Морока (сборник) - Козырев Михаил Яковлевич. Страница 36

– Я здесь больше пользы принесу – и посоветовал Ивана Фомича пригласить – старик и дело хорошо знает, а сам по-прежнему сидит за своим столом, с видом на Зимний Дворец, и если скажет кто:

– Переверт!

– Андрей Петрович так и обрежет:

– В существе никакого переверта! Единственно, одно лишь название: прежде чиновник – теперь-совработник…

Павел Кондратьевич подхватывал:

– Прежде министерство – теперь-наркомат…

И так перебирали все ведомства и радовались.

А когда, большей частью по праздникам, начинало играть воображение и было переговорено уже что и на жалованье заведующего всем управлением теперь невозможно прожить – Андрей Петрович начинал:

– Вот если бы Волга – в Белое море – это переверт!

– Вот если бы…

Но в двенадцать часов шел Андрей Петрович через Троицкий мост, Павел Кондратьевич – через Литейный, а Иван Фомич – через Николаевский – и все они, описав свой круг, попадали в один и тот же департамент.

И шли в это время сотни тысяч людей, каждый своим путем, и если надлежало двоим быть в одной и той же точке пространства, неминуемо должны они были столкнуться лбами:

– Виноват!

– Извиняюсь!

И плыть дальше – каждому своей, установленной от века, орбитой…

Крокодил

Председатель Прищеповского совета, которого из уважения к высокому его званию назовем мы и впредь будем называть Степаном Аристарховичем, придя в Совет ровно в десять часов по новому времени, увидел на столе своем газету с отчеркнутой красным карандашом заметкой следующего содержания:

Из Прищеповска сообщают, что в реке Щеповке появился крокодил ростом около двух аршин. Крокодил наводит ужас на местное население.

Не поверив глазам своим, взял Степан Аристархович очки, прочел еще раз вышеприведенную заметку, несколько минут оставался в глубоком раздумье, а потом, преодолев вполне в его положении понятное недоверие к представителям саботирующей интеллигенции, обратился за разъяснением к секретарю.

Секретарь со смехом заявил, что крокодилы вообще в России не водятся, а если бы и водились, то подобный экземпляр вряд ли смог бы в реке Щеповке повернуться, и при этом сослался на данные буржуазной науки, что одно могло бы опорочить правильность его рассуждений. Степан Аристархович, наоборот, совершенно справедливо полагал, что тут без врагов советской власти дело не обошлось, что скрывается в этом сообщении намек или предостережение, а то и сигнал, к контрреволюционному, что ли, выступлению, и, одновременно вспомнив, что доверять никому нельзя, а в особенности всякого рода секретарям, благонадежность коих и вообще сомнительна, решил самолично за это дело взяться.

Многие видели затем, как уважаемый председатель прищеповского Совета не шел, а прямо-таки бежал по главной, прежде Дворянской, а ныне Советской улице, оглядываясь по обыкновению назад, и озираясь по обыкновению по сторонам, и придерживая одной рукой портфель, а другой – револьвер.

Тем же часом взорам прищеповских граждан предстало еще более замечательное явление: все видели, как по той же улице прошел субъект, одетый в матросскую форму. Шел он, размахивая руками, и громко распевал привезенную, очевидно из Питера, песенку о том, как ходила по улице какая-то «крокодила» и что из этого вышло. Особенность его исполнения заключалась в том, что, заканчивая каждый куплет, он на полминуты останавливался, выделывал такой жест, словно вылавливал что в воздухе, и, выловив, сочно преподносил каждый раз новое, но всегда одинаково малопечатное слово к удовольствию прищеповских мальчишек, следовавших за этим странным феноменом на довольно-таки почтительном расстоянии.

Но вернемся к Степану Аристарховичу. Он, как и следовало ожидать, направился в Учека, дабы лично ознакомить сие учреждение со столь необычным в практике прищеповского Совета делом. Но дело это, к его удивлению, новостью для Учека отнюдь не явилось: заслушав Степана Аристарховича, Учека возразило, что в некоторых случаях несвоевременное оглашение сведений, касающихся преступлений государственной важности, может повредить делу пролетариата, и Степан Аристархович ушел нельзя сказать чтобы особенно успокоенным. Да и действительно события только что начинали развертываться.

Не успел он уйти из Учека, как вбежала в то же учреждение баба и по обычаю этого сорта людей безо всякого предупреждения заголосила:

– Разбойники окаянные, ироды проклятые. Нет на вас креста совести.

Такое обращение понравиться уездной Чека не могло. На просьбу говорить толком, скрепленную довольно-таки выразительной угрозой, баба начала божиться, что молоко у нее свежее, только что подоила, а он подлец… и далее следовали те же отборные эпитеты. Попытка узнать, кто же ее, собственно, обидел, привела к тому, что баба понесла форменную ахинею:

– Все, говорит, он, крокодил энтот.

Стремление же точнее установить личность крокодила окончилось полной неудачей – баба чистосердечно заявила:

– Все они разбойники и большевики, и нет на них никакой управы.

Разговаривать с человеком до такой степени бессознательным, конечно, не стоило, и бабе пришлось уйти из Учека восвояси.

Но и этим дело не окончилось. Не прошло и пяти минут, как стало известно, что какой-то субъект, судя по форме, матрос, войдя в помещение советской столовой, потребовал пива и на объяснение буфетчика, что употребление спиртных напитков запрещено по всей территории республики, ответил довольно-таки неприличной руганью. На вежливую просьбу не выражаться он удвоил количество не подлежащих печатанию слов, а когда была сделана попытка насильно вывести его из столовой, он пригрозил взорвать столовую и для очевидности присоединил к этой угрозе бомбу. На упоминание об Учека он к первой бомбе незамедлительно присоединил вторую. Чем бы могла окончиться подобная демонстрация разрывных снарядов, трудно и предположить, но, к счастью, матрос неожиданно для всех свалился на пол и подняться, несмотря на все старания, уже не смог, что и позволило связать его и доставить в живом, хотя и бессознательном виде, в Учека.

Становилось для всех очевидным, что заметка о крокодиле имеет свои основания: оставалось только расследовать факт, и к следствию было приступлено в тот же день и час, ибо самое дело было из ряда вон выходящим.

Начали с опроса лиц, живущих на берегу реки, совершенно справедливо полагая, что означенным лицам должно быть более всего известно о крокодиле, и с этой целью двумя красноармейцами был приведен в Учека один из старейших рыбаков города Прищеповска. Сначала старик отнекивался, заявляя, что ни о каких крокодилах он и слыхом не слыхал, что живет он в Прищеповске вот уже сорок лет и все его знают и что телку зарезал вовсе не он, а его двоюродный брат, да и то месяца три тому, когда и запрета не было.

Но стоило на его немножко прикрикнуть, как оказалось, что в реке действительно не все ладно, что рыба вот уже неделю не идет, а недавно поставил он жерлицу на щуку, и оказалась съеденной вся затравка и даже кусок жерлицы явно отгрызен. На вопрос, не думает ли он, что виною тому какая-нибудь особенно большая рыба, ему пришлось сознаться, что это возможно. На вопрос же, не думает ли он, что эта рыба и есть крокодил, он снова начал божиться, что с мошенниками дружбы не водит, а что касается крокодила, то волен в том один только Бог.

Следующим свидетелям вопрос был поставлен прямо: не видели ли они в реке Щеповке крокодила – и ввиду такой откровенности дело пошло на лад. Все в один голос заявили, что оно и есть. Многие видели своими глазами, как огромный предмет ухнул в воду и по воде пошли такие круги, что, будь здесь лодка, ее, конечно бы, перевернуло. Это и был крокодил – хотя некоторые тут же возражали, что это мог быть и не крокодил.

В дальнейшем выяснилось, что крокодила видели на улицах Прищеповска, одетым в матросскую форму, будто бы шел он и распевал это самое, а потом исчез – вероятно, ухнул в реку. Другие возражали, указывая довольно-таки справедливо, что матрос как-никак человек, да и слова такие загибал, каких крокодилу, казалось бы, и взять неоткуда. Откуда прищеповские обыватели были так осведомлены о быте и нравах крокодилов, неизвестно, но тождество крокодила с матросом на этом основании было тотчас же отвергнуто.