Ревущая Тьма - Руоккио Кристофер. Страница 26

– Значит, я должен поставить себя на его место? – Я отвернулся, прислонившись лицом к ее бедру. – Джинан, что, если… что, если Айлекс найдет подсказку? Координаты этого торгового поселения? Ты отправишься со мной, если Бассандер откажется?

«Откажется». Мысль поразила меня, как осколок мины – случайного прохожего. Я и сам мог отказаться. Хорошо, что Джинан не видела моего лица, иначе могла бы прочитать изумление в моих лиловых глазах.

Ее ноги напряглись. Она как будто удивилась:

– Что?

Повернувшись, я посмотрел на нее и поцеловал руку.

– Ты не подчиняешься Хауптманну, – сказал я. – Полетим вместе на Воргоссос?

– Не шути так.

– Хорошо, – ответил я, но энтузиазм уже загорелся во мне.

Идеи – что искры, а мой мозг чересчур устал и нуждался в новых затеях. Я закрыл глаза и уткнулся лицом в бедро Джинан. Усталость давала о себе знать, я чувствовал себя расплющенным, как насекомое под микроскопом.

– Джинан, если мы вернемся, то никогда больше не увидимся.

Она будет со своим народом, у которого совсем другая миссия.

– Знаю, – и без того напряженная, прошептала она.

– Я этого не хочу. Я хочу, чтобы мы были вместе…

Запнувшись, я посмотрел на овал ее лица, на коварно изогнутые брови над большими глубокими глазами, на едва заметный шрам на золотистой щеке, на губы, за которыми прятался острый язычок. Никогда нельзя было знать наперед, улыбнутся тебе или ранят словами.

– …Джинан, я люблю тебя.

Она одарила меня улыбкой и хрипло сказала, откинув волосы:

– Кто бы сомневался!

Я шутливо ткнул ее в плечо, и она рассмеялась, склоняясь ко мне:

– Вот чудак, я ведь тоже тебя люблю.

Я хмыкнул, но она все равно меня поцеловала.

Жар и отчаяние – вот что я ощутил, но не знал, на моем языке или на ее. Литературные критики древности часто утверждали, что мужчины считали женщин трофеями, которые можно было завоевать или купить. Ничего они не понимали. Невозможно оставаться мужчиной, считая так, ибо любовь – это отчасти попытка самому стать тем, кто достоин любви. То, что Джинан заслуживает любви, было не менее очевидно, чем сияние звезд. А вот насчет себя я сомневался. Как любой принц из легенд – вроде Артура, Тристана или Рамы, – я знал, что могу стать достойным, лишь совершив подвиг и преподнеся его доказательства к трону моей королевы. Любовь – не просто эмоция, а клятва, данная друг другу. Клятва, которую постоянно нужно обновлять, пока в этом не исчезнет необходимость.

Или пока судьба или смерть не разлучит вас.

Подняв меня на ноги и увлекая за собой, она вытащила мою рубашку из брюк. По коже пробежал холодок, волоски встали дыбом. Она отвела меня к постели. В ее походке было что-то, от чего я не мог оторвать глаз. Поцеловав, Джинан толкнула меня на матрас. В ровном свете ламп гобелены мерцали позолотой. Джинан отдала команду, и свет померк; остались лишь аварийные огни и красные фонарики над выходом и дверью в ванную.

– Думаешь, я позволю им разлучить нас? – прошептала она, сбрасывая рубашку.

Под ней ничего не оказалось, высокая грудь вздымалась с каждым вдохом. Джинан опустилась на меня.

«Тебе не оставят выбора», – едва не вырвалось у меня, но язык Джинан уже проник ко мне в рот, и все остальное тут же стало неважным. Ее пальцы скользили по моим волосам и телу. Я нашел рукой ее мускулистое бедро, расстегнул брюки, и Джинан зарычала, сжав меня сквозь ткань. Я выдохнул и обхватил ее лицо ладонями. Попробовал перекатиться на нее, но Джинан не поддалась. На мгновение я увидел так хорошо знакомые мне милые черты, высокие скулы, насмешливые глаза под копной вьющихся черных волос.

– Даже не думай, – сказала она и одной рукой припечатала меня к постели.

Поцеловав мои губы, подбородок, кадык, она убрала руку, которой прижимала меня. Все это напоминало спарринг. Ее волосы скользили по моей коже, щекоча до зуда.

Холодность моя растаяла.

Говорят, древние верили, что Вселенная однажды сожмется. Время обратится вспять, и мир вернется к своей первоначальной форме булавочной головки, на которой танцуют ангелы. Мне на мгновение показалось, что это уже случилось: все миры за пределами нашей постели и каюты исчезли, а мироздание смогло уместить в себя лишь Джинан и меня. Все остальное – сьельсины, Крашеный, Империя, Джадд, Бассандер и Отавия… даже Гхен, – все потонуло в свете Джинан, как начало времен в реликтовом излучении. Я всецело отдался страсти момента и рукам Джинан. Я любил, мы любили друг друга, и все в нашем мире было соткано из любви – пусть лишь на этот короткий миг. Это был рай для двоих. Отгороженный от остального мира сад.

Но в каждом райском саду есть свой змей, и света не бывает без тени.

Это не продлилось долго. Я не выдержал.

Так не могло продолжаться вечно.

Ничто прекрасное не вечно.

Даже на вкус Джинан оставалась солдатом. С привкусом железа и пота. Ее литое тело напоминало бронзовые статуи, изображавшие икону Ярости на алтарях Капеллы. Изнуренные, мы молча посмотрели друг на друга, предчувствуя очевидное: возвращение положит конец нашим отношениям, этим ночам.

В уголках рта Джинан виднелись морщинки. Морщинки, которые обычно сглаживал смех. Морщинка тянулась и между ее черными бровями, идеально ровная линия, словно прочерченная каким-то логофетом в знак признания ее тяжелого бремени. Это бремя Джинан снимала с себя на короткие часы, но никогда о нем не забывала. Раньше я вздрагивал, думая о том, как сам выгляжу в этот миг. Теперь перестал. Читатель, за годы изгнания я столько раз просыпался в холодном поту, дрожащий и одинокий!.. Есть ноши, которые нельзя сбросить даже во сне.

Мне нет прощения за то, что я сделал. Даже после смерти мою могилу будут попирать за это.

Глава 11

Твое величество

Медтехники Отавии доложили мне, что Сиран вывели из фуги, но я все равно на полтора дня отложил визит на «Мистраль». Я говорил себе, что еще скорблю, что еще не забыл жутких безжизненных глаз СОПов и того, как они двигались, даже будучи порубленными на кусочки. На самом же деле мне не хватало смелости встретиться с лучшей подругой Гхена. Здоровяк и Сиран были мирмидонцами, вместе были преступниками и заключенными и вместе последовали за мной с Эмеша. Гхену это стоило жизни.

«По нужде они бы пошли за кем угодно, – прозвучал во мне голос с интонациями Тора Гибсона. – Не вини себя за то, что предложил им путь, где бы он ни окончился».

«Горе – глубокая вода, – сказал я себе уже собственным голосом. – Горе – глубокая вода».

Мы – я и Хлыст – пересекли на шаттле статическое поле и направились к меньшему из наших кораблей. Длиной триста пятьдесят метров от кончика носа до края кормы, похожий на наконечник копья, «Мистраль» сиял, будто серебряный слиток у костра. Как и «Фараон», он был угранской конструкции и, судя по дате на регистрационной табличке, заложен еще в те времена, когда на этой далекой планете правили короли. Быстрейший из наших кораблей, «Мистраль» развивал скорость, восьмикратно превышающую световую. «Фараон» превосходил скорость света от силы в шесть раз.

– Пойти с тобой? – спросил Хлыст.

Мы сидели вдвоем в кормовом отсеке, отделенные от пилота перегородкой. Гул турбин лишь усиливал гнетущую тишину.

Я помотал головой секунд пять, пока не осознал, что ничего не ответил вслух.

– Нет. Ты не обязан.

– Адр, я не это имел в виду, – сказал Хлыст и поджал губы.

Я оставил ремарку без ответа.

– Она знает? Корво ей сообщила?

Смерть Гхена стала для меня непреложным фактом, и я, как рыба из притчи, не отдающая себе отчета в том, что живет в воде, даже не подумал уточнить.

– Неизвестно, – ответил мой лучший друг, наклонившись вперед, поближе ко мне.

– «…надлежало бы скончаться позже» [5], – перешел я на классический английский.

– Чего?

На лице Хлыста отразилось раздражение вперемешку с удивлением. Он не понял ни слова.