Враг рода человеческого - Хольбайн Вольфганг. Страница 45

Наконец он понял, что ведет себя просто нелепо. Слава Богу, что здесь, кроме него, никого не было, иначе он выставил бы себя на посмешище Но теперь Вайкслер понимал, что правильно сделал, решив не поднимать тревогу.

Но несмотря на это, он методично довел свой осмотр спортивного зала до конца, а затем проверил, хорошо ли закрыты две другие двери, которые имелись в этом помещении помимо главного входа. Одна из них вела в небольшую комнату, где хранились маты, мячи и другой спортивный инвентарь. В начале своего дежурства Вайкслер проверил это помещение, а затем запер его на ключ, который сейчас находился у него в кармане. Вторая дверь вела в раздевалки и туалеты. Вайкслер самым тщательным образом все осмотрел, заглянув даже в каждый шкафчик раздевалок. Закончив с обыском, Вайкслер взглянул на часы и увидел, что до конца его дежурства оставалось всего двадцать минут. Теперь он, по крайней мере, был уверен в том, что кроме него в этом спортивном зале не было ни одной живой души.

Никого, если не считать человека, который стоял слева от двери во втором ряду, склонившись над одним из трупов.

Это было страшным потрясением для Вайкслера. Он остановился как громом пораженный, не в силах отвести взгляд от фигуры человека и не в силах постичь то, что видел. Однако вскоре он сумел вновь овладеть собой — сказалась многолетняя военная подготовка — и, все еще находясь отчасти в шоке, сорвал с плеча привычным движением автомат и направил дуло оружия на незнакомца.

— Не двигаться! Одно движение, и я стреляю!

Незнакомец не сделал ни единого движения, но у Вайкслера было такое впечатление, что на того вряд ли подействовали его слова, скорее человек, тайком проникший в это помещение, был слишком сосредоточен на своем занятии. Вайкслер говорил очень громко, почти кричал; но незнакомец, похоже, его не слышал.

— Эй, вы! Отойдите от койки! Назад! И повернитесь кругом — только медленно!

На этот раз Вайкслер выкрикнул свой приказ, но парень не шелохнулся. Вайкслер чувствовал, как у него начинает дрожать каждый нерв. Указательный палец его правой руки застыл на курке — еще немного, и курок будет спущен. Но что делать, если парень просто проигнорирует его слова? Не может же Вайкслер взять и расстрелять его на месте!

И все же Вайкслер именно так бы и поступил, если бы не произошло чуда. У лейтенанта было ощущение, что неотвратимо надвигается одна из тех катастроф, приближение которых обычно явственно видишь, но не можешь остановить, хотя отлично знаешь, как это сделать. Еще одна секунда, и он нажал бы на курок… Но именно в этот момент незнакомец выпрямился, отошел на полшага от койки и повернулся.

Вайкслер сделал большие глаза от удивления. Теперь он мог хорошо разглядеть незнакомца, а до этого видел всего лишь его силуэт. Это был человек неопределенного возраста — ему можно дать лет тридцать, сорок пять и даже больше. Его внешность производила… странное впечатление. Другого слова Вайкслер не мог подобрать.

— Кто вы такой? — нервно спросил лейтенант. — Как вы сюда вошли и что вы здесь делаете?

И хотя Вайкслер задал незнакомцу сразу три вопроса, он не дал ему возможности ответить ни на один из них, а, подойдя ближе, махнул в сторону повелительным жестом.

— А ну назад! Отойдите от кровати! И без резких телодвижений! Я хочу видеть ваши руки.

Незнакомец даже не пошевелился. Он пристально, но без малейшей боязни, а тем более страха, смотрел на Вайкслера. Его глаза тоже производили странное впечатление: они были темными и самым неожиданным образом яркими, хотя чуть затуманенными, как будто затянутыми легкой поволокой. У Вайкслера сложилось такое впечатление, что этот человек видел мир совсем иначе, чем он сам, но одновременно он разучился воспринимать вещи такими, какие они были в действительности.

Кто он такой, этот парень? Какой-нибудь чокнутый кришнаит?

— Черт возьми, ты слышал, что должен отойти на шаг назад? — снова потребовал Вайкслер. — Я вижу, что ты страшно устал от жизни, но здесь — закрытая зона, контролируемая войсками, тебе это ясно? Мы, черт возьми, выполняем приказ!

Он подчеркивал вескость каждого своего слова угрожающими движениями автомата в сторону нарушителя. И на этот раз он добился реакции незнакомца, правда, не той, на какую рассчитывал.

Взгляд темных, вызывающих в душе Вайкслера тревогу глаз незнакомца проследил за движениями автомата и сконцентрировался на оружии. Но он, как и прежде, не производил впечатления испуганного человека, а скорее казался заинтересованным тем, что увидел. Этот парень или не принимал лейтенанта всерьез, или просто впервые в жизни видел оружие.

Но тут Вайкслер увидел такое, что сразу же забыл все на свете. Пластиковый мешок, над которым до этого стоял склонившись незнакомец, был раскрыт, замок-молния полностью расстегнута, и Вайкслер мог хорошо видеть лицо и плечи лежавшего там трупа.

— Какого черта… — начал он и, снова повернувшись к незнакомцу, направил дуло своего автомата ему в лицо. Вайкслер весь кипел, охваченный яростью, и еле сдержал себя, чуть не ударив прикладом парня в лицо.

— Что это значит? — спросил он дрожащим от бешенства голосом. — Кем ты себя воображаешь? Ты хочешь показать, что не питаешь уважения к останкам погибших?

Вайкслер снова не получил никакого ответа, но в глазах незнакомца зажегся какой-то огонек, который можно было счесть за насмешку — или за нечто другое, диаметрально противоположное.

А затем незнакомец исчез.

Он не убежал, не растворился постепенно в воздухе, не исчез в столбе дыма и огня. Он просто пропал — бесшумно, без дешевых эффектов, моментально пропал и все. Именно это и ошеломило Вайкслера.

Вайкслер уставился на то место, где только что стоял незнакомец, и битых полминуты разглядывал его. Наконец он растерянно заморгал. Он не был даже особенно напуган.

И совсем не удивился, когда, обернувшись, увидел, что “молния” на черном пластиковом мешке наглухо застегнута.

Он, должно быть, где-то здорово ударился головой, потому что, проснувшись, почувствовал сильную головную боль. Следующее ощущение было ему хорошо знакомо — хотя он уже и не надеялся его снова испытать: в вене на тыльной стороне левой ладони торчала игла, и это место жгло как огнем. Затем он услышал голос медицинской сестры:

— Мне кажется, он просыпается.

— Вы ошибаетесь. Он уже проснулся и только притворяется спящим.

Иглу из вены Бреннера тут же вытащили — причем, по его мнению, слишком грубо — и он, невольно открыв глаза, увидел перед собой лицо склонившегося над ним врача.

— Бессмысленно пытаться обмануть этих ребят, — продолжал врач, указывая жестом на столик с медицинскими приборами и невесело улыбаясь. — Надеюсь, вы это хорошо поняли? Как вы себя чувствуете?

— У меня болит голова, — ответил Бреннер.

— Понятно. Судя по шишке на вашем виске, она должна просто раскалываться.

— Что верно, то верно, — выдавил Бреннер сквозь сжатые зубы. — Благодарю вас за сочувствие, доктор.

— С чего вы взяли, что я испытываю к вам сочувствие? — недовольным тоном спросил Шнайдер. — Почему-то все ждут от нас, медиков, понимания и сочувствия. В данном случае я считаю, что вы получили то, что заслужили. Надеюсь, теперь вы понимаете, как легкомысленно вы поступили?

— Но я всего лишь хотел…

— …встать и немного прогуляться. Я знаю, — перебил его Шнайдер. — И при этом по возможности уничтожить все те положительные результаты, которых мы добились за последние дни.

Глаза Шнайдера сердито поблескивали. Его гнев был вполне искренним и, возможно, вполне естественным, с его точки зрения. Однако он показался Бреннеру чрезмерным.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Я, действительно, не хотел вас огорчать, господин профессор.

— Если так, то вам не следовало вставать и разгуливать здесь. Вы что, считаете себя молодым богом? — сказал Шнайдер все еще осуждающим, но уже примирительным тоном. Врачи, конечно, не святые, которые все понимают и прощают, но они, по всей видимости, привыкли к огорчениям и неожиданным заботам. Шнайдер взглянул на Бреннера осуждающе, а затем прибавил: — А теперь давайте поговорим серьезно: о чем вы, собственно, думали, когда решились на столь безрассудный поступок? Неужели вы не понимали, что с вами может случиться беда?