Мамалыжный десант (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 10

Боец Лавренко знал, что нужно поспать. Лечь, накрыться с головой непонятно чьей однополой шинелью и поспать. Помогает.

Прошло первое мая, немцы никакой тяги к солидарности трудящихся не проявили, наши тоже особо не настаивали. Дежурные обстрелы, бомбежка «средней тяжести». Из праздничного случился визит комсорга, порядком подпортивший Тимофею настроение.

– Ага, Лавренко, который Партизан, – долговязый смешной старшина Бутов присел на солому на приступке траншеи. – Как голова? Звенит?

– Проходит потихоньку. Левым ухом уже почти нормально слышу.

– Это хорошо. Тогда чего от комсомола прячешься, товарищ Тимофей?

Звучало несколько странно, и товарищ Тимофей откровенно удивился. С Бутовым, комсоргом батальона, виделись только вчера, правда, по делу совсем не комсомольскому, а когда пилу пропавшую искали и потом ругались с вороватыми саперами.

– Чего же я прячусь, товарищ старшина? Ты же мне сам вчера толковал, что крыть ворюг можно и нужно, но не матерно.

– То одно. А на повестке другое. В комсомол почему не вступаешь? Не чувствуешь себя готовым влиться в ряды головного коммунистического резерва?

– Чувствую. Только я еще присягу не принимал и красноармейскую книжку не получил. Получу, сразу к тебе приду и заявление напишу. Если листочек дашь.

– Листок я тебе найду, даже три, – заверил комсорг. – Но писать нужно не мне, а в ячейку по месту прохождения службы. Ты у минометчиков числишься, туда и пиши, не жди. С присягой твоей как-то затянулось, это верно, а твоя красноармейская книжка лежит у вашего нового комбата.

– О, так я заберу книжку, спасибо! А почему я у минометчиков числюсь, если я связной батальона?

– Да черт его знает. Я сам вчера узнал, когда в штабе полка встретил лейтенанта Малышко. Он теперь назначен комсоргом полка, это если ты пока не знал. Так он конкретно о тебе интересовался, насчет твоего поведения и прочего. У тебя, Тимка, с ним чего такого плохого вышло? Похоже, лейтенант зуб на тебя имеет, а? – Бутов смотрел вопросительно.

– Да чего вышло… ничего не вышло. Я с ним-то и говорил единственный раз в самый первый день. Он меня мигом приписал к роте старлея Мазаева, и мы двинули через реку. И всё. Потом несколько раз мельком в штабе полка виделись, так он мне и слова не сказал.

– А ты его часом в тот первый раз не посылал по известному адресу? Похоже, зол он на тебя. Этак остро вопросы ставил… – Бутов в сомнениях покрутил длинной ушастой головой.

– Старшина, ты хоть раз слышал, чтобы я посылал кого из офицеров?! – потрясенно вопросил Тимофей. – Я дисциплину сознательно соблюдаю и поддерживаю.

– Вот и я удивился, – признал комсорг. – Тебя, считай, весь полк знает. Комбат, начштаба всегда уверены – если Партизану поручить – дойдет и выполнит. Вон и медаль ты сразу получил и очень заслуженно.

Оба посмотрели на медаль под раскрытой телогрейкой Тимофея – кругляш и колодка «За отвагу» слегка потускнели, но еще выглядели новыми.

– А Малышко-то, наверное, ничего за переправу не получил, – пробормотал, осознавая, боец Лавренко.

– Так они же вошкались, даже позже противотанкистов на правый берег перебрались, за что же им давать? Его в звании повысили, на ответственную должность поставили, – старшина почесал нос. – Не думаешь же ты, что он завидует? Все-таки офицер, комсомолец.

– Да чему тут завидовать? Ладно бы мне орден дали, а так медаль, совсем солдатская. Наверное, Малышко мне, как бывшему под оккупацией, не особо доверяет, вот тебя и расспрашивал, – высказал нейтральную догадку Тимофей.

– Ты же не окруженец, не «примак» и не полицай, как возрастом подошел и вас освободили, ты сразу и призвался, – пожал плечами недоумевающий комсорг. – Таких как ты, грамотных и без трусости, нам бы побольше. А то вон в третьей роте – из сорока человек пополнения один единственный комсомолец, остальные или в годах, или вообще политически отсталые, только смотрят, глазами хлопают.

– Ничего, наверстают.

– Это конечно, наверстают. Мы с ними работаем, – Бутов, закряхтел и встал. – Вот что, Тимоха, не тяни, подавай заявление. Насчет присяги я в штабе напомню. Развели тягомотину – боец уже почти месяц воюет, награжден, а присяги не принимал. Формализм нас заедает! Ладно, увидимся, бывай жив-здоров!

Тимофей пожал мозолистую ладонь комсомольского работника и задумался. Маячили неприятности с совсем нежданной стороны. Малышко еще с первой встречи не особо понравился новобранцу. Верно говорил сержант Бубин про младшего лейтенанта – «тот еще жук». Но сержант-минометчик убыл по ранению – говорили, сразу несколько осколков ноги ему разодрали. А Малышко в полку, уже не минометчик, и даже в звании повысился. Положим, из минроты его сдвинули, поскольку толк от него куцый, как тот заячий хвост. Теперь, видишь ли, аж комсорг полка. Утверждать кандидатуры подавших заявление будет, тьфу на него. И, главное, чего взъелся?

Все это было огорчительно, но не то чтобы особо. Тут фронт, стреляют, на мелочи обращать внимание глупо и некогда. Погибнешь простым автоматчиком или комсомольцем-автоматчиком – Родина на те мелкие различия не обидится.

На следующий день по пути из хозроты Тимофей завернул к минометчикам. Новый комбат оказался человеком хорошим, сразу приказал писарю передать бойцу Лавренко красноармейскую книжку, поздравил с новым документом и спросил «правда ли, что в партизанах довелось сражаться?». Тимофей пояснил, что это народ так шутит-смеется, из-за того что посыльному мелькать везде приходится и еще потому, что довелось с первой разведкой в Шерпенах побывать.

Желтенькое удостоверение красноармейской личности слегка разочаровало Тимофея. Место для фотографии есть, а фото нет, это-то ладно. Но «занимаемая должность – минометчик» как-то уж совсем не по делу: бойцу Лавренко куда чаще свист немецких мин приходилось слышать, чем на свои советские «самовары» смотреть.

А еще через день Тимофей вновь оказался в медсанроте. И как раз через те проклятые немецкие минометы.

Сидели с Пашкой Грибелиным на краю ячейки, завтракали. Еще окончательно не рассвело, над рекой плыли серые клочья тумана. За селом вяло переругивались наши и немецкие пулеметы.

– А сегодня пшенка лучше, чем давеча, – заметил Пашка, скребя ложкой по дну котелка.

– Да, и разварилась хорошо, и конины побольше, – согласился Тимофей, облизывая ложку. – Но чай – баранья моча.

– Это уж как водится, – Пашка отставил опустевший котелок.

Питаться с Грибелиным было приятно – связист любил чистоту, и не особо чавкал. Стыдно сказать, но Тимофей на такие неуместные мелочи иной раз обращал внимание.

– Давай, – Пашка покосился на траншею и подставил кружку.

Тимофей булькнул из румынской широкогорлой фляги прямо в жидкий чай. В посудине было вино, довольно легкое, в голову не шибающее, но скрашивающее вкус едва теплого чая «из трепанных веников».

– Да, так-то оно лучше. Летом пахнет, – мечтательно сказал Пашка.

В небе характерно засвистело и бахнуло за первой линией траншей.

– Чего-то рано фрицы начали, – заворчал Тимофей. – Пошли в блиндаж.

Встать бойцы не успели. На этот раз свиста слышно не было, только звонко чпокнуло и из ячейки брызнуло густой грязью. Тимофей, еще не соображая, протер заляпанный лоб и глаза. Замерший Гребелин с ужасом смотрел себе под ноги:

– Прямое.

Из воды на дне окопа торчал стабилизатор 81-миллиметровой мины.

Бойцы подпрыгнули, шарахнулись от ячейки и чудом не разорвавшейся мины.

– А котел? – Пашка обернулся.

В этот миг ударила третья мина. Метрах в сорока, но все равно достала. Лавренко успел упасть, его вскользь полоснуло по левому боку. Пашке досталось похуже…

До санроты Тимофей дотащился сам. Там перевязали по новой, обработали поверхностное, но длинное рассечение. Зашивала фельдшер Клава – черноглазая и крутобедрая греза всего рядового и командного состава полка. Боец Лавренко шипел.