Бегство Квиллера - Холл Адам. Страница 43

— Можешь встать.

— Ос! — Я поклонился и поднялся на ноги, и тут же рычание собак обрело другое значение: они почувствовали запах смерти. Прислушиваясь к ним, Чоу на долю дюйма вскинул голову. Но его глаз по-прежнему не отрывался от меня.

— Сколько здесь? — Я помедлил.

— Собак?

— Нет. Собак семь. — Его глаз было скрылся из виду, когда он повернул голову, и, когда я снова увидел его, в нем мелькнуло хитроватое выражение, которое подчеркивалось складкой губ. — Точнее, теперь шесть. — Выражение это исчезло, едва я успел уловить его. — Сколько человек?

— Где, полковник?

— Здесь. Какова величина армейской группы?

Матерь Божья.

Да, точно таким же тоном говорил Фосдик, когда вернулся из Карлмарксштадта со следами ожогов от электродов и таким же странным свечением в глазах — восточные немцы непрестанно допрашивали его три недели, и он сошел с ума.

— Не знаю, — осторожно ответил я.

А что еще я мог сказать?

Я не знал, что пришлось вынести этому человеку перед тем, как его пытались убить, но и этой страшной раны на голове было достаточно, чтобы мозг у него помутился. Он представлял для меня столь же большую опасность, как и все в джунглях, и если мозг его поврежден, он может взорваться в любую минуту и обрушиться на меня или кликнуть псов. Единственная возможность спасения заключалась в попытке успокоить и рассмешить его.

— Но ты должен был видеть их, — сказал он. — То есть армейскую группировку.

— Я прыгал ночью, полковник. И видел под собой только джунгли.

Его лицо снова изменилось, стоило ему откинуть голову на долю градуса, и я обратил на это внимание. Его привычка “прицеливаться”, пряча глаз в складках изуродованной плоти, давала представление о тех минутах, когда у него явно начинала ехать крыша. Теперь он стоял ко мне лицом и нормальным тоном задавал деловые вопросы.

— Почему ты предпочел явиться по воздуху?

— Мне сказали, что вы любите уединение.

— И все же ты здесь.

— Да. Я…

— Почему?

— Думаю, мы можем помочь друг другу.

Его голова снова поменяла положение, и волосы у меня на затылке зашевелились. Он ничего не сказал, и мне оставалось лишь ждать. На этот раз молчание длилось недолго, и его голова вернулась в прежнее положение.

— В чем?

— Чтобы уничтожить Шоду.

Должно быть, вам доводилось видеть кошку, столкнувшуюся с собакой — глаза сужены, уши прижаты к голове, пасть оскалена и из нее вырывается шипение. Я увидел нечто подобное. Мало сказать, что он яростно ощетинился. Отпрянув, он напрягся и насторожился, хотя практически не шевельнулся и не издал ни звука, что было еще хуже, чем открытое выражение эмоций: лицо его теперь выражало всепоглощающую ненависть, которая в любую секунду могла взорваться. Будь Шода здесь, она была бы уже разорвана на куски. Этот человек расправился бы с ней без помощи собак.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, и на лице его осталось лишь выражение боли, но не физической боли, а того страдания, которое он испытал, когда чудовищный удар располосовал его лицо, боли, которая не покидала его с того дня, ибо он не мог забыть, как выглядел раньше и что подумают теперь люди — особенно женщины — увидь они его. Он был еще молод, ему не было и сорока, и, должно быть, именно его я видел на снимке, висящем на стене рядом с акварелью Фунакоши — красивый мужчина азиатского типа, с высокими скулами, похожий на Юла Бриннера, большеглазый и чувствительный. Полковник Чоу пользовался успехом у многих женщин; теперь же он стал чудовищем Калибаном, заточившим себя в пещере отшельников.

— Шода… — дошел до меня шепот.

За спиной его произошло какое-то движение, и я заметил его, хотя и не понял, что там такое. Чоу продолжал пристально смотреть на меня, словно услышал откровение. Теперь он производил впечатление совершенно нормального и здорового человека, и мне пришло в голову, что лишь только одно упоминание имени Шоды вызвало у него образы, которые он тщетно пытался забыть; но пока я не понял, какое они произвели на него впечатление — то ли, вырвавшись на поверхность, они заставили его обрести здравый смысл, то ли погрузили его еще глубже в пучины безумия. У меня было ощущение, что я в темноте пробираюсь по минному полю.

Змея.

Вот что скользнуло у него за спиной, высоко в гуще лиан, которые обвивали балки и арматуры остатков четвертой стены. Смертоносное создание висело среди листвы, уцепившись хвостом, свесив голову и покачиваясь из стороны в сторону, чувствуя тепло от земляного пола.

Тем же шепотом:

— Ты говоришь, уничтожить?

— Да. И всю ее организацию.

“Он был главой разведки в группе повстанцев, — из рассказа Чена, — которая поддерживала отношения с организацией Шоды. Он был умен и хотел идти своей дорогой, и ей это не понравилось. Она приказала арестовать его и казнить, но ему как-то удалось освободиться и удрать с такой раной на голове, в которую трудно поверить.”

— Идем.

Двинувшись за ним в угол помещения, я увидел стремительный рывок, услышал отчаянный писк крысы, и мне стало не по себе, но он не обратил на это ни малейшего внимания. Он вел жизнь обитателя джунглей и привык к ней; мне пришло в голову, что, если его свалит лихорадка или он сломает себе ногу и не сможет передвигаться, он так и умрет здесь, в джунглях, и собаки обглодают его до костей.

— Поведай мне, — сказал он, — почему ты хочешь уничтожить Шоду.

Ближе к полудню я уже был гостем за его столом; сидели мы по-японски на полу, по обе стороны низкого столика со столешницей красного дерева, которую рассекала длинная трещина; он крест-накрест перемотал ее тонким шнурком.

— Ты, конечно, знаешь, что было много попыток убить ее?

— Да.

Мы ели какие-то корешки и овощи, очищенные и нарезанные ломтиками, и, судя по вкусу, вареную репу.

— Ты уверен, что можешь добиться успеха там, где столь многие потерпели неудачу?

— Нет, не уверен. Но попытаюсь. Все дело в информации, полковник — в сборе информации. В разведке. Это, насколько я знаю, ваше поле деятельности.

Он ничего не ответил на это.

— Кто тебе сказал, что у меня может быть такая информация?

— Один из пилотов, которому доводилось летать в эту деревню, сказал мне, что в свое время вы имели отношение к вооруженным силам Марико Шоды.

Я не стал упоминать имя Чена. Ни к чему.

Господи, сколько тут было крыс! Одна из них, почувствовав запах пищи, подобралась к столу.

— Сомневаюсь, — осторожно сказал Чоу, — что обладаю какой-либо информацией, которая могла бы оказаться полезной для тебя. — Но голова его снова дернулась, откинувшись и чуть повернувшись, и своим единственным глазом он опять взял меня на прицел. Словно общаешься на чужом языке: он мне не доверял, и поэтому все, что он мне говорил, можно было понимать в совершенно другом смысле. Я-то отлично знал, что кое-какая информация у него была, иначе ни Пепперидж, ни Кэти не посоветовали бы мне встретиться с ним.

— Значит, меня дезинформировали, — согласился я с ним. Принимай все так, как он скажет, не противоречь.

Тощая коричневая крыса вспрыгнула на стол, что не потребовало от нее больших усилий; он бью всего лишь в полутора футах от земли. Движения ее были довольно изящны, но было видно, что она в неистовстве.

Полковник Чоу по-прежнему держал меня на прицеле; я не глядел прямо на него, но наблюдал за ним краем глаза.

— Что еще ты слышал обо мне? — Тон у него был мрачен.

— Очень немного, полковник. Только то, что вы были исключительно одаренным шефом разведки, но ваши силы потерпели поражение.

Он не отвечал так долго, что я, наконец, посмотрел на него. Волна мрачности отхлынула от него; он вернул голову в прежнее положение и теперь смотрел на крысу.

— Льстивые слова. И, конечно, правдивые.

Его движение было неуловимо, и я понял, что произошло, лишь когда все было кончено — он столь точно и стремительно рубанул ладонью, что крыса только пискнула, когда он переломил ей хребет.