Волшебный корабль - Хобб Робин. Страница 110

Уинтроу молчал и думал. Пальцы Майлда снова заплясали по язычкам, извлекая бойкую веселую мелодию.

— Так значит… — выговорил Уинтроу, — значит, Торк не то чтобы со свету сжить меня хочет? Это получается что-то вроде учебы?…

Майлд снова оборвал игру. Он зафыркал — ему было смешно.

— Ну, это как посмотреть. Что он со свету был бы рад тебя сжить — это уж точно. Он всех ненавидит, кто хоть чуть умнее его, а таких, хвастаться не буду, на борту большинство. Но и дело свое он знает. И еще он знает: хочет остаться помощником кэпа и не слететь с места — должен сделать из тебя моряка. Вот и учит тебя. Хотя, конечно, самыми гадостными и жлобскими способами, какие может придумать!

— Но если он такой… — надо было сказать «говнюк», но у юного жреца не повернулся язык, — …такой всеми ненавидимый человек, почему мой… почему капитан его вторым помощником держит?

Майлд передернул плечами.

— А ты сам батьку спроси, — посоветовал он бессердечно. Но потом улыбнулся: пошутил, дескать. — Я слыхал, Торк с ним вместе ходит уже очень давно, а закорешились они в одном до невозможности стремном плавании на каком-то другом корабле. Так что когда кэп пришел на «Проказницу», он и Торка с собой перетащил. Кто знает, может, Торка никто — в своем уме — нанимать не захочет, а кэп ему чем-то обязан. Или, может, у Торка задница больно уж симпатичная…

У Уинтроу буквально отвисла челюсть, но Майлд рассмеялся:

— Да ладно тебе, это все треп. Не принимай близко к сердцу. Просто тебя грех немножко не подразнить, уж очень ты всему веришь!

— Но он… мой отец! — возмутился Уинтроу.

— Не надо. На борту корабля он тебе не отец, а просто капитан. И, кстати, капитан совсем неплохой. Хотя, конечно, и не Ефрон. И вообще многие по-прежнему думают, что Брэшену, а не ему, следовало бы заменить старика. Но и он не самый последний!

— Тогда почему ты такое про него сказал? — Уинтроу искренне не понимал почему.

— Да именно потому, что он кэп, — терпеливо объяснил Майлд. — Мы, матросы, любим подтрунивать даже над теми, кто нам нравится. И особенно над капитаном, потому что он всем нам в любой момент на головы может насрать, если захочет. Я тебе вот что скажу. Когда мы только-только прослышали, что капитан Вестрит уходит на берег и вместо него будет другой, — знаешь, что сотворил Комфри?

— И… что же?

— А он пошел на камбуз, взял кофейную чашку нового капитана и вытер ее изнутри своим… сказал бы я тебе — чем!!!

Серые глаза Майлда сияли восторгом. Он смотрел на Уинтроу, с нетерпением ожидая, какова будет реакция юнги.

— Опять дразнишь, — тот выдавил улыбку, кривую от ужаса и недоверия. «Как низко… как отвратительно…» Да это просто не имело права быть правдой. Уинтроу еще не встречал человека, способного устроить такую подлость другому — просто оттого, что этому другому будет вручена над ним власть. Человеку, которого он еще не видел-то ни единого разу… Невозможно поверить. И в то же время… это было… смешно. Уинтроу попробовал сформулировать. Насолить таким манером кому-то, кто зол и жесток, — это понятно. Но авансом… никому не известному капитану… зачем? А затем, чтобы некоторым образом сравняться с человеком, в чьих руках должна оказаться твоя жизнь или смерть. Он в тебе полностью волен — зато ты представляешь, как он попивает кофе, приправленный вкусом твоего… конца. Уинтроу отвернулся от Майлда, чувствуя, как помимо воли расплывается в широченной улыбке. Вот, значит, как Комфри над его отцом подшутил…

— Команде, — сказал Майлд, — очень даже необходимо вот так подкусывать то старпома, то кэпа. Чтобы не воображали, будто они Боги, а мы дерьмо.

— Значит… ты думаешь, они догадываются, что происходит?

Майлд усмехнулся.

— Всякий, кто ходит в море достаточно долго, об этом догадывается. — Вновь подергал язычки варгана и глубокомысленно пожал плечами: — Просто каждый, наверное, думает, что это происходит с другими, не с ним.

— Стало быть, — вслух подумал Уинтроу, — им никто не докладывает.

— Ясное дело. А кто побежит докладывать? — Майлд сыграл еще несколько нот и вдруг резко оборвал музыку. — Ведь не ты же, полагаю? Потому что он твой батька и всякое такое…

Кажется, он решил, что имел неосторожность уж очень разоткровенничаться.

— Нет, не я, — согласился Уинтроу. И добавил с улыбкой, которая ему самому показалась дурацкой: — Но в основном именно потому, что он мой отец.

— Юнга!.. — долетел снизу рев Торка. — Живо спускайся! А ну, шевели задницей!..

Уинтроу вздохнул:

— Право слово, этот тип нюхом чует, когда я хоть немножко развеселюсь. И сразу старается это исправить.

Отцепился от «вороньего гнезда» и начал долгий путь вниз.

— Заумно выражаешься, — напутствовал его Майлд. — Сказал бы лучше: «Прилип, как банный лист к жопе». И коротко, и понятно.

— А верно, — согласился Уинтроу.

— Живей, юнга!.. — снова проревел снизу Торк, и Уинтроу ни на что более не отвлекался.

Поздно вечером, занимаясь Ежедневным Прощением перед отходом ко сну, Уинтроу не мог самому себе надивиться. Сегодня его насмешил жестокий поступок. Он улыбался, когда ему рассказывали об унижении человека. В чем же тут состоял промысел Са?… И не отступил ли он, Уинтроу, от божественного пути?… Его охватило чувство вины, но он не поддался. Истинному жрецу Са не пристало заниматься самобичеванием. Оно лишь затуманивало разум. Если тебя что-то тревожит — постарайся доискаться причины. А потом устранить ее. Мучиться виной — не значит совершенствоваться. Это лишь признак сделанной ошибки. Уинтроу тихо лежал в темноте, размышляя, что же именно заставило его улыбаться. И почему. В первый раз за много лет он спрашивал себя, не была ли его слишком чувствительная совесть чем-то вроде преграды, отъединявшей его от товарищей.

— То, что разделяет, — то не от Са, — тихо сказал он сам себе вслух. И уснул — даже прежде, чем вспомнил, откуда это изречение. И вообще было ли в священных писаниях его веры нечто подобное.

Тощие острова впервые показались на горизонте в ясное и холодное утро. Путешествие на северо-восток привело корабль из пределов осени прямо в зиму, из более-менее ласковой погоды — в объятия тумана и вечно моросящих дождей. Сказать, что Тощие острова «высились вдалеке», было бы сильным преувеличением. Впередсмотрящий просто углядел вдали место, где катившиеся волны вдруг взрывались белой пеной и брызгами. Острова были низкие и плоские. Вылизанные морем скальные лбы и песчаные банки [58], почти скрывавшиеся в прилив. Альтия еще дома была наслышана, что здесь ничего нет, кроме камня, песка и очень скудной растительности, — потому-то острова и назывались Тощими, то есть бесплодными. Что привлекало сюда морских котиков, которые здесь дрались из-за самок, а потом спаривались и растили потомство, — она не имела никакого понятия. И в особенности при том, что всякий год в это время сюда приходили промысловые корабли и забивали их многими сотнями… Альтия смотрела вперед, заслоняя ладонью глаза от соленых брызг, летевших в лицо. Что за неисповедимый инстинкт вновь и вновь гнал сюда зверей, наверняка помнивших кровь и смерть своих соплеменников?…

«Жнец» оказался с подветренной стороны островов около полудня. И сразу же оказалось, что лучшая якорная стоянка уже занята расторопными конкурентами. При виде их капитан Зихель принялся отчаянно материться, причем так, словно это его корабль и команда были всему виной. Так или иначе, якоря были брошены, а охотники вылезли из своего кубрика. Альтия слышала от матросов — недавно они передрались за картами и едва не пришибли своего товарища, заподозренного в нечестной игре. Ей не было до этого дела. Ей, как юнге, приходилось их посещать с разными поручениями, и она убедилась, что они были матерщинники и забияки. Еще бы им не передраться — в тесноте да от безделья-то! Да пускай бы хоть вообще друг друга поубивали…

Так, по крайней мере, она думала во время перехода. Но вот «Жнец» благополучно бросил якоря, она принялась предвкушать первый день относительного безделья… и поймала себя на том, что готова начать маяться этим самым бездельем. Ее вахта как раз сменилась и большей частью спала. Альтия же решила воспользоваться дневным светом и более-менее тихой погодой и заняться починкой одежды. Занимаясь мелкой работой под фонарем, можно было испортить глаза, да и надоел ей спертый воздух внизу. Она облюбовала уголок в ветровой тени рубки, где почти совсем не дуло, но зато туда падал луч редкостного в эту пору солнца. Альтия только-только начала потрошить свои самые дырявые штаны, собираясь пустить их на заплатки для другой пары, когда старпом громко проорал ее имя: