Знамение. Трилогия (СИ) - Ильясов Тимур. Страница 112
И конечно этот голос. Приятный, мелодичный, едва заметно шепелявый, был голосом того мужика. Я был уверен в этом на все сто процентов!
Давняя история снова вернулась ко мне, припомнив старые долги, будто незакрытый гештальт у клиента психотерапевта. Я опять встретился с теми цифрами, оставленными на оконном стекле. И с тем странным мужиком. В свое время я не смог решить эту загадку. Однако теперь настало время вернуться к ее разрешению.
Сидя на холодном кафельном полу, уставившись на черный пластиковый брусок рации, и слушая из раза в раз повторяющиеся слова, прорывающиеся сквозь шум радиопомех, я улыбался, ощущая как подступает сентиментальная влага на глазах, и как тревога, будто натянутая в животе тугой струной, ослабевает, позволяя сердцу стучать спокойнее, а легким дышать ровнее.
Потому что это была не просто рация. И не просто слова, передаваемые через океан радиоволн. Это было надеждой. Надеждой на то, что нас впереди может ждать кое‑то лучше, чем душная темница продуктового магазина. Что наша судьба еще сможет вырулить на светлую дорогу. Что где‑то там, как минимум в пределах действия сигнала рации, есть некто, кто оставил это послание и ждет пока мы его прослушаем. И как бы наивно это не звучало, я был уверен, что послание было адресовано именно мне…
– Мы выжили. Ищем помощи. Семья из двух взрослых и двоих детей. Сообщите – кто вы? Прием, – сказал я в рацию, собравшись с мыслями и уже намного увереннее, чем в первый раз.
При этом у меня мелькнула идея о том, что, может быть, следовало добавить наш точный адрес. Однако, поразмыслив, я передумал, решив, что если нас слушают враги, то не стоило открыто выдавать наше местонахождение.
Ответа же не последовало. Записанное послание продолжало монотонно повторяться без прерываний.
– Ответьте! Меня кто‑нибудь слышит? Ответьте! Прием, – повторил свой призыв я, напряженно ожидая, что на том конце радиосвязи наконец отзовутся.
Однако никто не отзывался. И ослабевшая было струна тревоги вновь натянулась, вслед за сгущающимся туманом сомнений относительно того что, человек, оставивший послание, возможно уже мертв, погиб или «обратился», тогда как передаваемые в радиоэфир координаты продолжали крутиться в записи заевшей шарманкой.
Я просидел над рацией, может, еще час, или даже два. В тысячный раз слушая послание, изредка выходя на связь, призывая отозваться, однако так и не получил обратной связи.
Когда в чуть приоткрытую форточку над потолком заглянули первые фиалковые язычки рассвета, начавшие робко растворять чернильную темноту уходящей ночи, то я все еще сидел, сгорбившись над рацией, одуревший от усталости и бессонницы, проклиная все на свете, безгранично разочарованный и озлобленный. Однако как бы я не желал, чтобы мне отозвались, реальность оставалось плоской и суровой пустыней, не позволяющей прорасти даже малейшему зеленому ростку, который позволил бы моей едва зародившейся надежде окрепнуть и стать чуть сильнее.
Чертыхнувшись, я, наконец, решил идти спать. Однако, подумал, что дам рации еще минут десять поработать, зацепив ее во включенном состоянии за ремень, а пока покурить в форточку, забравшись ногами на кассовую стойку. Помня свое обещание жене не позволять вредной привычке вновь захватить меня, я все же не смог противиться искушению расслабить себя сигаретой после переживаний мучительно‑бессонной ночи. Хотя я прекрасно знал, по своему многолетнему опыту борьбы с вредной привычной, что курение – лишь обман, иллюзия обещаний, которые никогда не сбываются, а сигареты – древнегреческие сирены, издали – прекрасные девы, привлекающие заблудших моряков сладкими песнями, но на самом деле кровожадные чудовища.
Как бы то ни было, я послушно побрел в сторону стойки с сигаретами, беспомощный против одержимой идеи закурить, впервые после первой ночи, которую мы провели в магазине. Идеей, засевшей у меня в сознании глубокой занозой, которая принялась жонглировать моим мышлением, играя в растревоженном недостатком сна воображении нездоровыми мысленными конструкциями, столь, наверное, знакомыми любому человеку зависимостью. Что между сигаретой и рацией есть невидимая связь. И стоит мне покурить, так рация оживет и мне ответят. Хотя логичнее, в таком случае, была бы связка между моей силой воли и ожидаемым результатом, что если я сдержусь и не буду курить, то именно тогда рация оживет, будто убедиться, что я пожертвовал достаточно для долгожданной цели и достоин получить приз.
Забравшись на кассовую стойку с початой пачкой сигарет и зажигалкой в руках, и отмахнувшись от назойливых, будто комары в камышах у русла пресной реки, параноидальных мыслей истерзанного переживаниями сознания, я закурил, с наслаждением невротика пуская дым в сторону форточки, помня о том, что только первые несколько затяжек приносят ожидаемое удовольствие, а после неизбежно следует осознание обманутых надежд и горькое сожаления о содеянном.
Когда белая палочка почти была мною выкурена, поглощенная до основания силой контролируемого затяжками тления, то случилось нечто, чей уровень иронии я действительно смог оценить по достоинству.
Стоило мне затушить окурок, как монотонная речь, доносящаяся из рации, внезапно прервалась.
– Яхт‑клуб на связи. Прием…, ‑ вдруг коротко отозвался мужской голос…
Перст
От неожиданности произошедшего мои ноги подкосились и я чуть не свалился с кассовой стойки.
– Выходите в эфир. Яхт‑клуб вызывает. Прием, – зажужжала рация, отдавая вибрацией по поясу на брюках.
Внутренне ликуя, ощущая будто из середины моей груди выстреливают канонады разноцветных фейерверков, я все же дал себе время осторожно спуститься вниз, выдвинуть стул и устроиться на нем, чтобы начать важный для меня диалог в более удобной обстановке.
– Выжившие на связи. Прием…, ‑ ответил я, нажав и отпустив кнопку исходящего сигнала, борясь с собственным волнением, морщась от нелепости сказанных мною слов, пытаясь удачнее подбирать дальнейшие слова, которые должен сказать, а также определяя те, которые говорить не должен, чтобы не вспугнуть того мужика и не перечеркнуть забрезживший для нас шанс на спасение.
– Что вы так долго? Ждали, пока я окончательно допекусь? Прием, – коротко и неожиданно фамильярно прозвучало в рации, сбив меня с толка и возмутив бестактной прямолинейностью.
Мне было не ясно, что он имел в виду под своим «окончательно допекусь». И я хотел бы ответить ему резко, доходчиво объяснив, что мы чуть не погибли, выживая среди вымершего жилого комплекса, кишащего мутантами. Но все же, мужик был не виноват в том, что мы оказались в нашем затруднительном положении. Что твари подожгли крышу и нам пришлось бежать, чудом найдя новое убежище в продуктовом магазине. И он был прав про рацию. Она все это время была под моей рукой, а я только догадался включить ее в поисках работающего сигнала. Так что я решил не хамить и оставить бестактный комментарий без ответа.
– Мы знакомы? Прием, – начал я нейтрально и издалека, давая возможность собеседнику объяснится самому.
– Конечно. Я вам окна и дверь ставил. Вы приезжали к нам в яхт‑клуб, стучались, рыскали по округе, выпрашивали… Забыли? Прием, – я не мог видеть выражение лица собеседника, но мог ручаться, что тот улыбался, лукаво щурясь широко расставленными глазами цвета намокшей древесной коры.
– Здравствуйте. Я понял, что это вы. Если вы видели, что я ищу вас, то почему дверь не открыли? Прием, – не сдержав раздражение, выдавил из себя я.
– И вам – «здравствуйте». Как хорошо, что мы, наконец, встретились. Ну, как встретились? Еще не встретились, конечно. Но пока хоть бы так… онлайн… Ох…, как же я долго ждал, пока вы выйдете на связь…, ‑ тяжело выдохнул он, – думал, грешным делом, что не дождусь… Начал сомневаться в ваших возможностях. Недоумевал «почему?». Все таки, целый год был у вас на подготовку… Хорошие окна с дверью для вас сделал. А вас все нет и нет… Хотя, признаюсь, уважаемый, идея закопаться в квартире на двенадцатом этаже была так себе… На двоечку. Прием, – прошипел сквозь помехи в рации мужик, проигнорировав мой вопрос и вскопав плодородную почву для десятков новых вопросов, которые я решил «запарковать» до лучших времен, до момента, когда я встречусь с загадочным собеседником лицом к лицу.