Выбор. Долгие каникулы в Одессе (СИ) - Ковригин Алексей. Страница 56

Юлия Александровна вновь занималась моим вокалом, но уже с учётом того, что у меня начал проявляться пока ещё неуверенный баритон. Но мой педагог прочила мне «великое будущее» оперного певца, если я по своей глупости не испорчу голос. А уж поставить его мне должным образом она обещала уверенно. Её только немного смущало моё быстрое физическое развитие и «некоторое несоответствие» как она выразилась, моего подросткового возраста и слишком развитого голосового аппарата, более подходящего для юноши.

Но Семён Маркович, у которого по этому поводу консультировалась моя мама, настаивает, что я соответствую своему возрасту. А моё быстрое физическое развитие объясняет моей хорошей наследственностью, правильным питанием, здоровым образом жизни и ежедневными физическими упражнениями. Ох, и темнит что-то мой доктор, ведь наверняка видит, что я выгляжу старше на пару лет, чем он установил при первом осмотре.

Но вот свою «врачебную ошибку» признавать не хочет. И хоть я что-то не слышал о поллюциях у мальчиков в двенадцать лет, но с доктором не спорил и о своих ночных «проблемах» ни ему ни маме естественно ничего не рассказывал, поддерживая версию о моём юном возрасте. Меня всё устраивает и каков мой возраст в действительности мне совсем не критично.

Мои «тонкие» намёки на желательность дальнейшей моей стажировки в качестве певца и пианиста у моих преподавателей встретили полное понимание и одобрение. Но вот моё желание продолжить обучение в Парижской Консерватории вызвало некоторое недоумение. Тем более, что через Столярова мне поступило шикарное предложение от Немировича-Данченко, от которого по идее я должен был быть в полном восторге.

И преподаватели знают, что мне предложено место пианиста в оркестре его театра. Получить подобное предложение в любом из театров Одессы для меня было нереально, как ввиду «несерьёзности» моего возраста, так и в силу отсутствия подобных вакансий. Не, если бы я такую задачу перед собой поставил, то Алексеенко нашёл бы способ «надавить» и «помочь молодому дарованию», но у меня была другая цель, и предложение от именитого драматурга её только усложняло.

Хорошо хоть что с первого дня обучения в консерватории я проявлял себя скорее, как эстрадный музыкант и исполнитель, за что и получил от Вилинского ироническое прозвище «мастер миниатюры». И хотя прозвище носило скорее всего шутливо-нейтральную окраску, но в среде студентов Муздрамина и музыкантов Одессы оно стало трактоваться как пренебрежительное, показывающее мою неспособность к серьёзной классической музыке.

Конечно, это немного портило мой имидж и снижало моё реноме, но, если надо я и это переживу, было бы только оно на пользу моей цели. А оно было на пользу. Парижская Консерватория как раз и славилась своей танцевальной хореографией, эстрадными певцами и музыкальными исполнителями, на что я и делал упор в своём обосновании места стажировки.

Но тут возникла новая проблема, о которой я раньше как-то не подумал. Если моих педагогов удалось склонить к мысли, что такая стажировка мне действительно необходима и пойдёт на пользу, так как в Советском Союзе все консерватории ещё с царского периода были ориентированы в основном на получение студентами классического академического оперного образования, а эстрадные артисты в своём большинстве прошли обучение именно «в заграницах», то мой возраст стал «камнем преткновения» для моего выезда за рубеж.

По закону я был несовершеннолетним и недееспособным, хотя вот уже четыре года вполне себе успешно трудился музыкальным руководителем ансамбля. Но то было исключение, оговорённое в трудовом кодексе и на общую дееспособность никакого влияния не оказывало. Мне нужна была эмансипация или сопровождение взрослого опекуна, то есть мамы. Но и мама не высказывала никакого желания «ехать на чужбину», да и я от такой перспективы был не в восторге. То, что я задумал лучше было делать без маминого пригляда.

Но с моей эмансипацией не смог помочь даже «мой лучший друг» Алексеенко. Советские законы о защите детства в двадцатых годах были даже жёстче чем в моём времени. Единственно чего мне удалось добиться от органов опеки, это согласия на мою частичную эмансипацию с четырнадцати лет, но до этого был ещё почти целый год.

Пришлось с этим смириться и я принял предложение Николая Николаевича поработать у него ассистентом, тем более что работа в консерватории давала мне возможность получить официальное направление на заграничную командировку для стажировки от Муздрамина, а это намного упрощало проблему моего выезда за пределы СССР.

– Ах, ты ж твою… – я еле сдержал ругательство при виде рассыпанных по полу папок. Хорошо, что сам тщательно завязывал шнурочки, а то сейчас бы заколебался сортировать рассыпанные бумажки. – Что ж ты такой неуклюжий-то? – не удержался я, глядя на рыжего худого паренька лет восемнадцати, что так некстати наткнулся на меня, когда я нёс стопку папок с документами поступающих в консерваторию абитуриентов.

– Давай, помогай теперь собирать. – я вытянул руки вперёд подставляя ладони под документы, и паренёк без лишних разговоров начал поднимать папки с пола и вновь укладывать в стопку на моих руках. – Давай я помогу тебе их донести, а то на тебя опять кто-нибудь наткнётся и всё уронит. – Ага! Наташа, мы снова всё уронили! – я хохотнул, вспомнив мем из своей прошлой жизни, но милостиво согласился: – Помоги, я не против!

– Меня Моня зовут! – парень протянул руку для знакомства, но увидев папки на моих руках смутился. – Извини, что-то я совсем не о том думаю.

Я взглянул на смущённо улыбающегося Моню и подмигнул ему: – Ничего, бывает! Наверное, поступать пришёл? Тут все в первый раз волнуются. Что сам-то окончил и на кого учиться собрался? – Моня пожал плечами: – Да я как все, закончил школу и музыкальные классы, но музыкой с детства занимаюсь. Вот, хочу выучиться на дирижёра! – и небрежно, видимо желая произвести на меня впечатление добавил: – Уже два года работаю пианистом в духовом оркестре!

– Жаль, что не скрипачом! – я усмехнулся, глядя на своего добровольного помощника, идущего рядом.

– Это почему жаль? На скрипке я тоже играть умею, но мне больше нравится пианино и аккордеон.

Я напел куплет из популярной в моём времени песенки Александра Розенбаума и вздохнул. Вот, даже не задумываясь вспомнил песню и по ходу так же легко заменил всего одно слово, а она теперь зазвучит в этом времени и совсем о другом человеке. Интересно, сколько я ещё изменений внёс в этот мир, даже сам того не замечая? И останется ли этот мир моим прошлым, или уже совсем свернул с прежнего пути и его надо рассматривать как параллельный, а не альтернативный?

Хотя… Какая мне разница? Для меня-то и всех окружающих он всё равно один-единственный и реальный. Так что нечего раскисать, у меня впереди ещё много работы. У нас, попаданцев, нет времени на рефлексии, нам ещё мир спасать! Я невольно улыбнулся своей иронии. Ну, раз на сарказм ещё способен, значит не всё потерянно.

– Ну, что Моня, как тебе такая песенка?

– А ты что, антисемит? – рыжий смотрел на меня исподлобья и с прищуром, словно пытаясь что-то разглядеть внутри меня.

– С чего ты это взял? – я даже притормозил и остановившись оторопело посмотрел на своего спутника.

– Ты назвал меня жидёнком Моней, а за это можно и в лоб получить! – Моня воинственно запыхтел как закипающий чайник, его глаза свирепо засверкали, а щёки гневно раскраснелись. Ещё немного и пар из ушей пойдёт, а то и свисток засвистит. Это было настолько смешно, что я не удержался и расхохотался, повергнув своего визави в растерянность от такой моей реакции на его воинственный настрой.