Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 75

Рация шипела, но никто не отвечал. Хрулеев заорал:

— Прием! Курица, скорлупа, перо, группы «Юг» и «Центр»! Прием!

Снова шипение, несколько секунд спустя рация, наконец, ответила:

— Ломов, группа «Юг». Прием. Я уебываю отсюда. Повторяю — уебываю. Герман со своими войнушками пусть идет нахуй. Повторяю — нахуй. Пусть сам кушает свою картошечку. Как поняли, Хрулеев?

— Вас понял, Ломов, — голос у Хрулеева задрожал, — Нам нужна помощь, Ломов, петух сильно ранена и умирает. Прием.

— Вас понял, Хрулеев. Предлагаю добить эту суку и уебывать. Группы «Юг» и «Север» разгромлены полностью. Скорлупа и перо убиты. Курица и остатки группы «Центр» ведут неравный бой на южном конце поля. Битва проиграна, Хрулеев. Мы с мужиками сваливаем. Как поняли, Хрулеев? Прием.

— Вас понял, Ломов. Почему нет связи с курицей?

— Я ебу что ли? Хрулеев, прием.

— Где вы?

— Углубились в лес в сторону Луги. Передавайте Герману наше искреннее сожаление по поводу этой проебанной битвы... Постойте, Хрулеев... Здесь что-то...

Рация зашипела.

— Ломов, стойте! Мы пойдем с вами, подождите нас. Прием. Прием.

— Дети...

— Что? Прием. Не понял вас.

— Здесь дети повсюду...

В рации что-то щелкнуло, Хрулеев понял, что у Ломова началась стрельба.

— Прием. Ломов, прием. Прием, кто-нибудь слышит?

Но рация только шипела, Хрулеева больше никто не слышал. Хрулеев отшвырнул рацию, и хотел продолжить поиски аптечки, но вдруг почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он поднял глаза и увидел, что на вершине заваленного трупами холма стоит человек, полностью одетый в черное.

* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».

Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990

Топтыгин: Отчаяние

11 мая 1986

Закрытое административно-территориальное образование

«Бухарин-11»

Корова разлагалась на глазах.

Сначала у нее вытекли глаза, потом отвалились рога, изо рта выпал длинный язык. Вымя отпало от живота вместе с пучком ярко алых кишок, мясная жижа упала на пол коровника и взбулькнула. Кожа сошла с коровы пластами, обнажив кровавое мясо. Но и мясо вдруг подернулось синей дымкой и начало кипеть, растворяться.

Топтыгин хотел убежать, он бросился к дверям коровника, наружу, где бушевала гроза, и шел ливень. Но двери и стена вдруг стали уезжать, отдаляться от Топтыгина. Коровник расширялся, стены разъехались, потолок утонул где-то наверху в темноте. Топтыгин бежал к двери, но та уходила вдаль все быстрее, скоро она стала едва различимой точкой, а потом утонула в темноте. Теперь не было ничего, только бесконечная тьма вокруг, корова и перепуганный Топтыгин.

Звуки грозы стихли, слышно было только, как шипит растворяющееся на глазах коровье мясо. Топтыгин вдруг понял, что корова рожает. Из нее появилась голова теленка, без кожи и глаз. Корова рожала кровоточащий кусок мяса, в пустых глазницах теленка клубился синеватый туман.

— Это игра, да? Я тоже хочу играть, я буду, когда найду маму, — сказал теленок.

Топтыгин бросился бежать от него в пустоту, но это было бесполезно. Рожавшая корова двигалась вместе с Топтыгиным, как будто была привязана к нему невидимой и нерасторжимой нитью.

Мясо сошло с коровы и ее страшного приплода. Теперь они стали перемазанными синей жижей скелетами. Их кости кипели, корова вдруг оглушительно замычала.

— В скотомогильник, — сказал Топтыгин тоненьким и детским голоском.

Коровник вдруг наполнился нестерпимой вонью, запах напомнил Топтыгину, что нужно делать.

— Глисты, — сказал Топтыгин, — Я выпишу состав 202. Сто флаконов. Принимайте ежедневно.

Но уже было поздно, корова с застрявшим в ней и так и не родившимся теленком превратилась в лужу бурого гноя на полу. Топтыгин подошел к луже гноя и встал перед ней на колени.

— Но как же так? Я же выписал лекарство. Нечестно, несправедливо.

Топтыгин закричал, заплакал. Сколько ему лет? В деревне ведь нет врачей, только совсем маленький Топтыгин.

Он не смог. Он не справился.

Из темноты вышел лесник. За спиной у него висело ружье.

— Вы не слышите меня, профессор, — произнес стальным голосом лесник, — Я трактую инструкцию иначе. Я полагаю, что военное применение — это применение в условиях военного времени. На войне. Как сейчас, например.

Топтыгин схватился за глаза, но не смог удержать их на месте. Глаза вытекли. Потом с Топтыгина сошла кожа, обнажив кровавое мясо. Странно, но он все еще видел, и боли совсем не чувствовал. Топтыгин вдруг осознал, что это от старости. Время в коровнике идет иначе, он уже не мальчик, он стал гниющим трупом. Он ничего не сделал за свою жизнь, ведь все время сидел в темном коровнике.

— Так нечестно, — снова произнес Топтыгин.

— Профессор, вы спите или сдохли? — спросил лесник неожиданно сиплым и прокуренным голосом.

Топтыгин вдруг увидел, что дверь и стены стремительно приближаются. Через мгновение он уже бежал к двери, к выходу. Но потолок тоже приближался, Топтыгин понял, что не успеет, потолок раздавит его. Потолок ударил Топтыгина по голове, корова замычала.

— Профессор, я к вам. Вы же тут главный? Я болен, мне нельзя койки таскать.

Потолок тяжело опустился на Топтыгина и вдавил ему голову в его собственные руки. Профессор инстинктивно поднял голову и к своему удивлению не встретил никакого препятствия. Мир вокруг был размыт и смазан, в дверях кабинета кто-то стоял.

Топтыгин нашарил на столе очки и надел. Мир обрел четкость, профессор понял, что уснул за столом в кабинете главврача, положив голову на руки. В результате руки у него затекли, а голова трещала.

В дверях кабинета стоял человек с картонной коробкой в руках. Топтыгин автоматически осмотрел человека, ища следы поражения кукурузкой. Он сделал это, даже не осознав до конца, что проснулся, взведенный мозг профессора потребовал сделать это. Но осмотр незнакомца, конечно, был глупостью. Никаких новых пораженных сейчас, к концу вторых суток после аварии, уже быть не могло.

Почти все пораженные ВТА-83 погибли сегодня, последние оставшиеся в живых — четырнадцать бойцов химических войск и залезший вчера в больницу мальчик сейчас были уже на последней стадии и мучительно умирали на третьем этаже больницы в отдельной изолированной палате.

Впрочем, стоявший в дверях человек с коробкой тоже определенно пострадал от ядов. Только не от кукурузки, а от тех ядов, которые продаются в магазине по 9 рублей 10 копеек. И вливал пострадавший в себя эти яды вероятно добровольно.

Человек с коробкой был низок, сутул и напоминал ощипанного цыпленка. Рожа у него была серая, а глазки — крысиными. Сейчас эти крысиные глазки шарили по кабинету, они смотрели то на профессора, то на стоявшую в одном из шкафов главврача подарочную бутылку армянского коньяка.

— Я вроде уснул. Простите, слушаю вас, — сказал Топтыгин. Он ощущал, что ему только что снилось нечто очень неприятное, но никаких подробностей сна припомнить уже не мог.

— Мне нельзя койки таскать. Не буду. Спина больная. Можете сами посмотреть, вы же профессор, — неуверенно сказал человек. Коробку он поставил на пол.

— Боюсь, что моя специализация лежит далеко от болезней опорно-двигательного, молодой человек, — ответил Топтыгин, — И о каких койках вы сейчас говорите?

— Так заставляют койки таскать, меня заставляют — заканючил незнакомец, — Лейтенант Шпалова сказала, что если буду плохо работать — оформят за тунеядство. Никакого гуманизма, никакой заботы о людях, не соблюдают генеральную линию партии.

Топтыгин зевнул:

— Мне вроде сказали, что уборкой больницы будут заниматься добровольцы. Так что если не хотите таскать койки — идите домой. В чем проблема, молодой человек?

— Ага, домой, — обиделся тунеядец, — Я домой пойду, а они мне туда следака пришлют и за убийство оформят. Мне участковый угрожал, падла. Слушайте, профессор, а тут безопасно? Я тут тронул пару коек, не таскал их, конечно, а просто тронул. Случайно. У меня теперь хуй не отвалится? А то говорят, что от этого протекшего ядохимиката хуи отваливаются.