Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки - Треваньян. Страница 26

Во всем мире не найдется более мучительной вершины для штурма, чем эта огромная глыба из льда и рыхлой, выветрившейся породы. Она уничтожает человека, но не благородным ударом, как Айгерванд или Нанга Прабат, а исподтишка, мало-помалу высасывая силу духа и тела, пока человек не превращается в скулящего безумца, еле способного стоять на ногах. Ни один участок подъема не представляет ни особой трудности, ни даже интереса в альпинистском смысле. Не будет преувеличением сказать, что любой достаточно физически подготовленный дилетант, при соответствующем снаряжении и навыке дышать разреженным воздухом, осилил бы любую отдельно взятую тысячу футов этого подъема. Но Аконкагуа поднимается на тысячи и тысячи футов, и человек час за часом карабкается по сланцеватой глине и рваному камню, по моренам и ледникам, иссеченным множеством трещин, не ощущая никакого продвижения к цели, не чувствуя, что вершина становится ближе. А змеящиеся вокруг пиков грозы с молниями то и дело останавливают альпиниста, заставляя прижаться к скале и замереть неизвестно насколько. Возможно, навсегда. А эта куча мусора, не убранного со дней Творения, упорно тянется все выше и выше.

До вершины оставалось менее трех тысяч футов, когда один из немцев скис окончательно, деморализованный горной болезнью и холодом, пробиравшим до костей. «Зачем? — спрашивал он. — Не всё ли равно?» Все поняли, что он имеет в виду. С технической точки зрения Аконкагуа настолько неинтересна, что служит не столько вехой в карьере альпиниста, сколько явным признанием того скрытого желания смерти, которое гонит в горы многих скалолазов.

Но чтобы какая-то горка, даже самая расстервозная, остановила Биг Бена! А Джонатан и подумать не мог отпустить Бена к вершине одного. И было решено, что немцы останутся там, где были, и постараются обустроить лагерь получше к тому моменту, когда новая штурмовая группа спустится вниз, теряя последние силы.

Следующие полторы тысячи футов стоили Бену и Джонатану целого дня, при этом они потеряли половину провизии, да и сами чуть не сорвались.

На другой день их остановила гроза. Огни святого Эльма искрились на кончиках ледорубов. Одеревеневшими пальцами они вцепились в края брезентового тента — единственной их защиты от завывающего ветра. Ткань раздувалась и хлопала на ветру, издавая звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Она извивалась и рвалась из онемевших рук, как разъяренное раненое животное, полное жажды мщенья.

С наступлением ночи гроза прекратилась, и им пришлось ногами выбивать брезент из рук, начисто утративших способность разжиматься. Терпению Джонатана пришел конец. Он объявил Бену, что утром они идут вниз.

Бен сжал зубы. Бессильные слезы текли из уголков глаз и замерзали на щетинистых скулах. «Чер-рт! — всхлипывал он. — Черт бы побрал эту долбаную горку!» Потом он совсем психанул, бросился на гору с ледорубом и начал терзать ее и крушить, пока от усталости и разреженного воздуха не рухнул, задыхаясь, в снег. Джонатан поднял его и помог доковылять до их жалкого укрытия. К наступлению ночи они окопались, насколько хватило сип. Ветер стонал, но гроза притаилась в засаде, и они смогли немного отдохнуть.

— Знаешь, старик, в чем дело? — в кромешной тьме спросил Биг Бен. Он успокоился, только зубами лязгал от холода, и от этого в его голосе слышались угрожающе психопатические нотки. — Старею я, Джон. Это уж точно моя последняя горка. И будь я проклят, если эта старая сука меня одолеет. Ты понимаешь?

В темноте Джонатан нашел и крепко пожал руку Бена. Через четверть часа Бен спокойно и уверенно сказал: — Попробуем завтра, да?

— Хорошо, — ответил Джонатан. Но он не верил, что все будет хорошо.

Рассвет принес с собой отвратительную погоду, и Джонатан оставил последнюю слабую надежду на покорение вершины. Теперь он думал исключительно о том, как бы спуститься вниз живыми.

Около полудня распогодилось, и они выкопались из своей норы. Не успел Джонатан изложить свои доводы в пользу того, что им следует вернуться, как Бен решительно устремился наверх. Ничего не оставалось, как только последовать за ним.

Спустя шесть часов они были на вершине. Последний этап Джонатан помнил крайне смутно. Шаг за шагом они продирались сквозь заветренную корку льда, по пояс проваливаясь в лавиноопасном снегу, слепо и тупо карабкаясь вверх, спотыкаясь, скользя, сосредоточив все силы на том, чтобы сделать очередной шаг.

И вот они на вершине. Но в кружении густых перистых облаков даже на расстоянии нескольких шагов ничего не было видно.

— О черт, и пейзажа-то никакого! — сердито проворчал Бен. Он начал возиться с завязками своих наружных водонепроницаемых штанов, потом скинул штаны. После недолгой борьбы с шерстяными лыжными брюками он освободился и от них, выпрямился — и выразил свое презрение к Аконкагуа древним и весьма красноречивым способом.

Когда они спускались, чередуя стремительное глиссирование с нудной долбежкой ступеней, стараясь успеть засветло, но при этом не вызвать лавину, Джонатан заметил, что Бен ступает как-то неуклюже и неуверенно.

— Что с тобой?

— Ног под собой не чую, старик.

— А когда в последний раз чуял?

— Да вроде часа два уж.

Джонатан отрыл в снегу мелкий окопчик и осторожно стащил с Бена ботинки. У того пальцы на ногах были белые и твердые, как слоновая кость. Четверть часа Джонатан держал окоченелые ноги Бена, прижав их к своей голой груди и прикрыв курткой. Когда в одну ступню стала возвращаться чувствительность, сменяя онемение приливами боли, Бен выл и грязно ругался. Но вторая ступня оставалась твердой и белой, и Джонатан понял, что своими мерами первой помощи ничего не добьется. Однако существовала большая опасность, что новая гроза застигнет их на открытом месте. И они двинулись дальше.

Немцы были просто великолепны. Когда покорители вершины, пошатываясь, приплелись в лагерь, они приняли Бена у Джонатана и чуть ли не на руках спустили его вниз.

А Джонатан мог лишь ковылять сзади, как лошадь, страдающая запалом и к тому же полуослепшая от снега.

Сидя в больнице Вальпараисо, подпираемый кучей подушек, Бен выглядел на редкость нелепо и как-то неуместно. В порядке светской беседы Джонатан обвинил его в симуляции — Бен, дескать, ни одной ночи не пропускает, чтобы не переспать с медсестрой.

— Да мне, старик, на них и смотреть-то противно. Всякая, способная оттяпать человеку пальцы, пока он не смотрит, вполне может и кое-что другое оттяпать.

Это было последнее упоминание об ампутированных пальцах ноги. Оба знали, что больших восхождений у Бена уже не будет.

Они не испытали ни подъема, ни гордости свершения, глядя, как за кормой корабля все дальше и дальше уплывает вершина Аконкагуа. Они не гордились победой, да и немцы не стыдились неудачи. Такая уж эта куча окаменевшего дерьма.

Вернувшись в Штаты, Бен решил организовать небольшую школу скалолазания в том уголке Аризоны, где самой природой были в изобилии предоставлены все мыслимые трудности, с которыми может столкнуться альпинист на маршруте. Однако столь немного находилось людей, стремившихся пройти курс высшего спортивного мастерства, который предлагал Бен, что Джонатан диву давался, как ему только удается сводить концы с концами. Да, конечно, сам Джонатан и еще примерно двадцать опытных альпинистов взяли себе за правило регулярно наведываться в школу Бена, но это и было тем, чем казалось, — благотворительностью. Неоднократные стычки с Беном, упорно отказывавшимся принимать плату за жилье и обучение, ставили Джонатана в неловкое положение, и он вообще перестал приезжать, тем более что новый дом и собрание картин целиком поглотили его.

— Ага! — прокричал Бен, когда они плюхнулись на сиденья после особо зловредной колдобины. — Все же я отплатил этой старой суке!

— А ты когда-нибудь задумывался, что было бы, если бы ты при этом заработал местное обморожение?

Бен засмеялся:

— И не говори! В резервации поднялся бы вой и стон, и толпы юных индианок все глаза бы выплакали. Вот так-то, старик!