Эра Водолея (СИ) - Рябинина Татьяна. Страница 32

В этой квартире оставаться одной мне еще не приходилось. Тишина давила. Но когда ее разорвал телефонный звонок, лучше не стало. Костя — для разнообразия трезвый — пытался попросить прощения за наш предыдущий разговор. В результате мы разругались еще сильнее. Одного я не могла понять: чего он добивается. Чтобы мы вернулись? Исключено. Просто нервы потрепать? Не хотелось так думать, но сильно смахивало на то.

В общем, на аэродром утром я ехала в не самом лучшем настроении. Зашла в манифест, оплатила занятия, разыскала свою группу.

— А вот и наша звезда, — вместо приветствия с сарказмом сказал Мухин. И внимательно оглядел мои новые берцы.

— Спасибо за ссылку, — сквозь зубы процедила я.

Четыре парня и девушка посмотрели на нас с недоумением. В таких сборных группах обычно у каждого свои цели и программа, общего только инструктор и самолет. Они начали раньше и одновременно, поэтому я снова оказалась новенькой. С детства не выносила это мерзкое ощущение. А тут еще рекомендация такая. Куда там с добром звезда! Но они-то все закончили AFF и готовились получить третий разряд. Понятное дело, что КМС казался небожителем.

Почему-то я думала, что мы будем только прыгать, но какое там! Смотрели записи особых случаев, разбирали посекундно: что пошло не так, что нужно делать, чтобы исправить и не повторять. Потом Мухин загнал всех нас по очереди в аэротрубу отрабатывать акробатику. Драконил каждое движение, а все стояли, смотрели и слушали. «Запоминайте, дети, вот так не надо». Учитывая перерыв в практике, позора я нахлебалась…

Прыгал он последним, смотрел за всеми, все замечал и запоминал. Отметили в книжке прыжок, поехали домой? Да-да, как же. Разбор полета. Досталось всем. Мне — больше всех.

Я не могла понять, какого черта он ко мне цепляется. Все действительно так плохо? Или чтобы не воображала о себе лишнего — «звезда»! Или, может, я ему так не понравилась? Вряд ли бы он тогда стал мне берцы искать.

Но это все были семечки. Самый кошмар начался, когда Мухин повел нас в укладочную. Укладывать парашют я, разумеется, умела, но не любила. Мол, не барское это дело. Хотя настоящие профи всегда прыгали только со своим собственным, до которого никому не позволяли дотрагиваться.

— Отвратительно! — выдал он свое заключение, когда мы закончили. — Хорошо, что есть укладчики. А теперь представьте, что их нет. Вы все покойники. Эра — первый труп. Разбираем, начинаем сначала.

К концу занятия меня уже мелко колотило. Отметив прыжок, я вышла из манифеста, кипя от злости и глотая слезы. Думая о том, что ненавижу Мухина. Как говорится, всеми фибрами души.

— Эра!

Господи, ну что тебе еще надо от меня?!

Он стоял, засунув руки в карманы, наклонив голову к плечу.

— В общем, все плохо. Очень плохо. Но не безнадежно. Кстати, ты на машине? А то могу подвезти.

— Иди ты к черту, Никита! — буркнула я, развернулась и пошла к стоянке.

Глава 41

Инна

— Нусь, все в порядке?

Я вздрогнула, сделала судорожный глоток, поперхнулась. И только когда прокашлялась, сообразила, что кофе остыл. Это сколько же просидела так над кружкой?

Ничего не в порядке, Баблуз. Но если б я могла это сформулировать. Что именно не так.

Хотя нет, проблема имела четкий абрис и даже имя. И нет, это был не Водолей. Там-то как раз все разрешилось благополучно. Я поняла это сразу, едва увидела его на вокзале. Переломался, переболел. Но теперь была больна я. Какой-то странной выматывающей заразой.

— Не знаю, ба. Как-то все…

— Все еще боишься, что Водолей твой вернется к первой любви?

— Нет. Не вернется. Тут ты права была на все сто. Про мертвеца. Не в этом дело. Муторно как-то. Помнишь песню? «Вышел на палубу — палубы нет».

— На самом-то деле в песне сознания нет, а не палубы, — фыркнула она. — Но не суть. Нусь, для любой бабы узнать, что она не может родить, — это удар… ниже пояса. Даже если она детей вообще никогда не хотела. Не хотеть и не мочь — разные вещи, извини за банальность. Смириться с этим и жить дальше — не одной недели дело. Ты столько времени лечилась, надеялась.

— Полгода уже прошло, — поморщилась я. — Не неделя.

— Иногда далеко не сразу накрывает. Сначала как заморозка, потом отходит.

— Да откуда ты знаешь, как бывает?

Это было не слишком вежливо, конечно, но такой горечью затопило от ее слов. Как будто все на свете сговорились мне об этом напоминать.

Баблуза подошла, погладила по голове, как маленькую. Остановилась за спиной, положив руки на плечи. Лица ее я видеть не могла, но в голосе плескалась та же самая горечь.

— Когда я вернулась к деду… Тяжело было, очень. Не знаю, кому из нас тяжелее. По-разному. Через два года все потихоньку улеглось, мы с ним обвенчались. Он сам предложил.

— Зачем? Вы же неверующие оба.

— Нет неверующих, есть нерелигиозные. Это был… не знаю, символ, что ли. Мне сложно объяснить. Как будто начали все сначала, с чистого листа. Хотели еще ребенка. Один выкидыш, второй, а потом мне сказали: все, надеяться не на что.

— Но у тебя хотя бы сын был, — я дотронулась до ее по руки, лежащей на плече.

— Да. Поэтому я хоть и понимаю, но только краешком.

Она понимала краешком — и угадала тоже краешком. Механизм раздрая был как раз вполне прозрачен. Когда в клинике мне сказали, что шансов практически нет, это действительно стало ударом. Водолей был рядом, вытирал слезы и сопли, стоически терпел мои истерики, немногочисленные, но бурные, утешал как мог, хотя самому было не легче, я же видела. Как я когда-то вытащила его, так он вытащил меня. Ну, мне казалось, что вытащил. Но только я начала успокаиваться и думать в сторону альтернативных вариантов, заявилась Эра.

В тот самый момент, когда мне так нужна была помощь и поддержка, я вдруг почувствовала себя моллюском, извлеченным из раковины. И даже одна мысль о том, что снова придется вытягивать из мировой скорби Водолея, вызывала ужас и панику. Уж лучше вообще было остаться одной и тащить из болота только себя. За волосы — как барон Мюнхгаузен.

Уехав, я дала Водолею возможность разобраться в себе. Но сама осталась в пустоте. Улитка без раковины, черепаха без панциря, с отвратительным ощущением беспомощности. Именно тем, что такие типы чуют за версту, как падальщики запах разложения.

Я всегда считала себя сильной и не могла понять, как можно пластаться перед мужчиной тряпочкой, о которую вытирают ноги. Те четверо, с кем у меня были настоящие отношения, а не какое-то сиюминутное знакомство на пару свиданий, сильно отличались друг от друга, но ни один никогда не давил на меня и тем более не пытался унизить.

Я не зря вспомнила грубость Водолея в нашу первую ночь. А еще страх из того времени, когда за мной таскался псих-поклонник. Сначала просто приносил цветы к служебному выходу. Потом принялся строчить сообщения в соцсети, раздобыл телефон и начал названивать, пока не забила в черный список. Ничего эдакого, комплименты и восхищение. Такой вполне безобидный дядечка в очках, но от одного его вида мне делалось дурно. Было в нем что-то… пугающее до ватной дрожи в коленях. Когда он появился у дома, пришлось звать Водолея на помощь. А потом идти в полицию.

Страх — вот что было во взгляде той девочки в саратовском кафе. Страх и покорность. Сила и власть, тяжелая, словно каменная плита, — во всем облике ее спутника. И вот эти три штриха четко обрисовали портрет Федора. Того впечатления, которое он производил на меня.

Он был мне неприятен — это я могла сказать точно. Заставлял чувствовать себя слабой и беззащитной. О Змее на вокзале я тоже вспомнила не зря. Что-то холодное, скользкое, отвратительное. Но почему тогда, черт подери, я не могла выбросить его из головы? Почему вспоминала, как он смотрел на меня? Лучше уж липкий, сальный взгляд, чем этот — ледяной, пронизывающий насквозь, как питерский норд-ост, и лишающий воли к сопротивлению.

Если б не эта встреча в поезде, я бы, разумеется, выкинула его из головы. Ну, может, и вспомнила бы раз-другой, зябко передернув плечами. На пару минут, пока что-то не отвлечет. Но сейчас тягостное чувство не уходило, висело низкой серой тучей.