Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ) - Беренцев Альберт. Страница 83

Люба быстро себя осмотрела и снова пошатнулась:

— Башка кружится... А кто меня перевязывал? Ты на мою грудь смотрел, животное? Или даже трогал?

— Да груди у тебя сейчас не особо красивы, если честно, — признался анархист, — У тебя там в основном мясцо торчит и все в крови. Я все же предпочитаю целые женские груди, хотя...

— Шнайдер! Его надо предупредить, — закричал Хрулеев, снова приложив к глазам бинокль.

Шнайдер действительно вылез из оставшегося на той стороне поля леса и теперь бежал к Гипералкалоиду. Залегшие в лесу ордынцы вяло пытались подстрелить командира полностью уничтоженной группы «Центр».

— О чем предупредить? — не въехала Люба.

— Гипералкалоид, ну. Если за него возьмется трезвый человек — аппарат самоуничтожится и накроет взрывом все вокруг в радиусе километра. А Шнайдер вероятно этого не знает...

Шнайдер тем временем уже подбежал к повозке, определенно желая завладеть супероржием.

— Предупредить не успеем. Он слишком далеко и по нему стреляют, кричать ему бесполезно. Я его убью, — сказала Люба.

Она выстрелила, но промахнулась. Шнайдер резким движением запрыгнул на повозку.

— Все. Ложись.

Хрулеев повалился на землю и закричал от боли в раскуроченной руке. Люба успела выстрелить еще раз, и тоже бросилась на землю.

Судя по оглушительному высаживающему барабанные перепонки взбульку и волне тепла, окатившей голову и спину Хрулеева, Люба опять промахнулась.

Но и на этот раз Хрулеев переоценил мощь супероружия Президента. Гипералкалоид действительно взорвался, но плазменный взрыв накрыл гораздо меньше километра, не затронув лес по краям поля.

Хрулеев кое-как поднялся на ноги и встряхнул головой, пытаясь прогнать заложенность ушей.

Картофельное поле превратилось в огромный гладкий зеркальный кусок стекла, на нем теперь можно было кататься на коньках. Не осталось ни следа повозки, Гипералкалоида или Шнайдера. Трупы, раненые и мешки с картошкой тоже исчезли.

— Тут больше картоха не вырастет. Так Герману и передай, Люба, — сказал анархист, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

— Сам передашь, — мрачно произнесла Люба, застегивая наконец камуфляжную куртку и закрывая раненую и забинтованную грудь.

Блестящее зеркало поля притягивало взгляд. Оно казалось чудесным образом замороженным в начале октября озером. Оторваться от зрелища было тяжело, как будто смотришь на бриллиант.

Люба подобрала с земли свой окровавленный наградной нож.

— Верни мне пистолет, — приказала она Хрулееву.

Хрулеев нагнулся за макаровым, но в этот момент различил в лесу какое-то движение.

В следующее мгновение из-за сосны вышел оборванный мальчик лет семи, в руках он держал какой-то самодельный самострел, спаянный из кусков труб. Мальчик стоял в метре от анархиста.

— Берегись! — заорал Хрулеев.

Люба схватила пистолет, из леса выбежали еще трое детей с кольями в руках.

— Хой! — крикнул анархист.

Мальчик выстрелил из самострела, тяжелая болванка вырвала анархисту челюсть. Отброшенная челюсть артиста ударила Хрулеева в лицо и с мерзким всхлюпом упала ему под ноги.

Люба убила мальчика выстрелом в голову. Анархист без половины головы сделал каким-то чудом шаг вперед, а потом упал на землю лицом вниз. Люба застрелила еще двух детей. Последний ребенок с колом в руках отступил в лес.

— После опьянения победой возникает всегда чувство великой потери: наш враг, наш враг мертв!** — закричала Люба сбежавшему ребенку.

Но среди стволов повсюду уже мелькали маленькие фигурки, их было не меньше сотни.

— Это ни хрена не победа, — выругался Хрулеев.

— Возьмем ордынских коней, за мной, — распорядилась Люба.

Они побежали через лес к холму, где тлел в костре убитый ордынец, и все еще ржали привязанные кони. Хрулеев не умел ездить на лошади, но надеялся, что Люба умеет.

Дорогу им преградили пятеро детей, у одной девочки был пистолет. Девочка выстрелила, и пуля оцарапала Хрулееву плечо. Люба убила двоих детей из СВДС, девочку она застрелила первой.

— Все. Патроны кончились, — Люба, продолжая бежать, выбросила винтовку и убила остальных детей из пистолета.

Но дети уже были повсюду, Люба и Хрулеев оказались в кольце.

Люба перерезала веревку, которой был привязан к сосне перепуганный и метавшийся ордынский конь, и вскочила в седло.

— Давай...

— Я не могу, рука. И как вообще...

Люба, схватив Хрулеева за левую руку, с удивительной для такой маленькой девушки силой втащила его на коня позади себя. Хрулеев вцепился левой рукой в Любину талию, а вторую травмированную руку отвел в сторону, чтобы случайно ничего ей не коснуться.

— Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее!* — провозгласила Люба и выхватила из ножен притороченную к седлу ордынскую шашку.

Цитата была подходящей к случаю, они были окружены. Но Люба, орудуя шашкой так, что позавидовал бы сам Чапаев, пустила коня вскачь прорываться через ряды детей.

Рядом с Хрулеевым полетели отрубленные детские головы. Слева щелкнул выстрел, Люба взвизгнула, дернулась и упала с лошади. Хрулеев попытался схватить поводья, но ничего не вышло.

Появившийся рядом мальчик воткнул коню в бок острую железную пику. Лошадь заревела, Хрулеев вылетел из седла, пролетел несколько метров и упал прямо на травмированную руку.

Перед тем как лишиться сознания от невыносимой боли он успел заорать, а еще увидеть труп Любы и спешащих добивать Хрулеева детей с кольями.

* Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого».

Здесь и далее цитируется в переводе В.В.Рынкевича под редакцией И.В.Розовой, М.: «Интербук», 1990

** Фридрих Ницше, Сочинения, М.: "Мысль’, 1990, том 1.

Перевод с немецкого К. А. Свасьяна

Сын Вождя I

Ночь Возвращения Охотника, Лунный Месяц Дремотных Трав

Отравленный американцами неизвестный русский аул

Над огромным каменным аулом раскинулась весенняя ночь, ветер был теплым и дурным, а небо — черным и мертвым. Шел мелкий дождик, пахнущий смертью и испорченной гниющей весной.

Широкие ноздри Сына Вождя Фаргнорта привычно раздувались, впитывая в себя незнакомые и темные запахи ночи.

Сын Вождя Фаргнорт понимал, что он уже не такой, как раньше, его испортили, отравили. Колдуны в белых одеждах мучили Фаргнорта, они вливали вонючий ядовитый раствор Сыну Вождя во все отверстия тела, они погружали Фаргнорта в мерзкую бурую жижу с головой. И они добились своей зложелательной цели — Сын Вождя теперь был отравлен навсегда, он не мог чувствовать запахи, как раньше.

Какой из него теперь охотник? Любой запах, входивший в ноздри Фаргнорта, теперь смешивался с собственной вонью Сына Вождя — с рвотным ароматом бурого колдовского раствора, пропитавшего его тело и внутренние органы. Фаргнорт больше не сможет выслеживать зверя по запаху, из-за собственной вони он не учует даже горного козла, а про осторожного солярного барса и говорить нечего, этого ценного зверя Сын Вождя уже не поймает никогда.

И что гораздо хуже, зверь теперь будет чуять Сына Вождя за целый дневной переход. Фаргнорт был уверен в этом, ведь когда даже ты сам ощущаешь собственный запах, это означает, что окружающих он будет просто валить с ног. А у тура или у солярного барса нюх исключительно чуткий, и подкрасться к ним, как он делал это раньше, Фаргнорт теперь не сможет никогда.

Сын Вождя понимал, что он не сможет подстрелить даже птицу. Хотя у птиц и нет нюха, но они следят с высоты своего полета за другими зверями на земле. Другие звери встревожатся, учуяв вонючего Сына Вождя, а птицы заметят их тревогу и улетят от Фаргнота.

Даже любимый охотничий сокол Фаргнорта по кличке Солнце-в-когтях теперь не признает хозяина, а любой конь сбросит с себя Сына Вождя, учуяв, как от наездника воняет. Конечно, запахи выветриваются со временем, но Фаргнорт был уверен, что к колдовскому раствору, который в него вливали люди в белых одеждах, это не относится. Сын Вождя теперь навсегда отравлен, пропитан вонью и проклят. Так что не будет у него больше охоты.