Южная трибуна - Хоффманн Клаус. Страница 7

Еще трое, потом его черед.

Подошла девушка, встала последней. Длинные темные волосы. Да это же…

– Эй, Клаудиа, – окликнул он. Она в растерянности уставилась на него.

А черт, я же наврал, что у меня уже есть место, внезапно пронзило его. Но ведь и она тоже говорила, что…

– Привет, Калле.

Ему приятно, что она запомнила его имя.

– Послушай, Калле, – запинаясь начала она, – я в тот раз обманула тебя. В этом году я уйду из школы. Хочу стать продавщицей, но пока ничего мне не светит, вот я и таскаюсь сюда.

– А я хвастался, что получил место и буду учиться на автомеханика. И тоже соврал.

На душе полегчало, все разъяснилось. Но все равно оба стесняются друг друга. Калле вздыхает с облегчением: подошла наконец очередь.

Его консультант – полный мужчина за пятьдесят, у него огромная лысина, и этим он напоминает Калле отца.

– Садитесь, – голос у него далеко не столь дружелюбный, как у молодой женщины из соседнего кабинета.

Когда он говорит, лицо его делается еще более обрюзгшим и безразличным.

– В первый раз здесь? Калле кивает.

– Ну-с, молодой человек, вы уже определились, какую профессию желали бы приобрести?

– Да, автомеханика.

– А не могли бы вы представить еще какие-нибудь документы, подтверждающие вашу квалификацию, кроме данного отнюдь не блестящего свидетельства?

– Мою квалификацию? Я несколько раз помогал другу ремонтировать его автомобиль.

– Я имею в виду другое. Не работали ли вы в автомастерской? А может, у вашего отца собственная мастерская? Вы проходили где-нибудь практику?

– Нет.

– Хм. Это не очень хорошо. – Он порылся в картотеке. – Выслушайте меня внимательно, – произнес он затем, словно до этого Калле его не слушал, а спал. – Я могу предоставить вам место, но поначалу всего лишь стажера. Каждый день с четырнадцати до восемнадцати на бензоколонке. Рядом у них мастерская. Хозяин готов взять в ученики того, кто покажет себя в работе. Вы должны будете отработать три недели. Одного я туда уже отправил.

– А сколько мне будут платить?

– Оплату я вам гарантировать не могу. Договаривайтесь уж там сами. В любом случае постарайтесь показать себя, и тогда вам, возможно, улыбнется место ученика в мастерской. Ну как, согласны?

– О'кей.

– Прекрасно. Сейчас я вам дам адрес. Калле рад, что может наконец уйти.

– Как дела? – с любопытством спросила Клаудиа, когда он вышел.

– Блестящие перспективы. Три недели вкалывать за здорово живешь на бензоколонке, каждый день, после обеда. А потом я, возможно, получу место ученика. Прямо тошно становится.

– Сейчас моя очередь. Подождешь меня?

– Хорошо, только не здесь. Я подожду на улице.

Покидая биржу, Калле внимательно всматривается в лица. Преобладающее выражение – разочарованность. Хорошо, что для него все уже позади. Через несколько минут появилась Клаудиа.

– Пойдем выпьем кока-колы, – предложил он. – Вон там уже пивная открылась,

– С утра в пивную! Лучше просто посидеть на скамейке.

– Ладно. А теперь скажи, как у тебя?

– Этот тип с ехидным взглядом сразу мне не понравился. Уставился на мое свидетельство так, словно это справка из колонии для несовершеннолетних. И сразу сказал, что рассчитывать мне особенно не на что, с двойкой по математике. На всякий случай дал адрес одного из таких огромных супермаркетов. А я всегда мечтала работать в маленьком магазинчике…

Облако брызг в воздухе.

– Ты что делаешь, свинья?

Парень на мотороллере пронесся по луже рядом со скамейкой, окатив обоих холодным душеем. Метрах в ста от них он притормозил и, хохоча, принялся наблюдать, как они отряхиваются, словно мокрые курицы.

– Подожди-ка, я его проучу, – Калле вскочил, нащупывая кастет в кармане джинсовой куртки.

– Ты с ума сошел, связываться с подонком. Хочешь казаться настоящим мужчиной?

Калле сразу стушевался. Вернулся на скамейку, чувствуя себя учеником, получившим втык от учительницы.

– Но нельзя же вот просто так взять и испортить людям вещи, – попробовал он возразить спустя какое-то время.

– Пусть идет своей дорогой, – наивно и в то же время обезоруживающе возразила Клаудиа.

Калле вспомнились последние три дня. «Пусть идет своей дорогой», – сказала она. Но на стадионе все совсем по-другому. А Бодо? Неужели следовало позволить ему избить себя?

– Ты часто бываешь в дискотеке? – спросила Клаудиа.

– Если честно, то редко. Для меня это дорогое удовольствие.

– Это точно. И все-таки мне нравится там бывать. А когда бывают нужны деньги, я подрабатываю по полдня в гладильной, неподалеку от моего дома. Но бывает, что и дискотека надоест. Тогда я врубаю на всю мощь Линденберга, пока не появится мать и не убавит звук.

– Да, Линденберг, у него есть несколько стоящих вещей, – поддержал разговор Калле. – А Гэллахера ты слышала? Вот его я могу крутить часами.

– А мне он вовсе не нравится.

– Хочешь, приходи ко мне в субботу. Послушаем магнитофон.

– А я думала, в субботу вы собираетесь врезать как следует парням из Дюссельдорфа, – напомнила Клаудиа.

– Да нет, игра будет в пятницу. К тому же я там не такая уж важная персона. И сам я еще ни с кем не дрался, ну так, чтобы по-настоящему…

– В конце недели ничего не получится. В субботу я договорилась пойти с Петером в кино.

– Это твой дружок, да? – В голосе Калле зазвучали агрессивные нотки.

– Нет. К этому он как раз очень стремится. Но для меня слишком стар. Все время кажется, что он только и ждет момента, чтобы на меня наброситься.

– А сколько лет этому Петеру?

– Восемнадцать. А зачем это тебе?

– Просто так, – уклонился Калле.

– Скажи, а этот твой клуб болельщиков, не слишком ли ты принимаешь все близко к сердцу? – спросила Клаудиа. – Неужели для тебя так важно подбадривать криками тех, кто бегает по стадиону с мячом?

– Сам не знаю. Но здорово, когда ты вместе со всеми на трибуне. Возвращаешься домой – и кажется, что это ты чего-то добился, что частица победы и твоя, понимаешь? Если б мы их не подбадривали, они бы не выиграли.

Калле и сам чувствует, что звучит это как-то неубедительно. На мгновение оба замолчали. Так ли уж здорово? Снова припомнилась прошлая суббота.

– Как тебе объяснить? Ты вместе со всеми, и делаешь то, что все. У человека ведь должны быть друзья. Верно?

И чем убедительнее он пытается объяснить, тем больше тускнеет образ клуба. Клаудиа чувствует, что говорить на эту тему ему неприятно.

– Хочешь, давай и мы как-нибудь сходим в кино.

– Давай, – сразу загорелся он. – В «Рокси» идет «Механический апельсин». Счастливчик сказал, что это самый сильный фильм из всех, какие он видел. Там есть такие сцены, прямо тошнота подступает к горлу.

Не успев договорить, он заметил, что Клаудии уже сейчас стало нехорошо. Она смерила его гневным взглядом.

– А О чем-нибудь другом, кроме кровавых драк, ты можешь думать?

– Ну почему же нет.

От волнения Клаудиа наклонилась вперед. Калле на миг заглянул в вырез ее блузки.

– Ты что, вообще не носишь лифчика?

– Мне кажется, так удобнее.

– Мне тоже, – Калле быстро обнял ее и поцеловал. Клаудиа смутилась. Чуть было не сказала, как он ей нравится, но слова застряли в горле. Нехорошо дружить с тем, кто только и умеет, что драться.

– Мне пора, – произнесла она и встала.

– Я провожу тебя до трамвая.

Взявшись за руки, они направились к остановке.

– Позвони, – сказала Клаудиа, поднимаясь в вагон. Калле посмотрел на часы, вспомнил про практику. В два он должен быть на бензоколонке. Но сейчас всего одиннадцать, и можно отправиться в «Кавасаки».

«Кавасаки» – бар, в котором с самого утра собирается молодежь. Тут всегда есть с кем поболтать. И время тянется совсем не так, как в школе.

– Эй вы, тише, это важно.

– Дортмунд, ура!

– Слушай, Драго, пей в свое удовольствие дома. Если все будут вести себя, как ты, мы до утра не кончим.