Дикая игра. Моя мать, ее любовник и я… - Бродер Эдриенн. Страница 3

– Пино идеально идет к сквобам, – пояснила она нам, как будто запивать еду вином было обычным делом для детей.

В ответ на мой удивленный взгляд мать весело пожала плечами.

– Если бы мы жили во Франции, ты получала бы к ужину вино с восьми лет!

Бен одобрительно хмыкнул, и мать отозвалась гортанным смешком.

Чарльз и Лили, ничуть не встревоженные тем, что я буду пить вино, не смущенные явным флиртом между своими супругами, тоже расхохотались.

В тот вечер все было так, просто и весело!

Часов в девять я заерзала на месте. Даже с включенными вентиляторами в гостиной было некомфортно жарко, и задняя поверхность моих бедер прилипала к стулу. Я то и дело украдкой бросала взгляд на большие напольные часы. Куда он запропастился? Когда наконец раздался стук в дверь, я метнула в брата умоляющий взгляд. Он не шелохнулся.

Пожалуйста, – молила я Питера, сделав бровки домиком. – Давай же. Просто сделай это.

Питер закатил глаза и нехотя пожал плечами, но потом сдался и пошел к двери.

– Можно выйти? – спросила я мать. – Мне нужно глотнуть свежего воздуха.

Она кивнула, едва обратив внимание на мою просьбу.

Поднявшись, чтобы убрать за собой тарелку, я почувствовала, что захмелела от вина. Сбегала наверх, почистила зубы, причесалась и поспешила к двери, притормозив лишь у самого порога, чтобы казаться сдержанной и невозмутимой.

Мой брат и наш сосед Тед стояли на передней веранде и болтали. Порядок ходов был известен нам всем: Питер вскоре попрощался и вернулся в гостиную, а мы с Тедом обогнули дом и спустились по лестнице на пляж. Разговаривать нам было в общем-то не о чем, потому и не разговаривали. Мы дошли до своего обычного места, легли на зернистый песок и начали целоваться, как делали каждый вечер уже почти неделю.

Мимо нас поверху прошла парочка, держась за руки, не догадываясь о нашем присутствии на песке, и остановилась у скалы возле кромки воды, чтобы полюбоваться отражением луны в узком заливе. Обычно мы отстранялись друг от друга, когда кто-то появлялся рядом. Но на этот раз Тед приложил палец к губам, веля мне хранить молчание, а потом рывком задрал мою майку выше грудей. Я так и осталась лежать спиной на песке, ошеломленная этим неожиданным маневром. Ухмыляющееся лицо Теда, освещенное ярким лунным светом, горело подростковой похотью. Глазами он пожирал мою грудь, мышцы на его плечах бугрились. А потом он взялся за дело – сжимал сначала одну грудь, потом другую, заставляя искры вспыхивать под ребрами и опускаться жаром внизу живота.

К тому времени как я вернулась домой, вечеринка подходила к концу. Лили собирала со стола десертные тарелки, у отчима был изнуренный вид. Даже Бен и моя мать как-то потухли. Я вошла незамеченной и проскользнула наверх.

Забралась в постель и начала прокручивать в голове встречу с Тедом. Не могла перестать думать о том, что он сделал. Правила подросткового сексуального взаимодействия просты и недвусмысленны: обратного пути нет. Я знала, что сегодня была определена новая стартовая черта и, когда мы в следующий раз вместе ускользнем из дома, моя голая грудь будет восприниматься им как данность.

Занавески в спальне были отдернуты, окна распахнуты так широко, как только возможно, и все равно в комнате стояла духота. Мои волосы, влажные от сырого соленого воздуха, липли к шее; бязевые простыни, шершавые от песка, путались в ногах. Казалось, на свете не осталось ничего прохладного, кроме луны. Она была похожа на холодный металлический кружок, который так и хотелось прижать к лицу. Снаружи не было ни малейшего дуновения, способного покачивать рыбацкие катера или хотя бы потревожить китайский фонарик, вывешенный на веранде моей матерью. В доме тоже все смолкло. Верно, родители и их гости наконец улеглись спать.

Столь многое изменилось в моем теле за последний год! Когда-то мне приходилось гоняться за мальчишками, чтобы добиться их внимания. Теперь же достаточно было взяться руками за перила веранды и прогнуться в пояснице, зарыться пальцами ног в песочек или поднять глаза, прищурившись, точно на солнце, – и они начинали сходить с ума. После долгого периода застоя мое тело словно взорвалось – набухали груди, раздавались бедра, кожа туго натягивалась над новыми горизонтами плоти. Мои внутренности тоже словно сошли с ума.

Каждый месяц у меня, как положено, были спазмы и кровь, но никто не рассказывал мне обо всем остальном: о том, как влажно и скользко там внутри, сколько всего случается даже в отсутствие месячных, меняясь и смягчаясь, оставляя для меня слизкие подсказки. Уплывая в дремоту, я снова и снова сонно перебирала события вечера – майка вверх, его руки на грудях, – пока внутри меня не родилось совершенно новое движение. Непривычная волна поднялась в самом центре глубоко внутри и мощно раскатилась по всему телу, попутно облизав каждый нерв и клетку.

Что это только что было?

Сон схлынул с меня, как и не бывало, я попыталась припомнить сделанные шаги, желая выучить путь к этому захватывающему ощущению, но оно от меня ускользало. Так я и лежала, то забываясь чутким сном, то снова пробуждаясь.

– Проснись, Ренни.

Я ощутила руку на плече и натянула простынь на голову.

– Ренни, пожалуйста.

Еще не успев повернуться и увидеть ее лицо, я услышала характерную дрожь в шепоте матери и почуяла винные отзвуки пино нуар в ее дыхании. Ее голос звучал как-то нерешительно и отчаянно. Матрас просел, когда она опустилась рядом со мной, и мое тело застыло, напрягшись, чтобы не провалиться в ямку. Я упрямо не открывала глаз и выровняла дыхание.

– Ренни! – В шепоте, теперь более настойчивом, по-прежнему слышалась непривычная дрожь. Она потянула вниз укрывавшую меня простынь. – Пожалуйста, проснись.

Даже рядом с ней, нависшей надо мной, обдававшей теплым дыханием мое ухо, я не хотела расстаться с мыслями о Теде. Почему мать оказалась в моей комнате посреди ночи? На какой-то миг я запаниковала: неужели она шестым чувством уловила, что я только что совершила свою первую вылазку в мир секса? Или это Питер выдал меня и рассказал ей, что я сбегаю из дома, напрашиваясь на неприятности? Я отвернулась от нее, полусонная, не в настроении слушать лекции, все еще плывущая на волне только что изведанного нового ощущения. Не хотела упускать его.

– Ренни, проснись. Пожалуйста, проснись.

Просто уйди, – думала я.

– Солнышко! Пожалуйста! Ты мне нужна.

После этого я открыла глаза. Малабар была в ночной сорочке, волосы дыбом. Я села.

– Мам? Что случилось? Все нормально?

– Бен Саутер только что поцеловал меня.

Я молча проглотила эту информацию. Попыталась осмыслить ее. Не смогла. Потерла глаза. Мать по-прежнему полулежала рядом со мной.

– Бен поцеловал меня, – повторила она.

Подлежащее, сказуемое, дополнение – такое простое предложение! А его смысл все никак мне не давался. Зачем Бену Саутеру понадобилось целовать мою мать? Я не была наивным цветочком, знала, что люди, бывает, целуют тех, кого им не положено целовать. Мои родители не возводили вокруг меня щиты, скрывая истории своих взаимных шалостей в то время, пока были женаты, я знала о неверности больше, чем большинство детей. Мне было четыре года, когда родители расстались; шесть – когда отец снова женился; семь – когда и его новый брак начал трещать по швам; и восемь – когда моя мать наконец смогла выйти за Чарльза, который жил отдельно от своей первой жены, но был еще женат, когда они с матерью познакомились.

Бен, конечно, тоже был женат – на Лили. Саутеры прожили в браке тридцать пять лет.

Мама и Чарльз. Бен и Лили.

Они вчетвером дружили семьями столько, сколько мои мать с отчимом знали друг друга, то есть уже около десяти лет.

Вот что на самом деле потрясло меня в этом поцелуе – дружба между Беном и Чарльзом. Они обожали друг друга. Их дружба длилась около пятидесяти лет, уходя корнями в те времена, когда они юнцами пускали «блинчики» по плоским, серым водам Плимутского залива, играли в отцов-пилигримов и строили крепости из песка, отражая атаки воображаемых врагов мушкетами из палок. За минувшие годы они вместе охотились и рыбачили, встречались с сестрами друг друга, были шаферами на свадьбах и стали крестными отцами для сыновей друг друга.