Селфи на краю (СИ) - Суркова Екатерина. Страница 4

— Ответ на твой вопрос и есть мой сюрприз, Лаврентий… Я не позволила тебе сбежать после первой ночи. Ты ведь так привык, да?

Юля говорила чётко, будто отчеканивая каждую букву. Она произнесла его настоящее имя настолько ядовито, что Ларс рассвирепел. Он хотел было снова броситься к пригорку, но она отступила ещё на шаг. Решимость смешной цирковой мартышки, в одно мгновение превратившейся расчётливую, мстительную хищницу шокировала Лаврова.

— Отвечать я буду долго… Ты же не спешишь? — Юля подстелила куртку и села на неё, обняв коленки руками. — Я начну издалека, Лаврик… Наверное, так мама тебя зовёт?

Ларс сжал кулаки, однако сознавая, что их роли переменились, он глубоко вздохнул и, чтобы справиться с собой, взглянул на небо. Пронзительно сияющее солнце окружили рваные, похожие на клочья пены, облака. Пытаясь успокоиться, Ларс смотрел, как тревожно сияют золотистым светом их прозрачные края.

— Помнишь, с чего всё началось? Один малю-у-сенький случай… Не округляй глаза! — Юля нажала на кнопку смартфона.

Ларс снова вскочил, но тут же опустился на траву. Ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать тоненького, язвительного голоска благородной мстительницы. Впрочем, воспоминания почти помогли его заглушить. Перед глазами возник весёлый зимний денёк с похрустывающим снегом и солнечными лучами, сияющими в окнах девятиэтажек. Морозец пощипывал за нос, а в небе тающей льдинкой белел утренний месяц. Ларсу стало страшно, когда он взобрался на крышу гаража. Чистый, недавно выпавший снег был уже исчерчен птичьими крестиками, на бортике старой песочницы, впавшей в зимнюю спячку, красовалась надпись: «Павлик…». Далее следовало слово, прижившееся на Руси со времён Куликовской битвы. Рядом с песочницей угрожающе поблёскивал ослепительно-белый наст. Страх надувался в груди резиновым шаром. В ушах шумело, и сердце, словно собираясь выскочить, колотилось где-то в горле. Насмешливый голос брата Сашки привёл его в чувство: «Передумал? В штаны наклал?» И Ларс прыгнул. В последний момент, послушавшись инстинкта самосохранения, он сделал два маленьких шажка, чтобы приземлиться туда, где наст граничил с сугробом. «Всё равно струсил! — кричал Сашка. — В сугроб любой дурак может, любой дурак!»

— И тебя наказали как зачинщика, Лаврик… Ты взял вину на себя, чтобы потом страдать с особым вкусом.

Ядовитый голосок не только вернул его к действительности, но и всколыхнул душу настолько, что Ларс стал царапать ладони ногтями. Он выдохнул и заговорил тихо и медленно, стараясь скрыть злость и не глотать согласных букв.

— Тее… Тебе так трудно называть меня как раньше?

— А что было раньше, Лаврик? Множество голых трофеев?

Неожиданно для самого себя Ларс почему-то вспыхнул и не нашёл ответа. Воспоминания снова замелькали перед глазами.

Силу своего обаяния он ощутил ещё в детском саду. В те счастливые времена мама надевала на него ярко-синие рубашки, чтобы придать его светлым глазам нужный оттенок. И стоило вновь прибывшей девочке навзрыд расплакаться, как воспитательница громко командовала: «Позовите Лаврика Лаврова!», тогда при виде худенького белоголового «кузнечика» с васильковыми глазищами очередная царевна-несмеяна моментально успокаивалась и утаскивала его за руку — играть в мяч или строить башни из кубиков.

Мамины подруги обожали «глазастого Лаврушку». Толстый, неуклюжий Сашка сердито сопел в углу, когда подвыпившие гости шумно аплодировали Лаврику, рассказывающему стихотворение. Они подолгу слушали музыкальные и поэтические шедевры, выученные им в детском саду. Даже когда подающий надежды артист запел: «Чунга-чанга, в жопе динамит» и мама, густо покраснев, схватилась за голову, они лишь расхохотались, подхватили его, поставили на стул и попросили спеть на бис.

Сашка с раннего детства прятался от мира за планшетом и ноутбуком. Он создавал древние здания и миры, где мог быть кем угодно: суперменом, богом и королём. Наслаждаясь океаном иллюзий, он «выныривал» из него лишь изредка, чтобы исподтишка развинтить поделку из конструктора или разметать по ковру картинку из пазлов, старательно собранную Ларсом. Как ни странно, Ларс никогда не ябедничал и готов был часами смотреть, как Сашка играет в планшет. Ларс никогда не стремился первым завладеть этим заветным артефактом, потому что с самого рождения считал брата неповторимым кумиром. Когда кумир наконец отдавал ему планшет, Ларс отказывался и просил его поиграть с ним в школу. Но Сашка мог снизойти до этого лишь под бдительным оком папы или мамы. Во дворе он играл роль заботливого старшего брата настолько виртуозно и убедительно, что вызывал слёзы умиления у бабушек, сидевших у подъезда.

— Твой братец был бы первым, — торжествующе продолжала Юля, — если бы ты не мешал… Ты всегда тянешь одеяло на себя.

Она ошибалась. Толстый Сашка мечтал о спорте и перепробовал множество секций, однако подолгу не задерживался ни в одной из них. Мать не раз пыталась привить ему любовь к общению, показывая гостям его резьбу по дереву и приглашая сыновей подруг, однако он лишь искал подходящего случая, чтобы улизнуть в другую комнату. Диван и планшет были его лучшими друзьями, а столь обожаемый всеми «младшенький» — боксёрской грушей для срыва плохого настроения. Впрочем, грушей он был в переносном смысле, ведь Сашка драться не умел и за всю свою недолгую жизнь ни разу не дал сдачи. Он безропотно сносил издёвки одноклассников, отыгрываясь на младшем брате. Он «нечаянно» ронял его пластилиновых человечков, случайно опрокидывал на свеженарисованные акварельные шедевры банку с водой и съедал долю сладостей, предназначавшуюся Ларсу. При этом выражение высокомерно-затравленной обиды на весь мир, застывшее на его лице, внушало окружающим чувство вины, и тот, кто был склонен к самокопанию, невольно задавал себе вопрос: «А что я ему сделал?» Ларс не помнил, когда у него появилось необъяснимое чувство вины перед братом, но оно росло и обрело жестокую и неоспоримую причину в день злополучного прыжка.

Юля, прищурившись, взглянула на Ларса и, повертев смартфон в руке, прошлась по пригорку.

— Да-да, если бы не ты, ему не пришлось бы прыгать с гаража, чтобы доказать своё превосходство. Ты взял вину на себя, но он пострадал вместо тебя, Лаврик…

— Выбирай выажения! — Ларс вскочил, но не сделал ни шага.

— Какие «выажения»? И почему? — Юля со сладенькой улыбкой направила смартфон на Ларса и снова нажала кнопку. — Сперва говорить научись… И скажи спасибо, что фоткаю тебя одетым…

В тот злополучный зимний день Сашка хотел приземлиться на ноги, но поскользнулся и ударился головой о песочницу. И после, увидев испуганные, полные боли глаза матери, Ларс возненавидел себя за то, что остался цел. Тогда он мечтал сломать ногу и получить сотрясение мозга вместо Сашки. После оскольчатого перелома кость срослась неправильно. Не помогли ни вытяжение, ни услуги шарлатанов…

Птичьи голоса вдруг смолкли, и лес, словно прислушиваясь, затих. Лишь где-то вдалеке слышалась раскатистая дробь дятла. Облака, постепенно заволакивающие небо, надулись и потяжелели, словно впитывая густо разведённую фиолетовую акварель. Ларс немного помолчал и тихо произнёс:

— Ты не прыгнешь.

— Хочешь проверить?

Юля поднялась и медленно пошла к самому обрыву. Ветерок тронул верхушки молодых сосен. Зеркальная поверхность Голубого карьера подёрнулась мелкой рябью, и отражения хрупких берёз расплылись белыми, зелёными и жёлтыми пятнами. Когда Юле оставался всего один шаг до обрыва, Ларс не выдержал.

— Перестань.

Изображая спокойствие, он опустился на землю, сорвал травинку и слегка прикусил её.

— Тогда продолжаем разговор, — проворковала Юля, — в конце концов хромой Сашка всё-таки победил тебя.

В этот момент Ларсу захотелось изо всех сил ударить её по щеке, но он лишь пнул попавший под ногу небольшой камень, который, прокатившись по рыжей глинистой земле застрял между узловатых корней. Юля снова щёлкнула смартфоном, но Ларс, сумевший подчинить свои чувства и эмоции разуму, лишь тяжело дышал.