Портреты словами - Ходасевич Валентина Михайловна. Страница 70

Помню невыносимо горестный и одновременно очень торжественный вынос урны с прахом Горького из дверей Дома союзов в Москве. Члены правительства, Алексей Николаевич Толстой и другие писатели благоговейно неcли на Красную площадь носилки, утопавшие в цветах, на которых стояла урна, и поставили их на гранитную площадку Мавзолея Ленина. Начался всенародный митинг.

И не было дня после смерти Алексея Максимовича, когда бы я не хотела с ним посоветоваться или рассказать ему что-то. И всегда жалею, что, когда он был жив, мало было у нас так называемых «бесед» и всегда была некая обоюдная стеснительность.

Очень многие осиротели в тот ужасный день смерти Алексея Максимовича Горького.

В Одессе. Бабель

После смерти Максима и Алексея Максимовича счастливая моя жизнь померкла. Радости пошли на убыль. Оставалась интенсивная работа. Беспечная молодость уже позади, а наивность, к сожалению, и до сих пор сохранилась… Видя меня в мраке после похорон Горького, Басов предложил мне поехать с ним отдохнуть в Гагру. Жить можно в роскошной вилле покойного лейб-хирурга Федорова, с вдовой которого он договорился – в то лето никто из них в Гагру не ехал. Тем лучше. Там было прекрасно. Встретили на пляже Н. В. Петрова и Э. И. Каштана. Проводили весь день у моря, а вечера – у нас на террасе дивной итальянской виллы Федоровых. Обратно, вместе с Петровым, плыли до Батума и, не высаживаясь, обратно. Петров – до Ялты, мы – в Одессу, где оказались без денег. Басов рассчитывал, что возьмет у Радлова, который должен был приехать для работы с Михоэлсом. Гастроли еврейского театра должны были вот-вот начаться, но пока ни Радлова, ни Михоэлса не было. Вещи мы оставили на вокзале и отправились за помощью (чтобы устроиться в гостинице) в знаменитый Одесский театр оперы и балета. Он оказался закрытым на ремонт. Нас выручил наблюдавший за ремонтом администратор театра – Недзевецкий. Когда мы нашли его в полуподвале и представились, он вскочил и спросил:

– Вы та самая?

Я, растерявшись, сказала:

– Да, кажется.

Этот дивный человек потратил на нас много сил: устроил в гостиницу «Красную» (где мы и встретили через три дня Радлова), дал немного денег и хлопотал мне билет в Москву. Басов остался в Одессе, в день моего отъезда был на репетиции, а я неожиданно встретила в вестибюле гостиницы Бабеля.

– Одесская мудрость гласит: если с тобой получилась знакомая дама – ты обязан угощать ее гренадином, – сказал мне Бабель, почти насильно усаживая за столик в кафе гостиницы «Красная» в Одессе и ставя передо мной бокал «гренадина».

Затем, исчезнув на секунду, он вернулся и галантно вручил мне соломинку, упакованную в папиросную бумагу. Он сказал:

– Это вообще невкусно, но через соломинку все же легче…

В тот день я должна была уезжать в Москву. В Одессу я попала впервые, провела там дня четыре, полных необычайных приключений и неожиданностей, включая и встречу с Бабелем. Я и так была очарована Одессой, а тут еще Бабель! И как ни было коротко наше свидание, оно очень многое мне раскрыло и в Бабеле, и в Одессе.

Бабель в Одессе чем-то отличался от московского Бабеля. У него была и другая манера держаться, и не насмешливые, а просто очень веселые глаза, и какие-то быстрые, танцующие движения. Его «величие» все равно наличествовало, даже усугублялось – просто сбежавший с Олимпа небожитель, которому захотелось поерундить среди людей.

Бабель сказал мне, когда я его спросила, что за таинственные, странные и, пожалуй, малопочтенные люди окружали его за столиком, когда я вошла в кафе гостиницы:

– Я покупаю дачу и все капризничаю, а эти люди ищут дачу и волнуются, а я в это время их изучаю. Я уже осмотрел кучу домов, которые вскоре сползут в море, и другие, которые временно не сползают… Пейте гренадин! Иначе вы меня скомпрометируете в глазах одесситов.

«Бахчисарайский фонтан», «Руслан и Людмила» в Большом театре. «СССР на стройке».

Ятороплюсь в Москву. Меня и Захарова пригласили в Большой театр, где решили поставить нашумевший «на все Европы» «Бахчисарайский фонтан». Договорились. Просили сделать третий акт таким же, как в Ленинграде, но… выпрямить стену и колонну. Я сказала, что в этом наклоне мне удалось передать состояние Марии в этом акте и сделать особенно трагичной ее смерть у подножия накренившейся колонны с тяжеленной золотой капителью. Пришлось делать макет нового, «выпрямленного» варианта. Потом все удивлялись, почему в Ленинграде этот акт лучше… На протяжении лет много раз что-то менялось в оформлении, иногда я в этом была ни при чем, но спектакль и в Ленинграде, и в Москве идет часто до сих пор, и в испорченных вариантах остается верно найденное.

Одновременно с «Фонтаном» в Большом, имевшим очень большой успех (но я была патриоткой Ленинграда, и мне тот «Фонтан» нравился больше), сделала «портативный» «Фонтан» для коллектива Викторины Кригер (при Театре Станиславского и Немировича-Данченко).

А дальше?… Начало 1937 года: делаю «Руслана и Людмилу» в Большом, в Москве. Почетно, интересно, но при моем недоверии к себе – страшно. Ведь Глинка! Дирижер Самосуд [70], постановщик Захаров – все ленинградцы. Договариваемся: много мест действия, но без задержек на перемены декораций. Хочу, чтобы «сказочно» – и правда и неправда. Придумала: все декорации – на тюле (роспись и аппликации). На переменах одно возникает сквозь другое. Даже и для меня были в результате неожиданности, и хорошие, но и плохие. Ведь при решении на тюлях в макете не все можно проверить – многое зависит от света… а вообще: выдумаешь, а потом – мучения!

Самосуду нравится моя выдумка. Говорит: «Музыка у Глинки тоже прозрачная». Я мечусь между Москвой и Ленинградом – больше живу у мамы в Москве. Макет, эскизы костюмов приняты руководством и труппой. Барсовой, Держинской, Златогоровой, М. Семеновой, Рейзену и другим артистам нравится. В театре «чудеса» не новинка, но тут и мой опыт не помогает… Чудеса! Такая нервозность в воздухе, что не разобраться… К генеральной наш ленинградский триумвират рассорили… Кому-то это было нужно – поди разберись. Всего не расскажешь. У меня силы на пределе… На генеральной и премьере я не была, написав объяснение Керженцеву [71] (который ведал тогда театрами, а может, и всеми искусствами).

В вечер премьеры я пошла в редакцию «СССР на стройке» дорабатывать горьковский номер журнала. Я была там одна, так как основные сотрудники отправились на «Руслана», так же как и моя мать. Я включила радио, слушала передачу из Большого, слышала аплодисменты моим декорациям каждый раз, когда возникали новые… В одиночестве я дала волю своим чувствам и обкапала горькими солеными слезами страницы журнала, над которым работала в память Алексея Максимовича. После спектакля мама меня ждала дома не в лучшем состоянии, чем я, хотя встретила меня словами: «Я счастлива и горжусь такой дочерью, а ты глупышка!» Сказала она так, как в детстве, и обкапала меня слезами, как я – журнал. «Солоно» нам пришлось обеим!

Потом я все же была на очередном спектакле – инкогнито и даже билет себе купила. Мне звонили из театра артисты, обиженные, что я не была на премьере. После всего, что было во время «Руслана», нужно было прийти в себя, очухаться (многое и до сих пор загадка), чтобы жить и работать дальше. По правде сказать – не хотелось…

Журнал «СССР на стройке» был создан по инициативе Горького. В апреле 1937 года вышел четвертый номер журнала, который был задуман вскоре после смерти Алексея Максимовича и ему посвящен. Для разработки темы и написания текста приглашен И. Э. Бабель – человек острый на выдумки, хорошо знавший и любивший Алексея Максимовича. Художником пригласили меня.

Принцип журнала: максимум фотоматериалов и минимум текста – дело не легкое. Писатель должен был сочинить на заданную тему подобие сценария. Макет журнала, композицию и формат кадров на страницах разрабатывал художник к еще не существующим фото и заказывал их фотографам.