В конце они оба умрут - Сильвера Адам. Страница 16

— Я сейчас что-нибудь найду, — говорит он. — Не трогай ее.

Я проверяю, нет ли в поле зрения машин.

Руфус возвращается с выброшенной кем-то газетой и протягивает ее мне.

— Что нашел.

— Спасибо. — С помощью газеты я поднимаю с асфальта тельце птицы и ее оторванную голову. Потом иду к общинному саду напротив метро, расположенному между баскетбольной и детской площадками.

Медленно крутя педали, Руфус едет рядом.

— Что будешь с ней делать?

— Похороню. — Я захожу в сад и нахожу уголок за деревом, подальше от того участка, на котором местные садовники высаживают фруктовые деревья и цветы в попытке сделать мир немного ярче. После я опускаюсь на колени и кладу газету на газон, опасаясь, как бы не укатилась птичья голова. Руфус никак не комментирует мои намерения, но я чувствую необходимость добавить: — Просто не могу оставить птицу на дороге, а то ее выкинут в урну или, чего доброго, будут раз за разом давить колесами.

Мне нравится мысль о том, что птичка, которая так трагически погибла раньше времени, покоится в самой гуще жизни, тут, в саду. Я даже представляю, что это дерево когда-то было человеком, Обреченным, которого кремировали, и перед самой смертью он отдал распоряжение упаковать его прах в биологически разлагаемую урну вместе с семечком, которое даст новую жизнь.

— Уже четыре с небольшим, — сообщает Руфус.

— Я быстро.

Насколько я понимаю, он не из тех парней, что любят хоронить птиц. Я знаю многих, кто не понимает и не принимает подобные сантименты. В конце концов, для большинства людей птица — ничто в сравнении с человеком, потому что человек надевает галстук и ходит на работу, влюбляется и женится, рожает и воспитывает детей. Но ведь птицы тоже все это делают. Они работают (хорошо, без галстуков, тут вы меня подловили), спариваются и кормят птенчиков, пока те не научатся летать. Некоторые из них превращаются в домашних питомцев и радуют детей. Детей, что учатся любить и быть милосердными к животным. Другие птицы просто проживают свою жизнь до конца.

Такого рода сантименты — матеовский пунктик. Именно из-за них окружающие всегда считали меня странным. Я нечасто делюсь с кем-то подобными мыслями, даже с папой и Лидией.

Могилка размером с два кулака. Я стряхиваю с газеты тело и голову птички и в этот самый миг краем глаза замечаю вспышку у себя за спиной. Нет, первое, что мне приходит в голову, это вовсе не то, что инопланетяне спускают сверху своих приспешников, которые заберут меня с Земли. Ну то есть ладно, первым делом я думаю именно об этом. Я поворачиваюсь и вижу, что Руфус направляет на меня камеру мобильника.

— Прости, — говорит он. — Не каждый день доводится видеть, как кто-то хоронит птицу.

Я сыплю землю на тело птички и разглаживаю поверхность могилки, прежде чем встать.

— Надеюсь, кто-то окажется так же добр и к нам, когда пробьет наш час.

Руфус

04:09

Да этот Матео даже слишком добрый. Я совершенно точно больше ни в чем его не подозреваю. Не похож он на человека, который может на меня напасть. Но я реально просто в шоке. Не ожидал, что встречу кого-то настолько… чистого, что ли? Не могу сказать, что меня всегда окружали сплошные сволочи, но вот, например, Малкольм и Тэго в жизни не стали бы хоронить птицу, будем честны. Нападение на этого придурка, мать его, Пека доказывает, что мы далеко не невинные младенцы. Спорю на что угодно: Матео не умеет как следует сжимать кулаки и ни разу не проявлял жестокости, даже в детском возрасте, когда нам прощают и списывают со счетов много всякой фигни, мы же еще такие маленькие…

Рассказать ему о Пеке точно не получится. Эту историю я сегодня унесу с собой в могилу.

— К кому пойдем сначала?

— К папе. Можем сесть на метро. — Матео машет рукой в сторону соседней станции. — Всего две остановки в сторону центра, но так куда безопаснее, чем пешком.

Это расстояние я преодолел бы на велике за пять минут, и меня подмывает так и сделать и просто подождать Матео у выхода из метро, но интуиция подсказывает, что он меня кинет и я буду там шататься в одиночестве. Я поднимаю велик за раму и сиденье и несу его вниз к платформе. Я уже завожу его за угол, когда замечаю, что Матео с опаской мешкает позади, вместо того чтобы идти за мной. Помнится, я вел себя примерно так же, когда вместе с Оливией много лет назад ходил в дом с привидениями в Бруклине. Только я тогда был совсем ребенком. Уж не знаю, чего так боится Матео, но решаю не спрашивать его об этом.

— Все хорошо, — говорю я. — Горизонт чист.

Матео плетется сзади, все еще недоверчиво оглядывая пустой коридор, который ведет к турникетам.

— Интересно, сколько еще Обреченных сейчас тусуются с незнакомцами. Многих наверняка уже нет в живых. Авария на дороге, пожар, бандитская пуля, падение в канализационный люк или… — Он останавливается. Этот парень определенно умеет нарисовать трагичную картину. — Что, если они уже были на пути к кому-то близкому, а потом раз… — Матео хлопает в ладоши. — И их не стало. Ужасно несправедливо… Надеюсь, умерли они не в одиночестве.

Мы подходим к автомату по продаже проездных.

— Ага. Несправедливо. Мне кажется, без разницы, кто с тобой рядом, когда ты умираешь. Спутник все равно не поможет тебе остаться в живых, если ты под прицелом у Отдела Смерти. — Наверное, нельзя говорить такое Последнему другу, но это ведь правда. И все же я чувствую себя немного виноватым, потому что Матео замолкает.

Обреченным положены некоторые бонусы, например неограниченный бесплатный проезд в метро. Нужно только озаботиться и показать кассиру какую-то форму. Но «неограниченность» поездок — это полное дерьмо, потому что срок действия карточки все равно иссякает в конце Последнего дня. Несколько недель назад мы с плутонцами сказали кассиру, что умираем, чтобы бесплатно доехать до парка аттракционов на Кони-Айленде, надеясь, что он сделает поблажку и пропустит нас. Но нет, пришлось ждать, пока он получит подтверждение с сервера Отдела Смерти, а это, как выяснилось, отнимает больше времени, чем ожидание поезда. И мы просто сбежали. Я покупаю безлимитный проездной, обычный, не для Обреченных, как будто у меня еще есть завтра. Матео следует моему примеру.

Мы выходим на платформу. Почем знать, может, это наша последняя в жизни поездка в метро.

Матео показывает на аппарат для продажи билетов, который остался позади.

— Мозг ломается, когда я думаю, что метрополитен через пару лет вообще перестанет нанимать персонал, потому что всю работу возьмут на себя аппараты, а может, даже роботы. И вообще, если задуматься, это происходит уже…

Грохот приближающегося поезда заглушает концовку предложения, но я и так понял, что он имеет в виду. Сразу сесть в поезд — настоящая победа. Теперь исключена возможность падения на рельсы и застревания между шпалами, где сначала нас облюбуют крысы, а потом порежет и раздавит поезд. Черт, кажется, мрачный настрой Матео перекинулся и на меня.

Двери еще не открылись, но я уже вижу, что этот вагон захватили студенты. Теперь такая мода: устраивать вечеринки в поезде, чтобы отпраздновать, что сегодня вам не позвонили с предупреждением, как нам с Матео. Вечеринки в общаге, кажется, устарели, и теперь молодежь уходит в отрыв прямо в подземке. И вот мы вынуждены к ним присоединиться, черт бы их побрал.

— Заходим, — говорю я Матео, когда открываются двери. — Быстрее. — Я запрыгиваю в вагон и вкатываю за собой велик. Потом прошу кого-то подвинуться, но, обернувшись, чтобы проверить, не мешает ли заднее колесо зайти Матео в вагон, вижу, что его позади меня нет.

Матео стоит на платформе, качая головой, и в последнюю секунду бросается в соседний полупустой вагон. Там спят пассажиры, а не грохочет ремикс песни «Celebration»^[5] (это, конечно, классический гимн и все такое, но пора бы уже отправить его на покой).