Сны Персефоны (СИ) - Белая Яся. Страница 13
Сначала пришёл Арес: обозвал её «девкой», заломил руки и норовил залезть под юбку. Только появившаяся вовремя Деметра спугнула его. Следующим нарисовался Аполлон: сочинял красивые стихи, где сравнивал её с нежным цветком, а себя — с ярким солнцем, согревающим этот цветок. Кора не оценила столь возвышенных метафор. Мусагет удалился, бормоча, что художник всегда одинок и не понят.
К осени Кора поняла, что сердце её полно тоски по нежным прикосновениям, страстным поцелуям и такой отчаянной любви, что светилась в чёрных глазах.
Когда он вновь поднялся на поверхность, чтобы выслушать волю Зевса — а Деметра собрала целый совет богов, потому что дочери предстояло уходить в Подземный мир, — Кора сама выбежала к нему навстречу из залы, где заседали боги. Каким-то чутьём угадала — придёт! сегодня!
И кинулась вперёд ровно в нужный миг. Выбежала и замерла, увидев. Он осунулся, побледнел, под глазами лежали тёмные круги. Сейчас, освещённый ярким солнцем Олимпа, он выглядел ещё более некрасивым и неуместным здесь. Он и сам это чувствовал — сутулился, словно хотел стать совсем незаметным. Но всё-таки нашёл в себе силы улыбнуться ей. Улыбка удивительно преобразила его: он словно помолодел на несколько лет и стал таким красивым, что яркие олимпийцы меркли на его фоне.
— Я уйду с тобой, — сказала она, протянув ему руку.
Он осторожно взял её ладонь и нежно коснулся губами — перевернул и поцеловал в самый центр.
— Из-за зёрен граната? Или потому, что так решил Зевс?
— Нет, потому что ни с кем больше я не могу чувствовать себя настоящей богиней, — и она шагнула к нему, шатнулась и попала в крепкие объятия, он прижал её к себе, коснулся волос. — Потому что я хочу быть твоей женой, Аид, мой Владыка, мой муж, мой господин.
А потом — они поцеловались. И пролетавшая мимо Ирида раскинула над ними свою радугу.
Так Кора обрела корни — глубокие, крепкие, надежные, и стала Персефоной — его Подземной Весной, умеющей миловать и убивать…
Афина входит почти бесшумно. Осторожно кладёт ключи на тумбочку в прихожей, проходит в комнату, не включая свет.
Я подаю знак:
— Не сплю.
Тогда она подходит и садится рядом на диван, берёт за руку. Она всегда чувствовала ответственность за меня — как за младшую сестру.
— У меня две новости — плохая и очень плохая, — невесело иронизирует, — с какой начинать?
— С менее плохой, — прошу я, понимая, что не готова выслушать нечто страшное.
— Помнишь те камни, что мы нашли в разрушенном блоке Макарии?
Киваю, как же не помнить этого инфернального зелёного свечения. До сих пор не покидает ощущение тревоги.
— Они — не земного происхождения. У смертных просто нет знаний, позволяющих создать подобное. Но и не божественного.
— Какого же тогда? — спрашиваю, замирая.
— Это технологии Звёздного Чертога.
Холодею, с ужасом думая, какая же тогда ещё более плохая новость. Думаю, наверное, слишком громко, но богине, которая родилась из головы Зевса, не нужно слышать вопрос, чтобы ответить на незаданный вопрос:
— Афродита исчезла. Прежде, чем Аид туда добрался. Он шёл по-божественному.
— Значит…
— Только одно… Вернее, только один из нас, олимпийцев, был вхож в Звездный Чертог…
Только теперь доходит — Аид не был олимпийцем. С тех пор, как он вытянул свой мрачный жребий, Подземный мир сделал его своим.
Значит, кто-то должен был представлять и Олимп. Кто-то очень шустрый, успевающий везде, пользующийся иногда шлемом-невидимкой моего мужа, умеющий ходить между мирами…
— Гермес! — ошарашивает меня догадкой.
«Да», — читаю в серых глазах.
— Но зачем ему?
— Затем, — печально отвечает моя воительница, — что если соединить Слово, Юность и Любовь может получиться оружие пострашнее, чем всё то, что за последнее время навыдумывали смертные.
Да — бесшумное, мягкое, необычно привлекательное, отрывающее от жизни, уносящее на летние луга, на Элизуим, под мертвые солнца и к траве без корней…
_________________________________________________________________
[1] Божества врачевания.
[2] Область в Подземном мире, страна вечного блаженства, место, куда после смерти, попадают праведники, аналог христианского Рая.
Сон четвёртый: Этот туман похож на обман…
Туман густой, как студень. Хоть режь ножом. Ей приходилось буквально раздвигать туманные хляби, чтобы сделать несколько шагов. Туман пугающ. Он — дыхание Эреба[1].
Туман манил, уводил и насмехался. И юная богиня, которая пыталась найти выход, разорвать густую пелену, выбраться из-под власти наваждения, смешила его. Он знал — у неё ничего не выйдет. Туман слишком плотно обвил её своими щупальцами. Совсем скоро утащит в бездну, где она не сможет дышать. Потому что нельзя дышать, если у тебя вырвано сердце. А он — вырвет, сможет, осталось чуть-чуть…
С маленькой богиней так весело играть.
«Куда ты спешишь, Кора? — будто спрашивал он. — Остановись. Мне есть, что тебе показать»
И дразнил её картинками: то темноволосый мужчина занимался любовью с зеленокожей нимфой; то рыжеволосая девушка отдавалась прекрасному юноше посреди цветочного луга…
Кора не хотела видеть. Она закрывала глаза, мотала головой.
«Нет! Всё это неправда!»
Туман хохотал. Туман подсовывал её новые картины — тьму, воющее отчаяние, невозможность исправить…
Кора не верила. Она убежит, туда, где всё хорошо, туда, где будут тёплые объятия и страстные поцелуи. В свой стабильный Подземный мир. Ещё немного. Она сможет. Там она обретёт силу. Там она станет… «…чудовищем!» — хохоча, подытожил её мысли туман.
И показал новую картину: чудовище нависает над красивым юным богом, его грудь пронзает острый железный шип, тёрн оплетает его совершенное тело колючими ветками, с алых полных губ несчастного капает ихор. Его глаза — молят о пощаде. Только чудовища не ведают этого слова. Чудовища умеют только одно — убивать.
Кора упала на колени и закрыла глаза руками. Она не хочет видеть. Не хочет знать. Туман вокруг неё — неправильный, словно Мом-Кривляка[2] скачет подле со своими ужимками и поддёвками. Только вот Мом, решивший как-то раскритиковать Афродиту, не нашёл в ней ни одного недостатка и лопнул от злости.
Туман ухмыльнулся: «Думаешь бог, дитя Эреба и Нюкты, мог так просто исчезнуть?»
Кора покачала головой: изгнать голос, избавиться от ненавистного собеседника, не слышать…
Но Туман не собирался умолкать:
«Лопнув, Мом стал по-настоящему великим. Теперь он воистину вездесущ. Он может вселиться в любого — смертного или даже бога. И тот сам начнёт играть и насмешничать. Это же весело. Так весело. Вот она истинная власть».
И тогда Кора вскинула глаза и вгляделась в туман: он переливался, менял форму — вот златокудрая красавица кривит идеальные губы в усмешке, вот бог в крылатых сандалиях прикрывает улыбку тонкой ладонью…
Им весело, а её страшно. От насмешек не уйти, не спрятаться, они преследуют тебя, как эринии, и жалят так же больно, как их бичи.
И не стоит молить о пощаде — чудовища не знают такого слова…
В последнюю неделю сны такие, что лучше не спать. Но если я не буду спать, Аид привяжет меня к кровати. Угрожал недавно, поймав на кухне нашего «штаба», где я сидела в кресле, обхватив остывшую чашку какао. Конечно же, утащил меня в постель и лично проследил, чтобы Гипнос не поскупился, когда плескал на меня из своей чашки. И я знаю, что это не пустые угрозы — действительно ведь привяжет.
Только пусть, всё равно сегодня я не смогу уснуть: не хочу вновь и вновь возвращаться в тот кривляющийся туман. К тому же чары Гипносова настоя больше на меня не действуют.