Фуллстоп (СИ) - Грау Герда. Страница 30

— Отпустите ее, — рявкнул Александр, перегнувшись через ограждение балкона настолько, насколько позволяла конструкция. — Она ни при чем.

— Да бросьте. — Дживан подбросил нож в руке так, что лезвие указало прямо на собеседника. — Я же говорил, что для нас единственный интересный объект здесь — вы. Так что случайных людей тут нет, только очень важные для вас. Прятки — это так, развлечение в процессе, чтобы форму не потерять, а то к обеду закончили бы. Но уж очень забавно за вами наблюдать, честное слово. Просто приключенческий роман ваших второгодников, с побегами, заговорами и гектографическими копиями. Где тетрадь?

Александр перехватил темный взгляд редактора, отвернулся от него и медленно поднял руку вверх, чтобы показать стоящим внизу дерматиновую обложку и целые листы.

— Прекрасно. — Острие ножа, точно стрелка компаса, развернулось в направлении Сан Саныча. — Что скажете, уважаемый революционер-подпольщик? Возьмете инициативу в свои руки? Свидетелей достаточно, лучше момента для демонстрации лояльности не найти. Сделаете с полной отдачей и огоньком — мы, возможно, даже поверим вам.

Александр опять посмотрел на редактора — тот молчал, закусив губу. Тогда он сам развернул тетрадь на какой-то странице в середине и сунул ему в руку, но тот даже не опустил глаза на исписанные листы.

Дживан понимающе рассмеялся, махнул своим помощникам, те подвели Нину Ивановну поближе.

— Помните, вы нам рассказывали о «тысяче порезов»? — крикнул он, поднимаясь с парапета. — Как думаете, их должна быть действительно тысяча или можно обойтись меньшим количеством? Например, десятью-пятнадцатью? Двадцатью? Пятью десятками?

Он ножом провел по лицу жертвы, от виска к щеке, и задержал его в уголке рта.

— Сашка, уйди с балкона! — успела крикнуть Нина Ивановна, и замолчала, потому что лезвие полоснуло ее по губе.

Алая струйка потекла на подбородок и дальше, на белый халат, распуская на нем красные лепестки. Против ожидания Дживана, наклонившего к ней голову, она больше не издала ни звука. Ни в первый раз, ни во второй, ни в третий.

Александр рывком развернул редактора за локоть к себе.

— Вы сможете на это смотреть?

— Нет, — сквозь зубы ответил тот. — Сволочи…

Дживан внизу красноречиво постучал ножом по циферблату своих часов.

— Они знают, — прошептал Александр. — Знают, что мы оба… — он запнулся, но не стал подбирать нужные слова, просто взял его за кисть и яростно толкнул руку вместе с тетрадью вверх:

— Читайте. И точка.

Тишина наступила такая, что потрескивание тряпок в костре казалось оглушительными выстрелами. Никто не двигался и не разговаривал, все глаза были прикованы к плетеному стулу на балконе, куда опустился с тетрадью в руках Сан Саныч. В общем безмолвии шелест страниц, которые он переворачивал, был слышен предельно отчетливо. Александр зачем-то считал их количество про себя. При всех навыках скорочтения, о которых ходили легенды в издательстве, редактор читал его тетрадь будто нарочно втрое медленнее, чем обычно.

Вниз он старался не смотреть, боялся встретиться глазами с Ниной, потому что сейчас не выдержал бы ее взгляда. И следов на ее халате. Во всем виноват только он. А куда смотреть… Хорошо бы на цветок, но отсюда его не видно. Чувствует ли он, что сейчас погаснет? Превратится в клейкую массу, лишенную корней и формы. Говорят, люди чувствуют свою смерть. Они с цветком связаны… Почувствует ли это он сам? Во что превратится? В гасителя? Мерзкое, черное слово, в родстве с илом, грязью, болотным ядовитым газом. Его поставят на учет и когда-нибудь тоже вызовут в санаторий к кому-то… следующему. Нет, этому никогда не бывать. Но как не бывать, когда даже Сан Саныч не избежал ни слежки, ни давления. Что с ним будет теперь, после того как он при всех отказался читать? Нина сказала, он знает, чем все это кончается. А чем? Нет даже вариантов. Тюрьмой? Расстрелом? Пожизненным заключением? Лагерем? Есть ли лагеря для таких, как Сан Саныч? И он сам? Должны быть. Дживаны нарочно придумают, чтобы там распоряжаться. Убить ведь просто, а можно пользу какую-то извлекать, забавляться, эксперименты ставить… Какую работу он сам сможет выполнять после… того? Надо же, как странно он это называет. Почти как Раскольников убийство называл. Сможет ли он после того говорить с людьми? Это ведь тоже убийство, пусть убивает не он, а его, но все-таки… Которая сейчас страница была? Тридцатая? Тридцать первая? А, неважно… И почему это никак не чувствуется? Неужели никаких признаков нет, что сейчас в организме происходит? Хотя о чем он, пока еще ничего не происходит, Сан Саныч еще читает. Потом, позже… Это быстро будет? Мозг потеряет нужные связи, это не больно, в мозгу нет нервных окончаний. Что это будут за слова?.. Простит ли он когда-нибудь Александра за сорванный план? Могло ведь сработать. Найти читателя… Почему это важно? Что было бы, найдись этот читатель? Он должен понять замысел, они должны поговорить, а дальше?

Что?

Что?

— Pardonne-moi ce caprice d'enfant… — вдруг звучно пропел приемник в руках Солонины грассирующим женским голосом. — Pardonne-moi, reviens moi comme avant…

Александр вздрогнул. Началось?

Он торопливо перегнулся вниз — Дживан с Солониной вытянули шеи в сторону кокона, их помощники отпустили Нину Ивановну, но она не воспользовалась этим, чтобы сбежать, продолжала стоять на месте, глядя туда же, куда и все. С балкона Александр не видел цветка, но видел, какие огромные у нее глаза на белом лице.

Белое…

Не розовое.

Красноватое свечение на плитах исчезло, теперь на него не было даже намека, вся площадка перед корпусом была залита неоновым белым светом, какой бывает только на сцене от софитов. Ослепительным.

Судя по звукам, гигантский кокон, до этого спокойно стоявший на месте, сейчас дергался, как бумажный змей на привязи, но, в отличие от змея, его рывки были настолько мощными, что проволочные крепления выпадали со своих мест одно за другим. Кусты затрещали, каркас оторвался от земли. Белая сияющая громада обогнула здание и надвинулась на площадку, как исполинское привидение, сопровождаемое шквалистыми порывами ветра.

Александр поспешно обернулся к редактору, чтобы предупредить его и заставить уйти с балкона, но тот уже закрыл тетрадь и доставал сигарету из полупустой пачки, глядя в одну точку перед собой. Несколько секунд Александр растерянно наблюдал за тем, как раз за разом гаснет огонь зажигалки, а потом опять пришлось отвлечься: внизу началось что-то шумное и непонятное — вся научная группа наперегонки стекала вниз по лестнице. Бежали они каждый сам по себе, некрасиво перемахивая через ступени, с большим отставанием катилась за ними подгоняемая ветром шляпа Солонины. Александр поискал глазами Нину — она шла навстречу цветку, неуверенно протянув к нему руку, а потом остановилась и, зажав себе рот ладонью, заплакала.

А в исполине уже произошли новые изменения. В середине каркаса появилось и стало разгораться розовое свечение, и чем больше оно распространялось к краям, тем темнее и насыщеннее делался его цвет, розовый, красный, темно-алый, и тем выше поднимался он над землей. Странный, кажущийся нелепым в своей хрупкости каркас из проволоки словно оброс тонким слоем цветного шелка, за которым штрихами начал проступать огненный абрис розы, полыхающий багровым. От белого там не осталось и следа.

— Роза набирает цвет! — крикнул Александр, разворачиваясь к редактору. — Почему не гаснет?

Сан Саныч продолжал сидеть неподвижно, разглядывая Александра каким-то новым взглядом, будто видел его впервые и теперь хотел запомнить навсегда. Пару раз он почти готов был что-то сказать, но вместо слов только жадно и яростно затягивался сигаретой, подрагивающей в его пальцах. Тетрадь при очередном ураганном ударе соскользнула с его колен и упала на пол, шелестя страницами.

Единственный экземпляр… Александр задохнулся, споткнулся о ножку кресла напротив, ощупью ухватился за сиденье, чтобы сползти по спинке вниз.