с большей охотой посмотришь телевизор? А может быть, просто перестаешь — и все? Незаметно?

От этой мысли стало холодно. Как это проверить? Тетрадь лежала рядом, такая доступная и знакомая, теплая, как старый друг. Он открыл ее на единственном листе, который не исписал, — на первой обложке. Последнюю он заполнил еще в будке, а эта вот осталась.

Желтоватый шершавый прямоугольник был занят только именем владелицы (надо бы ее найти все-таки), предоставляя место для крошечной зарисовки. Это ведь не будет считаться полноценным писательским действием — пара строчек?

Александр незаметно огляделся — парень гремел тарелками где-то в районе кухни, больше никого в столовой не было. Он осторожно дотянулся до вложенного в книгу жалоб и предложений стержня, торчащего наружу носиком, выдернул его и посмотрел на просвет. Стержень был полон на треть, имел даже небольшие упоры по бокам для пружины авторучки.

Стержень навис над бумагой в боевой готовности, Александр привычным усилием воли вызвал своих героев, Поля и Афанасия. Пятый том он начал еще дома, можно представить, что сейчас нужно просто продолжить. Допустим, тот момент, когда герои висят в невесомости на пустом корабле без управления, развлекая себя болтовней в ожидании спасателей.

— Абсолютных истин не существует в природе, все это только допущения, которые людям удобно считать константами.

— Планеты имеют форму шара. Это можно отнести к разряду абсолютной истины?

— Геоиды никоим образом не шары. Шаровидные, приближенные к сферическому, наблюдаемые как сфера — так точнее.

— Ладно. Как насчет прямого угла? Девяносто градусов?

— Это тоже расчетный показатель, а мы говорим о вещах, имеющих материальную форму. Если ты возьмешься его начертить, он не будет прямым. Даже если это сделает машина, угол все равно будет иметь погрешности на бесконечно малые, но все-таки величины. Исправляя их, ты породишь новые, и так до бесконечности.

— Ахиллес и черепаха?

— Что-то вроде этого.

— Допустим. Физический мир насыщен погрешностями, а что насчет искусства? Давид Микеланджело прекрасен?

— Только на наш взгляд. Европейские каноны красоты будут весьма спорными для зулусов.

— Зеленый цвет — это зеленый цвет.

— Дейтеранопы его не видят вообще.

— Колоратурное сопрано?

— Тебе показать, из чего состоит звуковой ряд любой музыкальной фразы?

— Ладно, но одну вещь ты точно не оспоришь. Даже ты.

— Какую?

— Кристаллическая решетка прекрасна и совершенна. Кому ее ни покажи, на любой взгляд — европейца, зулуса, эскимоса, бедуина. Так?

— Пожалуй. Но мы же говорили не о красоте, а об абсолютных истинах вселенной.

— В какой-то книге вселенная была описана именно в виде кристалла. Мультивселенная представлялась множеством граней. Я тогда долго думал, почему именно кристалл, в природе они не слишком правильной формы и невзрачны, и граней у них не так много, но только сейчас совместил.

— По-моему, ты играешь в бисер. С таким же успехом на месте кристалла мог быть фрактал. Кстати, термин «мультивселенная» родился как объяснение пластичности восприятия, а не множественности миров, но кто об этом уже помнит? А ведь это меняет смысл понятия с точностью до наоборот.

— То есть в своих попытках призвать вспомогательные образы для объяснения основных мы только больше путаемся в понятиях?

— Природа вообще прекрасно обходится без всяких образов, потому что не говорит, а делает. Наше восприятие ущербно, а все теории имеют погрешности. Est-ce clair?