Проклятое наследство - Хмелевская Иоанна. Страница 4

Я утешила её, сказав, что милиция начнёт их задавать не раньше семи утра. Баська чертыхнулась, и я решила оставить её в покое и отключилась. Не потому, что пожалела или вспомнила наконец о своём хорошем воспитании, а просто надо было подумать.

Разговаривала Баська со мной как-то странно, не так, как всегда. Понятно, это отчасти объяснялось и тем, что я разбудила её среди ночи, и тем, что вряд ли кому приятно узнавать о трагической гибели своих знакомых даже в более подходящее время. Но нет, тут что-то другое. Она говорила со мной как-то… неискренне. Вот именно — неискренне. Фальшивая нота прозвучала где-то в середине нашего разговора и удержалась до конца. Она хотела что-то скрыть от меня, но что? Расспрашивала очень мало, не заинтересовалась ни подробностями преступления, ни самим погибшим. Лишь одно обстоятельство явно задело её за живое — телефон Гавела. Почему?

Я чуть было не позвонила Гавелу, чтобы спросить, не знает ли он Дуткевича, да вовремя опомнилась. Гавел — последняя из странностей. А вокруг меня уже столько этих странностей накопилось, что давно пора разобраться с ними. Просто сесть и хорошенько подумать. Такой способ понять непонятное наверняка лучше, чем разговоры с людьми, — во-первых, потому что люди не всегда скажут правду, во-вторых, такие разговоры вряд ли будут одобрены майором. Итак, попробую по порядку.

Как я ни старалась, разложить все по полочкам мне не удалось. Память упорно подсовывала все события без разбору, независимо от того, имеют ли они хоть отдалённую связь с покойным Дуткевичем, Баськой и Гавелом. Единственное, что мне удалось выявить, так это хронологию событий. Увы, только хронологию…

Первым в цепи странных явлений было знамя.

Мои канадские родственники ни с того ни с сего обратились вдруг ко мне с настоятельной просьбой нарисовать для них знамя. Подробные инструкции относительно того, как должно выглядеть это знамя, они изложили в пространном письме. В нем же прислали и некоторые эмблемы, остальное надлежало раздобыть на месте. По окончании работ шедевр следовало отправить в Канаду, где его собирались вышить шёлком.

Переполох, вызванный этим заказом, трудно описать. Я носилась по городу в поисках необходимых для работы материалов и орудий труда: бристоля, кисточек и красок, в том числе серебряной и золотой, — ничего нужного не нашла, зато в процессе поисков наткнулась на туалетную бумагу необыкновенной красоты и, естественно, закупила в большом количестве, вызвав тем самым жуткую зависть родных и знакомых. Толпы запыхавшихся людей во всех магазинах города стали домогаться сверхъестественного дефицита от ничего не понимающих продавцов. Затем мне удалось полностью дезорганизовать работу нескольких знакомых учреждений и нарушить покой многих знакомых семей, требуя раздобыть для меня изображение святого Георгия, убивающего дракона, ибо его изображение должно фигурировать на знамени. Отзывчивые люди копались в архивах, перетряхивали книги в домашних библиотеках, а одни знакомые так разошлись, что потом, наводя порядок, произвели заодно уж и ремонт квартиры. Были подняты на ноги все родные, знакомые и знакомые знакомых.

Когда же один из них с триумфом принёс изображение святого Георгия на белом коне, раздобытое с большим трудом у деревенского свояка, оказалось, что я ошиблась и перепутала святых — на знамени должен быть изображён не святой Георгий, а святой Михаил Архангел в битве с драконом.

Достать святого Михаила оказалось намного легче, я просто обратилась в костёл святого Михаила, благо он рядом с домом. Затем прорвалась в музей Войска Польского — в понедельник, когда музей для посетителей закрыт, — и вытребовала образцы необходимых милитарий. Плакатные краски, кисти и довоенную монету в десять злотых мне одолжили друзья. Через несколько недель суматохи и напряжённой работы знамя было готово.

В числе людей, втянутых в работу над знаменем, оказался и Гавел. Я упорно стояла на том, что у его брата Ежи, то бишь Георгия, должно быть изображение патрона. В результате на какое-то время Гавел перестал со мной разговаривать. Баська тоже была втянута, именно у неё я одолжила те самые десять злотых. В моем распоряжении оказалось несколько экземпляров довоенных монет, появилась возможность выбора, и я выбрала Баськину монету, потому что на ней лучше всех сохранился заказанный Канадой орёл. Но Баська со мной разговаривать не перестала.

Все мои знакомые, потерявшие покой сначала из-за святого Георгия, потом святого Михаила, потом из-за золотой краски, туалетной бумаги и довоенной разменной монеты, очень живо интересовались моими успехами в деле создания шедевра и непременно желали его увидеть. Я же демонстрировала его неохотно, ибо густая краска каждый раз сильно размазывалась, поэтому решила устроить коллективный просмотр, пригласив к себе гостей — впервые за долгое время.

Разложив на тахте два больших листа бристоля, густо покрытых разноцветными красками, я позволила собравшимся вволю насладиться плодом рук моих.

Из уважения к моему тяжкому труду они воздержались от критики. Павел же просто не мог оторвать глаз от моего творения и повторял в полном восторге: «Вот это флаг! Ну прямо как живой!» Кое-кто из гостей вскоре ушёл, а кое-кто остался. Точнее, остались четверо: Баська, Павел, Янка и Мартин. Разговор, естественно, вертелся вокруг знамени.

— Интересно, как ты его собираешься отсылать? Краска и в самом деле размазывается, — говорила Баська. — Просто не представляю себе, что можно придумать.

— Вот именно! — подхватила Янка. — Я тоже не представляю. Закажешь такие громадные коробки?

— Сложишь вчетверо?

— Что ты! Какое вчетверо? Складывать, так уж в шестнадцать раз, вчетверо никуда не влезет.

Я вмешалась в дискуссию:

— Послушайте, ведь канадские заказчики именно это мне и советовали: сложить вчетверо и отослать им в письме.

— Ну так сложи.

— А ты себе представляешь, чем это кончится? Даже если я и достану такой огромный конверт, до Канады доберётся лишь мятая макулатура. Нет, я отправлю бандеролью.

— Думаешь, в бандероли не помнётся?

Павел, искренне озабоченный сохранностью шедевра, выдвинул другое предложение.

— Лучше отправить в железном ящике, — веско заявил он, — или в крепком чемодане.

— Никаких ящиков, никаких чемоданов, — возразила я. — Сверну в рулон и вложу в картонную трубку, тубус называется. Вот и вся проблема.

— Прекрасная мысль! — саркастически заметил молчавший до сих пор Мартин. — Тогда только и начнутся проблемы.

— Что ты хочешь сказать?

— Да ничего особенного. Будешь отправлять рулон, на международном почтамте развернут, посмотрят — ага, предмет искусства! И потребуют разрешения, заверенного Комиссией по охране памятников искусства или Комитетом народных промыслов.

Мрачное предсказание пало на нас как гром с ясного неба. Переварив услышанное, я возмутилась:

— Ты что, спятил? Неужели ты думаешь, что я со своей мазнёй отважусь обратиться в комиссию или комитет?

— А без их оценки и печати не примут на почте.

— Он прав, — угрюмо подтвердила Баська. — Если будет свёрнуто в рулон, скажут, картина. А картин без их печатей не принимают. Так что уж лучше сложи.

— В одну шестнадцатую!

Тут уж я не выдержала:

— Хватит болтать! Перегибать и складывать не буду! Ни один кретин не примет это за произведение искусства.

— Кретин как раз и примет, — ехидно заметил Мартин.

— Довольно! Я решила: сверну прямо на почте после того, как они посмотрят, чтобы лишний раз не мять, вложу в тубус, они запакуют, и отправится моя посылка в Канаду. И нечего тут каркать!

— Это как же? — удивилась Янка. — Ты считаешь, так оно и полетит прямиком в Канаду? И по дороге никто не будет вытаскивать и просматривать?

— А на кой черт просматривать?

— Ну как же… Ведь таможенники должны посмотреть, что там пересылается?

— Таможенный досмотр будет произведён при отправлении.