Ваше благородие. Дилогия (СИ) - Северюхин Олег Васильевич. Страница 120

Глава 44

В купе мы открыли бутылочку коньяка, чтобы спокойно посидеть и поговорить за жизнь, благо другого времени на это дело у нас не было.

– Честно говоря, – сказал Анастас Иванович, – я даже немного разочарован результатами нашего вояжа в Энск.

– Чем это вы разочарованы, уважаемый Анастас Иванович? – спросил я, закуривая сигарету после выпитой рюмки и съеденной зелёной оливки. Надо сказать, что я снова закурил, обучаясь в Николаевском кавалерийском училище, чтобы никто не сказал, что, а он ещё и не курит маменькин сынок. – По всем показателям мы выполнили большую работу, освободив город от банды грабителей. Главное, чтобы эта банда не стала действовать в столице. А для этого нужно занять работников ножа и топора общественно‑полезным трудом.

– Это я понимаю, – сказал мой спутник. – Но мне казалось, что мы вступим в схватку с разбойниками и в результате ожесточённой перестрелки либо одержим блистательную победу, либо сложим свои буйные головушки.

– Сдаётся мне, – сказал я, – что вы ни разу не стреляли в людей и вам хочется испытать чувство Бога, держащего в барабане револьвера жизни семи людей. Захочу – нажму курок и нет человечка. Захочу – пощажу и не буду стрелять.

– В какой‑то степени вы правы, Олег Васильевич, – сказал Анастас Иванович, – но мне кажется противоестественным желание одного человека убить другого, подобного ему. Просто мне нужно было проверить, смогу ли я противостоять смертельному злу и смогу ли я избавить мир от этого зла.

– Вы меня извините, Анастас Иванович, – улыбнулся я, – но ведь вы повторили всё сказанное мною, только другими словами. Убить зло – это хорошо. А убить человека – это плохо. А почему бы не рассмотреть тезис, что человек и зло – это есть одно и тоже? Кто же должен нажимать на курок? Вы господина Достоевского не читали? Роман у него есть «Преступление и наказание». Там бедный студент Родион Раскольников прибил топориком старушку, которая выдавала желающим микрокредиты под тысячу процентов годовых. Так вот следователь и спрашивает его: а зачем вы старушку прибили, господин студент? А он и отвечает, что проверить хотел: тварь он дрожащая или право имеет? Давайте‑ка ещё по рюмочке пропустим.

– Здорово вы меня прицепили, – сказал Анастас Иванович, закусывая копчёной колбаской. – Достоевского я не читал, поэтому и получилось, что мысли мои почти одинаковы с мыслями Раскольникова. И, если прямо сказать, то большинство народа нашего думает точно также. Кто же откажется ограбить грабительницу, чтобы проверить, тварь он дрожащая или право на справедливость имеет. А вот почему государство право такое имеет? Кто ему такое право дал?

– Обычно такое право на насилие своим правителям даёт народ, когда выбирает его на царство, – сказал я. – Помните 1613 год и период Великой смуты? Собрались выборные и выбрали царя. И на этом демократия закончилась. Практически триста лет цари, что хотели, то и делали. И только решением недавно почившего в бозе самодержца нашего страна обрела выборную власть и периодически пользуется избирательным правом для смены власти. И вот в каждые такие выборы народ отдаёт право на насилие власти. Но бывают такие моменты, когда народ не отдаёт власти право на насилие и начинает пользоваться им сам для обустройства своей жизни так, как это ему понравится и как посоветуют их лидеры. И это уже называется революция. Иногда всё происходит мирным путём, как это было в нашей стране, а может решение всех проблем проводиться вооружённым путём, как например в Китае. Всё зависит от власти. Хуже, когда власть не слышит народ. Тогда народ прочищает уши власти так, что потом приходится в течение десятилетий восстанавливать то, что было разрушено. И чем принципиальнее власть в этом вопросе, тем больше разрушений приходится восстанавливать и не одно десятилетие выковыривать из органов управления сторонников прежней, не умеющей договариваться власти.

– Ну, нашей матушке‑России это не грозит, – умиротворённо сказал Анастас Иванович, разливая коньяк по рюмкам. – У нас конституционная монархия и все вопросы решает исполнительная власть, избранная тем самым народом. То есть, власть сначала договаривается с народом, а потом формирует новое правительство.

– Анастас Иванович, – спросил я, – какого цвета у вас очки?

Мой спутник снял очки, повертел их, посмотрел на свет и сказал с ноткой сарказма:

– Обыкновенные белые очки.

– А мне кажется, что у вас розовые очки, – сказал я. – Неужели вы не видите, что вся демократия в стране сворачивается и всё идёт к тому, что страной будет править единолично диктатор, который перестанет пользоваться институтом выборов для подтверждения своей власти?

– Вы сгущаете краски, уважаемый Олег Васильевич, – сказал Анастас Иванович. – Всё у нас прекрасно и страна наша несётся вперёд по пути прогресса.

– Какого прогресса, Анастас Иванович, – спросил я, – где вы видите этот прогресс? В чём он выражается? Вспомните, кто из наших учёных получил Нобелевскую премию и когда. И когда лошадь начинает нестись, то есть, когда она понесёт, то она как бы сходит с ума, не видит перед собой дороги и не чувствует ответственности за то, во что на запряжена. Если её не остановить, то она разобьётся сама и разобьёт вдребезги упряжь с грузом и пассажиров, которых она везёт.

– Это всё славословие, антиправительственная пропаганда, Олег Васильевич, – сказал Анастас Иванович, – вы ещё молоды и с молодым энтузиазмом воспринимаете всё, что выходит за рамки нормального правительственного курса. Я так чувствую, что это всё плоды поглощения произведений господина Тургенева. И чем заканчиваются все эти произведения? Трагедией! – и он поднял вверх указательный палец правой руки. – Нам нужно сплотиться вокруг нашего правительства и его бессменного председателя премьер‑министра Сивкова Константина Ивановича.

Глава 45

– Сивкова? – чуть ли не закричал я. – Константина? Филёра охранки его императорского величества?

– Я не знаю, кем он был раньше, – сказал Анастас Иванович, – введённая демократия позволила представителям низших слоёв населения занять высшие должности в государстве и это является составной частью реализации политики по стиранию различий между городом и деревней, между дворянами и податным сословием, между рядовыми и офицерами, между классными чиновниками и канцеляристами…

– Вы что несёте, любезный? – довольно бесцеремонно перебил я Анастаса Ивановича. – Коньяк в голову ударил? Я много старше вас и помню Константина Сивкова молоденьким филёром Петербургского охранного отделения, работавшего вместе с папашей‑филёром по охране царского духовника Распутина Григория Ефимовича. И стирание противоречий между городом и деревней происходит не постройкой современных сортиров в деревне и снабжением деревенской молодёжи носовыми платками, чтобы они сморкались в них, а не в свой рукав. И нужно помнить, что любого человека можно вывезти из деревни, но вот деревню из них можно вывести не менее через два‑три поколения. И мне известен пример, когда в стране с установленной диктатурой пролетариата Председателем Верховного Совета огромной страны, то есть номинальным Президентом был назначен бывший лакей, так он всю свою оставшуюся жизнь был лакеем при диктаторе, не имея собственного слова и мнения, стоя в полупоклоне с полотенчиком на полусогнутой руке с ласковой полуулыбкой и сахарным обращением: чего изволите‑с? Что‑то и я разговорился, давайте‑ка накатим по рюмочке коньяка да будем укладываться, завтра к утру будем в столице.

Лёжа в постели, я раздумывал о том, как прокололся Анастас Иванович на своих симпатиях к премьеру, который спит и видит, как он, Костя Сивков, спихнёт с трона последнего Романова и напялит на себя императорскую корону, чтобы потом в короне выйти перед высоким собранием, повернуться ко всем задницей, похлопать по ней ладошкой и сказать: что, суки, смеялись над Костей Сивковым, так вот вам всем.

Тот, кто считает, что вместе с должностью начальникам выдаётся патент на гениальность, тот глубоко ошибается. Как правило и в большинстве случаев, в начальниках находятся либо откровенные прохиндеи, либо те, кому реально можно доверить управление бочкой водовоза и то под присмотром бригадира. Главное – уметь щёлкать каблуками, рыкать на подчинённых и говорить: я ничего не знаю, но чтоб к утру всё было готово. И вот такие гении в золотых мундирах толпами стоят у трона, чтобы урвать себе ещё что‑то, чего у них и так много, но хочется ещё больше.