Ненавижу тебя любить (СИ) - Веммер Анна. Страница 21

Вот она, ненависть Владимира Никольского. Выбор между дочерью, единственным шансом видеть ее, и собственной душой, от которой уже почти ничего не осталось, а если я сейчас приму правила игры, то перестану существовать совсем. И я стою, как вкопанная, не могу сделать вдох, воздуха не хватает, а в голове бьется лихорадочная отчаянная мысль.

Я хочу закрыть глаза и никогда не открывать. Не хочу видеть его, не хочу знать, что он собирается со мной сделать. Сердце стучит с такой силой, что кажется, будто сейчас собьется с ритма и остановится. И я почти хочу, чтобы это случилось раньше, чем я снова увижу полный ненависти взгляд.

Глава восьмая

Ксюша

Каждый шаг отдается болью, но я все равно иду в гостиную. Не могу стоять на месте и ждать. Сердце болезненно сжимается, когда я вижу двух крепких парней, лениво потягивающихся возле дивана. Один жадно пьет минералку, а второй рассматривает меню ресторана.

Снова щелкает замок. От этого звука я вздрагиваю и с трудом подавляю желание забиться в какой-нибудь угол. Я знаю, кто это, я слышу шаги и уже понимаю, кого увижу, а еще понимаю, что вряд ли выдержу его взгляд.

— Так, мы… — Никольский замирает в проходе.

Парни оборачиваются.

— Не понял. Что за херня? — говорит бывший.

— Оп-па… э-э-э… мужик, ты че?

— Да ниче, это вообще-то мой номер.

Он переводит взгляд на меня и хмурится.

— Но вообще мы переезжаем. Мне этот не нравится. Но вы бы, мужики, этой курице на ресепшене предъявили, потому что номер точно не ваш.

— Ща решим…

— Пошли, — бросает мне Никольский.

Мне кажется, я не смогу сделать ни шага. Я просто не выдерживаю смены эмоций, а сейчас даже не могу заставить себя осмыслить услышанное.

— А-у-у-у. — Бывший подходит и щелкает пальцами у меня перед носом. — Я говорю, пошли! Мы переезжаем в другой номер.

— Я не могу, — получается только шептать, голос как-то резко пропал.

— Почему?

— Я…

Смотрю на него беспомощно, надеясь, что он поймет, но как можно понять что-то в моем взгляде, если я даже не знаю, что сказать? Пытаюсь сделать шаг, и ноги подгибаются. Я едва не падаю на пол — но руки Владимира подхватывают, не давая.

— Что с тобой такое?

— Ноги натерла, — тихо говорю я. — Больно.

Он ругается сквозь зубы, а я понимаю, что не смогу сделать ни шага больше. И сил нет, и больно до одури.

Никольский подхватывает меня на руки. Этот жест настолько ошеломляет, что я замираю, прислушиваясь к биению его сердца. Размеренному, спокойному. Вдыхаю знакомый запах — бывший не изменяет любимым парфюмам, и закрываю глаза.

Накатывает такая усталость, что мне не хочется возвращаться в реальность. Я бы так и ехала у него на руках куда-нибудь в теплое уютное местечко, где нет ничего страшного и обидного.

Но мы быстро оказываемся в другом номере. Он больше и светлее, бассейн здесь королевского размера — я успеваю его увидеть, пока мы проходим в гостиную. Наверное, в нем метров десять-пятнадцать. Понятно, почему Никольскому не понравился предыдущий номер. По сравнению с этим тот — затрапезная баня с окраины.

Меня сажают на высокий стул у барной стойки.

— Покажи ноги.

Сейчас они еще страшнее: опухли, покраснели, кровь на пальцах потемнела, а на пятке и сбоку, вдоль краешка балеток, красуются болезненные ссадины-мозоли.

— Это саботаж?

Я не понимаю, о чем он говорит, но медленно до меня доходит, что сейчас мы одни, и что с теми мужчинами бывший не знаком. Меня трясет, с такой силой, что я обнимаю себя руками и боюсь, как бы снова не грохнуться в обморок. Интересно, если я упаду, Володя вызовет скорую или снова оставит меня одну?

— Что с тобой? — хмурится он.

Даже привычная холодность слетела.

— Я просто… испугалась. Прости.

— Испугалась чего?

— Они… ну… те парни назвали твое имя, и я подумала…

— Подумала что?

Все ты знаешь, что я подумала. Все ты понимаешь, я по глазам вижу. И отражение себя я там тоже вижу. Мне стыдно, но я не хочу, чтобы он отстранился, хочу чувствовать знакомый запах, который почему-то ассоциируется с безопасностью. Я так и не вытравила в себе проклятые, вбитые еще родителями, стереотипы о том, что вот этот мужчина защитит, закроет собой от всего мира.

— Они назвали твое имя, — шепчу я снова.

— У нас Вовочек половина страны ходит. И вторая половина в анекдотах живет. Ты решила, что я позвал друзей поразвлечься с тобой? Думаешь, я на такое способен?

— Не знаю, — опускаю голову. — Мне показалось, что да.

— Я тебе обещал.

— Повтори, пожалуйста.

— Что?

Голос почти пропал, я пытаюсь говорить громче, но в легких не хватает воздуха. А смелости и вовсе никогда не было.

— Скажи, что будешь один. Пожалуйста.

Он еще ближе. Я слышу собственное дыхание, прерывистое и частое. И сердце… я над ним совсем не властна, оно живет отдельной жизнью. Я приказываю ему молчать, а оно мучает меня и мучает, целый год разрывается на части.

— Я, — бархатистый хриплый голос звучит у самого уха, щекочет кожу, — буду один. И ты будешь хотеть только меня. Каждый раз, когда я буду внутри, тебе будет очень хорошо, Вишенка. Я не насильник. Мне не нужны твои слезы и сопротивление. Я хочу тебя, мать твою, не знаю, почему, но хочу! И не собираюсь делить ни с кем. Ни один посторонний мужчина не коснется тебя, пока я не позволю, слышишь? Хватит дрожать. Это просто совпадение. Какой-нибудь мальчишник или корпоратив, на котором тоже есть Вова. Поняла?

Я киваю, пытаюсь запомнить каждое слово, и мне сейчас совершенно неважно ничего, кроме бьющегося в голове “совпадение”. Как же безумно я устала! Рядом с ним сердце рвется на части, а потом срастается — и снова рвется, и конца и края этому нет.

— Ты можешь сделать так, чтобы было не больно? — жалобно прошу я.

Ненавижу себя за слабость, но вся бравада куда-то уходит, когда я оказываюсь в его руках.

Никольский медленно качает головой.

— Только ногам.

— Это уже кое-что, — слабо улыбаюсь я.

Владимир

Пожалуй, если бы я хотел ее испугать, то не придумал бы способа лучше. Я впервые вижу в глазах бывшей такой страх. И невольно задумываюсь: а если бы те двое и впрямь были моими друзьями, смирилась бы она? Закрыла глаза и позволила делать с собой все, что вздумается, или сломалась и пожертвовала встречами с Машкой, лишь бы себя не мучить?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Не уверен, что хочу знать ответ на этот вопрос, потому что от мысли, что ее коснется кто-то другой, меня начинает потряхивать. Я бы, наверное, убил кого-нибудь, если бы увидел обнаженную бывшую в руках другого мужика. Или ее, или его… или обоих к херам. Чем дольше я это представляю, тем сильнее прихожу в бешенство.

А она сидит рядом и смотрит своими огромными глазами, полными надежды. На что ты надеешься, Вишенка? Что я превращусь в принца, передумаю тебя трахать и подарю пол царства, прокатив на розовом облачке? Что сейчас поцелую — и вокруг запоют птички, а утром мы окажемся у дверей ЗАГСа?

Чудес не бывает. Я все еще не могу на нее смотреть и одновременно не в силах отвести взгляд.

Господи, что у нее с ногами! Она словно не на работе была, а ходила по битому стеклу. Сейчас она напоминает мне Машку. Дочь редко рыдает взахлеб, разбив коленку или поцарапав руку. Сидит и смотрит, ждет, когда папа пожалеет, подует на ссадинку и обнимет.

Соблазн повторить все это на Ксении нереальный. Коснуться губами раздраженной кожи, помассировать больную ножку, расслабить, превратить боль в желание. Взять ее прямо здесь, возле барной стойки, в безумной надежде, что дикая жажда внутри угаснет. Что я перестану каждую свободную минуту думать о вишневых волосах, представлять, как пухлые губки обхватывают член и горячий язычок дарит нереальное наслаждение.