Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 78

— Ломов из группы «Центр» сказал мне, что там тоже дети... С восточной стороны, ведь он отступал в сторону Луги... А потом связь прервалась... Значит, они отрезали нам все пути... — голос у Хрулеева дрожал и не слушался.

— Да че ты ссышь, брат? — поинтересовался Фасолин, — Все там будем, рано или поздно. Главное — это сохранить личность, остаться собой, не предавать своих убеждений. Кстати, смерть это лишь переход тела в иное биологическое состояние, это совершенно естественный и закономерный итог жизни. Не мы первые, не мы последние. Так что не очкуй, ничего такого в этом нет. Я вот например подыхал уже больше сотни раз, и, как видишь, со мной все в полном поряде...

Хрулеев уставился на парня, Фасолин конечно был бледен, но определенно являлся живым человеком, а не поднятым некромантией трупом.

— Подыхал?

— Ну, не в буквальном смысле, конечно. Я вообще-то артист из Псковского народного театра. Я Полония играл в «Гамлете», так что меня закалывали уже дохуя раз. Еще я играл самого Президента в пьесе «Карающий Ледовласый: Последний ползок коммуниста». Но это был полный пиздец, режиссер требовал, чтобы я перед каждым спектаклем выпивал бутылку водки для вхождения в образ. В результате у меня после сезона гастролей печень разболелась, это была наверное самая сложная моя роль. Но я справился, хотя я и не претендую на лавры профессионального актера. Вообще, я ведь по профессии лесник, а до этого работал санитаром в морге. Хотя Герману я конечно об этом сообщать не стал, он, как известно, считает всех медиков колдунами, даже санитаров...

— Ладно, — перебил артиста-анархиста Хрулеев, — Раз ты медик и санитар, надень на себя бронежилет и найди мне аптечку.

— А нахуя надевать? — удивился Фасолин.

— Так искать удобнее. Давай быстрее, тут сотня подсумков не меньше. Ну и, кроме того, мы на войне, бронежилет не помешает.

— Так сам надень...

— Я не могу одной рукой. Давай.

— Так давай я тебе помогу...

— Надевай, блядь. Или анархистам убеждения запрещают носить бронежилеты?

— Да вроде нет. Хуй знает.

Хрулеев запаниковал, он больше не понимал, что делать. Адреналиновый ресурс организма подходил к концу, страх теперь парализовал Хрулеева. Его мучила боль в правой руке, он устал, он даже не знал, нужно ли теперь вообще искать аптечку, ведь все пути к отступлению все равно отрезаны, дети не дадут им уйти.

Анархист тем временем бросил на землю винтовку Симонова и гвоздодер, следуя советам Хрулеева, привел в порядок бронежилет после экстренного сброса, кое-как влез в него и зашарил по подсумкам.

— Зачем ты взял эту винтовку? Тут куча ордынского оружия на холме.

— А че? — удивился Фасолин, — Хорошая же винтовка. Я такие в фильмах про войну видел. Все лучше, чем эта монтировка, которую мне дали.

— В фильмах такие винтовки стреляют, да. А эта — нет. Подающая пружина отвалилась. А зачем у тебя пиратский флаг в кармане?

— А хуй знает. Просто так.

Анархист извлек из бронежилета армейский бинокль, потом флягу. Бинокль Хрулеев повесил себе на шею, а флягу вернул анархисту:

— Открой. Я не могу одной рукой.

Во фляге у Любы оказался переслащенный кофе, и Хрулеев сделал пару глотков, Фасолин от питья отказался.

Анархист наконец нашел, то что они искали, — спецназовскую аптечку «Республиканец». Хрулеев схватил левой рукой аптечку и бросился через лес к полю, туда, где лежала Люба. Анархист, подняв с земли гвоздодер, побежал за ним:

— Теперь-то можно снять эту хуйню? Тяжеловат.

— Лучше возьми за пластину на пузе и подтяни вверх, — ответил Хрулеев, — И липучки подгони по фигуре, а потом затяни ремешок. На картофельном поле стреляют, если ты не в курсе, так что броник тебе может пригодиться.

На поле действительно стреляли, трещал пулемет и взрывались гранаты, хотя звуки боя несколько поутихли. Подбежав к краю леса, Хрулеев убедился в том, что битва за картофельное поле еще далека от окончания. Ордынцы и германцы теперь перешли к позиционной войне, они залегли друг напротив друга в лесу на противоположном от Хрулеева южном конце поля и перестреливались. Само поле было усеяно трупами, развороченными мешками с собранной картошкой и перемазанными землей оравшими ранеными. Хрулеев с облегчением отметил, что ни одного филина в небе нет, зато на земле валялись не меньше десятка огромных птичьих трупов, судя по всему, авиация ордынцев была уничтожена полностью.

Единственной боеспособной единицей, не ушедшей воевать в лес и оставшейся на поле, был толстый ордынец с пулеметом. Толстяк все еще сидел на груженой картошкой телеге, запряженной тройкой коней. Одной рукой он правил повозкой, а второй поливал позиции германцев из установленного на телеге РПК. Толстый ордынец видимо словил берсерка, он бешено наворачивал по полю круги на своей боевой колеснице, и каждый раз, подъезжая к залегшим на кромке леса германцам, открывал шквальный огонь из пулемета.

По ордынцу с РПК вдруг начали стрелять откуда-то с северной стороны леса, той самой, где сейчас стоял Хрулеев. Это было совсем некстати, если толстяк подъедет сюда, он может заметить Хрулеева с анархистом, и тогда им конец. Но толстяк-пулеметчик был слишком увлечен наворачиванием кругов по полю, он даже не заметил, что по нему ведут огонь с севера.

Хрулеев не знал, кто именно стреляет в ордынца, стрелки были относительно далеко. Эти таинственные союзники напрягали Хрулеева еще и тем, что никаких германцев, кроме Хрулеева и анархиста, в лесу на севере остаться было не должно. Может быть это дети? Неизвестные обстреливали повозку ордынца из автоматов, стрелков определенно было больше трех, и это тоже не радовало. Если это дети или некая иная третья сила, то, покончив с толстяком-колесничим, они могут направиться сюда убивать Хрулеева. Впрочем, пока что ни одна воюющая сторона его не замечала. Нужно было действовать быстро.

Люба лежала на спине с закрытыми глазами, в той же позе, в которой Хрулеев ее оставил. Трава и мох рядом с Любой перепачкались вытекшей из раненой девушки кровью, Любина куртка тоже была вся в крови. Хрулеев опустился рядом с Любой на колени и убедился, что она еще жива. Он быстро вытряхнул на землю содержимое аптечки. Содержимого оказалось негусто, аптечка была определенно недокомплектной. Пачка бинтов, дезинфицирующее средство, блистер болеутоляющих таблеток, какой-то фольгированный пакетик без маркировки и больше ничего.

К Хрулееву подбежал запыхавшийся анархист в бронежилете:

— Это че? Ты для нее что ли аптечку тащил?

— Да, — ответил Хрулеев

— Хм, а нахуя?

— Возьми нож, вон он валяется, и порежь ей свитер на груди...

— Ты совсем ебанулся? Я лучше возьму нож и воткну его ей в оставшийся глаз. Она тебе яйца отрезала, ты забыл что ли?

— Тебе тоже...

— Ну да. Именно поэтому мне на нее сейчас насрать, пусть подыхает. А ты ее лечить собрался. Я же говорю, ты конченый отморозок. Сам ее лечи тогда, блядь.

— Не могу, у меня рука не действует.

— Ну давай я тебе полечу руку. Хоть ты и отморозок, а мне ничего плохого не делал, так что тебе я помочь готов, а этой суке — нет.

— Чем ты полечишь мне руку, блядь? — рассвирепел Хрулеев, — Бинтом и перекисью водорода? Подуешь на нее, чтобы не болела? У меня все пальцы переломаны. На, смотри! — Хрулеев помахал в воздухе распухшей и посиневшей рукой, и тут же пожалев об этом, всхлипнул от боли.

Анархист недобро смотрел на Хрулеева, в руке парень все еще сжимал гвоздодер. Хрулеев попытался успокоиться:

— Слушай, ты же анархист и не одобряешь человекоубийства, ты сам сказал. А если ей не помочь — она умрет. Это будет все равно, что убийство. Верно?

Анархист подвис на несколько секунд, но потом нашелся:

— Неверно, брат, неверно. Убийство — это активное направленное действие. А если оставить эту суку истекать кровью, то в этом нет никакого действия. Это будет, наоборот, пассивное бездействие. А причинение смерти пассивным бездействием анархизм не запрещает. Анархисты же не ездили в Африку спасать голодающих детей? Конечно, не ездили, поскольку анархист не несет никакой ответственности за смерть голодающих детей. Хотя... Может быть, некоторые и ездили, хуй знает. А, может быть, кстати, что и несет ответственность... Но там ведь голодные негритята, а тут отмороженная на всю голову телка Германа. Точнее бывшая телка, Герман ее ебал до того, как решил отрубить себе хуй топором. Короче, не буду я ее лечить.