Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 58

— В Молотилку его! — забасил Блинкрошев.

— Убить убийцу! Молотить физрука! Справедливого возмездия! — взревела толпа.

Герман удовлетворенно кивнул.

Васильев пытался еще что-то сказать, но его слова утонули в злобном вое толпы.

Охранники связали физрука канатом и сунули ему в рот кусок грязной ветоши. Потом Васильева, как приготовленного к забою хряка, бросили к подножию проржавевшей лестницы, ведущей на вершину молотильной башни. Но молотить его Герман собирался позже, когда закончится суд и наберется достаточно корма для голодной Молотилки.

Герман поднял вверх руку и, дождавшись, когда все еще пылавшая ненавистью к физруку толпа заткнется, продолжил судопроизводство:

— Теперь перейдем к Грюнчкову, девятому градусу, бывшему начальнику одежной мастерской.

Грюнчков выглядел гораздо лучше остальных подсудимых. В отличие от Взносова, он был жив, и оголодал он гораздо меньше, чем физрук или подсудимая-женщина, которую Герман оставил напоследок. Возможно, дело было в том, что Грюнчкова бросили в тюрьму недавно, а может быть, Грюнчков относительно хорошо пережил заключение из-за своей молодости. Он был еще совсем юн, нос Грюнчкова украшали красные прыщи, а не щеке вырос какой-то буроватый лишай. Услышав, что Герман начал разбирать его дело, Грюнчков сам прошел ближе к трибуне и сокрушенно упал на колени:

— Прости меня, Герман!

Герман строго взглянул на подсудимого:

— За что тебя простить?

— Я... Я болтал всякое, лишнее.

— Что именно?

— Ну... Я же не могу это повторять... Тем более, при всех. Я болтал гадости. Это по глупости, Герман, — голос у Грюнчкова дрожал, его всего сотрясало от страха.

— Нет, так не пойдет, — мягко произнес Герман, — Мы должны выяснить, что именно ты болтал. Мы ведь судим тебя за это, правильно? А значит, нам придется подробнейшим образом разобрать твои речи. Давай я помогу тебе... У меня все записано, — Герман поправил очки и углубился в чтение бумаги, которую он все еще держал в руках:

— Итак, ты утверждал, что я якобы был высокопоставленным сотрудником КГБ, а потом Федерального Бюро Республики. Утверждал или нет?

Грюнчков обреченно и быстро кивнул. Герман повернулся к толпе и развел в стороны руки:

— Ну, как вам такое? Похож я на сотрудника КГБ? Может, кэгэбешники носили такие бороды? Или такие пальто, как у меня? Или подпоясывали треники веревкой, как я? А может быть, они ходили с голым пузом, как я? Похож я на сокола Дзержинского?

Толпа заржала. Грюнчков весь посерел, а Герман назидательно продолжил:

— И, кроме того, Президент ведь разогнал все КГБ еще в 1991 и запретил бывшим сотрудникам занимать любые государственные должности. Так объясни нам, Грюнчков, каким образом я мог работать в советском КГБ и в Президентском Федеральном Бюро Республики одновременно?

Грюнчков молчал, а Герман вновь заглянул в бумагу:

— Но это еще ладно. Дальше уже полный пиздец. Ты утверждал, что у меня 11 детей. Одиннадцать. Детей. У меня.

Герман снова повернулся к толпе и повертел пальцем у виска. Толпа опять заржала, еще пуще, чем в прошлый раз.

— У меня одиннадцать детей, — Герман определенно начинал приходить в ярость, — У человека, который больше всего на свете ненавидит детей, блядь. И заметь, Грюнчков, не двое, не трое, даже не пятеро. Одиннадцать. Ты так сказал. Но здесь, на этой площади, даже на всем элеваторе, любой человек и любой раб подтвердят тебе, что у меня ни разу, никогда в жизни не было детей. Ни одного. Я даже ни разу в жизни не касался женщины, да меня стошнило бы от одной мысли притронуться к бабе. А от мысли завести детей меня бы вообще разорвало на куски, любой здесь подтвердит тебе это.

И самое главное, если у меня одиннадцать детей, то где же они? Я их всех убил что ли, или съел? Покажи мне этих одиннадцать детей, за свои слова надо отвечать, Грюнчков! Покажи их мне! Молчишь? Не можешь показать? Ну конечно не можешь, ведь этих детей не существует. Ты их выдумал, чтобы опорочить меня перед моими людьми. Единственный сын, который у меня будет, сейчас растет у меня подмышкой, и я всем его сегодня показал, Грюнчков. Но это — другое. Этот сын родится чисто, без всяких баб. И он родится сразу взрослым, без всяких блядских детей. И ты бы тоже увидел его сегодня, Грюнчков, если бы не сидел в тюрьме, если бы твой поганый рот не довел тебя до тюрьмы!

Но я не покажу тебе мою почку, из которой вырастет мой сын. Нет. Ты недостоин, Грюнчков. Давай лучше посмотрим дальше, что еще ты болтал. Блядь, не может быть... Нет, я даже в это не верю... Тут написано... Ты утверждал, что я — руководитель проекта «Грибификация»!?

Герман уставился в толпу и выкатил глаза. На этот раз ржач собравшихся достиг уровня истерики. Даже Блинкрошев захихикал.

— Я, тот кто сражается с Грибом с того самого дня, когда все началось! — заорал Герман, — Я, убивший двести двадцать шесть детей! И я... руководитель проекта «Грибификация»! Приплыли. Вот скажи мне, Грюнчков, объясни нам всем. Если я возглавлял проект «Грибификация», то зачем я тогда сейчас борюсь с Грибом, зачем я убиваю детей? Отвечай, блядь!

Не дождавшись ответа от Грюнчкова, Герман повернулся к толпе:

— Вы все наверняка смотрели телевизор, когда у нас еще было телевидение, вы все читали газеты. Скажите мне, кто начал проект «Грибификация»?

— Президент, — закричала Шаваточева.

— Президент! Старый алкаш! Он начал! — заволновалась толпа.

Герман кивнул:

— А меня хоть раз показывали по телику? Или про меня хоть однажды писали в газетах? Вообще, мое светлое имя хоть раз хоть где-нибудь упоминалось в связи с проектом «Грибификация»?

— Нет! Никогда! Клевета на Германа! В Молотилку клеветника! — заметалась толпа.

Все еще стоявший на трибуне Хрулеев очень медленно и мучительно приходил в себя. В отличие от остальных собравшихся здесь, он знал руководителей проекта «Грибификация» поименно и в лицо. И Германа среди них действительно не было. Пожалуй, Грюнчков на самом деле врал или просто ошибался.

— К сожалению, сейчас с нами нет профессора-колдуньи Плазмидовой, — продолжал тем временем Герман, — А она, как вам всем известно, была техническим директором проекта «Грибификация». И она бы безусловно подтвердила всем нам, что я никогда не имел никакого отношения к грибификации. Однако ее тут нет, и кроме того, я не думаю, что есть необходимость слушать колдунью. Бредовость твоей болтовни очевидна всем и так, Грюнчков. Но прежде, чем ты получишь свое заслуженное наказание, я хотел бы прояснить один вопрос. Где ты наслушался этого бреда, Грюнчков? Откуда ты все это высрал, проще говоря?

На площади повисла тишина. Герман ждал ответа, и наконец Грюнчков пробормотал:

— Я.. Мой дядюшка...

— Ну. Говори. Что там твой дядюшка?

— Мой дядюшка... — Грюнчков судорожно сглотнул, — Он был генералом КГБ. Он рассказал мне все это.

— И как же твой дядюшка мог все это рассказать обо мне, если он даже не был знаком со мной, блядь? Я за свою жизнь не видел ни одного генерала КГБ! И с тобой, Грюнчков, я тоже познакомился два месяца назад, если мне не изменяет память. Как же ты расспрашивал своего дорогого дядюшку обо мне, даже не зная меня вообще? Как такое возможно? Отвечай!

— Он... Он говорил о человеке похожем на тебя. По имени Герман. Ты тогда служил в Федеральном Бюро Республики, и был еще без бороды. Но... Ведь это все теперь неважно, да? Это же все ложь? Я теперь сам понимаю, что это все грязная ложь. Дядюшка ошибся. Или я что-то путаю. Прости меня, Герман, пожалуйста...

— Стоп. Я, кажется, вспомнил. Твоего дядюшку вроде показывали по телику, — Герман нахмурился и повернулся к толпе:

— Это тот самый генерал, который лет пять назад пытался устроить переворот и свергнуть Президента. Президент еще заставил его сожрать советский флаг перед телекамерами, а потом выслал в Северную Корею без права возвращения. Помню, этот генерал еще по старой памяти пытался называть Президента «товарищем», а Президент на это ответил, что все товарищи в Пхеньяне. Хороший у тебя источник информации, Грюнчков, ничего не скажешь.