Райские птички (ЛП) - Малком Энн. Страница 26

— Я хотел тебя видеть, — сказал Лукьян, объясняя мою дрожь.

Никаких извинений, никаких попыток согреться. Он хотел меня видеть. И он не собирался позволить моему дискомфорту помешать ему смотреть.

Я сглотнула. Потому что если он видел меня, то видел целиком. Все мои шрамы. В окна лился тусклый лунный свет. Я не пыталась прикрыться, потому что в этом не было никакого смысла. Я не могла прикрыть свои настоящие шрамы одеждой.

Вместо этого я позволила отсутствию одеяла работать в некотором роде с преимуществом. Ведь Лукьян тоже был голый.

Его тело было не таким белым, как мое. В нем не было того серого оттенка разложения, как у меня. Но он был светлый, кремовый. Его кожа была гладкой и фарфоровой, как мрамор. Ближайший ко мне бицепс был очень большим, пурпурные вены змеились к поверхности и следовали вдоль его предплечий. Небольшая россыпь белых волосков была разбросана по его груди, спускаясь вниз, как река между четко очерченным прессом. Из-за ракурса я не смогла увидеть член, который так тщательно изучил меня внутри.

Но я знала, что он гладкий и красивый, как и все остальное в нем.

— Я не хочу детей, — сказал он в лунный свет, в тишину комнаты, которая стала осязаемой, успокаивающей, как бархат.

Конечно, в ту секунду, когда я почувствовала себя комфортно, он заговорил, и его слова пронзили мой комфорт ножом.

Я напряглась.

— Что?

Он перевернул нас так, что я запрокинула голову, смотря на него. Конечно, я не могла разглядеть его как следует, только самые тонкие очертания в густой темноте, в потерянных часах между двумя и четырьмя.

И я была потеряна. Несколько часов. Целую вечность, которая прошла между обеденным столом и его кроватью.

Его дыхание было горячим и мятным на моем лице. Мой лоб коснулся щетины.

— Дети, — повторил он, и гул его голоса отдался в груди. — Я их не люблю и не желаю.

И снова я попыталась понять причину этих слов, особенно учитывая то, что он знал о моем прошлом. Тупая боль, которая постоянно была со мной, усилилась. Неужели он хочет причинить мне боль? Это его план с самого начала? Настоящий киллер не убивает быстро, легко и безболезненно. Он ожидает идеального момента, чтобы убить изнутри.

— Я не понимаю, — прошептала я.

— Мы не воспользовались презервативом, — пояснил он. — И учитывая твою… ситуацию за последний год, я знаю, что ты не принимаешь никакие таблетки. Еще я брал твою кровь.

Я моргнула.

— Мою кровь?

— Да, — сказал он, как будто это было очевидной вещью, связанной с женщинами, которых ты должен был убить, но не сделал этого и вместо этого похитил, а затем переспал с ней.

Может быть, в таких ситуациях это было самым очевидным. У него больше опыта, чем у меня.

— Технически не я, — поправил он. — У меня нет ни возможностей, ни оборудования. Это сделал врач, который тебя лечил. Ты чиста, — то, как он это сказал, должно было меня успокоить.

— Наверное, так оно и есть, — сказала я, понизив голос до шепота.

Возможно, единственное, что осталось во мне чистым, – моя кровь. С другой стороны, это была скорее всего самая грязная вещь в моем теле.

— Но есть и другой способ защиты, — продолжал он. — Я не видел противозачаточных с твоими личными вещами, и если у тебя нет какой-нибудь контрацептивной спирали…

— У тебя не будет детей, — перебила я. — То есть, у меня, — слова сорвались с моих губ быстро и мучительно. — Я не могу после… беременности у меня травма от потери ребенка. Это значит, что я никогда… тебе не о чем беспокоиться.

Я так сильно прикусила губу, что кровь хлынула мне в рот. Боль была ничем по сравнению с разрывающим ощущением в животе. Боль, которой было уже больше года, но почему-то такая же острая, как в тот день, когда я почувствовала, что мой ребенок умирает внутри меня.

Боль никогда не исчезала.

Я этого не хотела. Не хотелось давать себе ни минуты передышки. Я заслужила нести эту боль с собой. Всегда.

Рука Лукьяна скользнула вниз по моей спине и снова поднялась.

— Понятно, — пробормотал он.

Ни слова утешения. Никаких сожалений. Ничего. Это не в его стиле.

Я моргала, пытаясь бороться с прошлым, которое манило меня, хотело причинить боль. Вместо этого я выбрала другой вид боли. Льдисто-голубой вид. Здесь, в настоящем.

— Скажи мне, — потребовал он, как только я посмотрела ему в глаза.

Сначала я смущенно нахмурилась.

Его взгляд скользнул по шрамам на моем плече, груди, животе.

— Скажи мне, — повторил он.

Мой желудок наполнился камнями. Ах, значит, ему нужна была остальная часть моей грязной истории. Мои зубы болезненно стучали друг о друга. Это был рефлекс – держать свое прошлое близко, позволять ему пожирать мои внутренности, но не выпускать его наружу. Не разрешать прошлому парить в воздухе, смотреть мне в лицо и уничтожать меня полностью.

Но кое-кто уже смотрел мне в лицо, и он мог полностью уничтожить меня.

Поэтому я начала говорить.

***

Лукьян

Он слушал ее рассказ безучастно, по крайней мере внешне. Наверное, это маска, которую он нацепил, вредила ей. Он знал это. Она была открытой книгой: ее дисфункция, ее безумие вместе с ее сердцем. Ее лицо. Ее сверкающие глаза. Каждый грубый, мучительный выдох.

Лукьян знал, ей больно, что он не реагирует внешне.

Но его это не беспокоило.

Ее жизнь уже была болью; пусть еще потерпит.

И, скорее всего, пусть потерпит в будущем, если это будущее будет включать его.

— А потом… ну… — она резко втянула воздух, ее слезящиеся глаза не отрывались от его. — Остальное ты знаешь.

Остальное он знал.

Остальное: ребенок, который был насильно зачат в ней, которого она каким-то образом нашла способ любить.

А потом, вместо того чтобы оказать ей милость и убить, муж вышвырнул ее на улицу, чтобы ее заживо сожрали. Сожрали ее же собственные демоны. Он не хотел убивать ее, потому что это было бы очень любезно. А Элизабет знала, что этот человек не способен на доброту, даже когда речь идет об убийстве.

И все же она думала, что именно этот человек приказал убить ее.

Правда терлась в глубине сознания Лукьяна, царапала его странным и неприятным чувством вины. Он с усилием смахнул ее. Сейчас было не время говорить ей правду. Пришло время для чего-то другого.

Поэтому он отодвинулся от кровати, от нее, не говоря ни слова. Он снова оттолкнул чувство вины, которое пронзило его в отражении ее остекленевших глаз, когда он оставил ее в постели одну. Наедине со своими демонами.

Он встал, не одеваясь, и, повернувшись к ней спиной, пересек комнату, чтобы нажать на панель в стене, открывающую экран компьютера. Он снова понял, что это причиняет ей боль; быстрый вдох позади сказал ему об этом. Но сейчас он не мог сосредоточиться на этом. Его мозг был перегружен пульсирующей потребностью убивать.

Его пальцы расплывались по клавиатуре, когда он вошел в портал, скрытый глубоко в темной паутине.

Он почувствовал ее запах, прежде чем она заговорила, лилия и ваниль витали в воздухе, и он напрягся от реакции своего тела. Он не переставал печатать и не отрывал глаз от экрана.

— Что ты делаешь? — спросила она хриплым шепотом, который он почувствовал прямо в своем члене.

Желание вернуться, поранить ее прозрачную кожу своими прикосновениями было почти непреодолимым. Но Лукьяну сейчас нужно было держать себя в руках. Он трахнет ее позже. Он постарается трахнуть ее так сильно, что она снова потеряет сознание. Ему это нравилось. Ее тело обмякло под ним, пока он находился внутри нее.

«Позже», – сказал он себе и своему члену. Он сделал мысленную пометку, чтобы потом зарыться ртом между ее ног. Ее вкус запятнал его язык своей пьянящей сладостью, ведь до этого всё, что он когда-либо пробовал, было кислым. Это было похоже на героин. Но героин не вызывал такого привыкания.

Он не ответил ей и не станет отвечать, пока не получит нужную информацию. Она не стала его доставать. Она во многом не была похожа на других женщин. Она не станет ворчать на него, требуя ответа, ругать за молчание. Никакая женщина не осмеливалась так обращаться с ним, но он знал, что так поступают с другими, более слабыми мужчинами.