Мои семейные обстоятельства (СИ) - Лерой Анна "Hisuiiro". Страница 8

Телега останавливается у кованых в красивый завиток ворот, за которыми виднеется широкий двор, выложенный разномастной плиткой, и простой шлакоблочный дом на зеленоватом древнем фундаменте. Строение, по всей видимости, не раз перекраивали, и выглядит оно смесью бедной, но современной высокотехнологичности и классической, почти замковой старинной монументальности. Во дворе резво бегают пятнистые уточки.

— Спасибо, — говорю я хозяину попутки и спрыгиваю с телеги.

— Будьте здоровы, радетельная, — коротко кланяется мне мужчина, широко улыбаясь, — дети вас проводят к перекрестку.

Он принимается хлопотать над телегой и ее движущей силой и исчезает за воротами. Дети тянут меня за рукава и сумку, о чем-то вереща, рядом весело погавкивает собака, а я все еще не могу выйти из ступора. «Радетельная». Аристократка, которая присматривает за этой землей. Не думала, что кто-то меня узнает, да к тому же будет пользоваться с уважением устаревшими терминами. Но жизнь меня решила завалить шокирующими моментами. Какая из меня «радетельная» — смех, да и только.

Перекрестком оказывается небольшая площадь, центр поселения. Здесь остановка наемного транспорта, пара кафе, столовая, небольшой парк, несколько магазинов, лавка с зельями, административное здание, где прописаны все нужные службы, и красивая новая больница. Именно последняя раскрывает тайну того, почему некоторые местные кивают мне, здороваясь и что-то объясняя шепотом тем, кто меня не узнал. А надпись над остановкой подтверждает, что я действительно в Пшеничках.

Это село всего в двух километрах от Птичьего клюва, пристанища ведьм, урожденных Флейм. Поскольку все мое детство и юность прошли рядом с ведьминской библиотекой и на удивительных рассказах тетушек и бабушек, то не удивительно, что жителям соседнего поселения я тоже примелькалась, а с их детьми даже иногда играла. Больницу здесь отстроил отец, после того, как я, мало того, что сама заболела крапчатой лихорадкой, но и успела заразить своих товарищей по играм.

Может, в котел его, этот Феникс? Особенно сегодня. Время сейчас после полудня, пока доберусь до столицы, и стемнеть успеет. Никто со мной после захода солнца дел иметь не будет. А Птичий клюв совсем близко уже, если присмотреться, вон он маячит, уцепившись за скалы. Полчаса, максимум час, и буду на месте. Даже если он пустует, я знаю, где переночевать и что почитать.

Дорога заросла дикой и полезной травой и цветами, я с наслаждением отыскиваю знакомые травы, а среди них нахожу неядовитую и приятную на вкус. Сахарный стебель пахнет медом и горячей землей. Родной землей. После потрясений последних дней я, наконец, чувствую легкость, будто пришла именно туда, где могу позволить себе передохнуть. Запах почвы и разнотравья подхватывает ветер и обильно мешает с маслянистым запахом сосны.

Чем ближе к Птичьему клюву, тем больше этих деревьев встречает меня на пути. Лес из гладких рыжевато-коричневых стволов становится все выше, кроны образуют надо мной крышу, а дорогу под ногами обильно усыпает иглами. В почве уже сейчас можно разобрать следы песка. И действительно, следующий порыв ветра имеет горько-соленый морской привкус.

Птичий клюв сложно называть замком, поместьем или даже добротным домом. Это пристанище, бывший маяк, некогда монастырь, до этого темница. Узкие высокие стены врезаются в скалу, или же скала погребла их? Серые камни потемнели от времени и побелели от налета соли. На крыше ночами по-прежнему горит огонь как дань памяти тем, кто нашел свою смерть на окружающих этот берег скалах.

Калитка, густо заросшая диким виноградом и плющом, закрыта. Не факт, что в башне никого, калитку закрывали и от непрошеных слишком любопытных гостей. Все же ведьминское наследство не всегда можно назвать безопасным для обывателей. Я иду вдоль забора, касаясь кончиками пальцев жестких резных листков. Сумка уже значительно оттягивает плечо и бьет по бедру, но вот уже становится видно край темно-зеленой воды и узкие ступени вниз. Меня мучает жажда спуститься и опробовать воду: холодная ли или уже достаточно прогрелась. Но спускаться с тяжелой сумкой на плече, а потом подниматься с ней же неохота. Впрочем, запасной ход в закрытый двор Птичьего клюва отсюда недалеко.

Я раздвигаю густую поросль винограда. Здесь он древний, как сама башня, и не плодоносит. Хотя последнее сделано из корыстных побуждений, чтобы посторонние не приближались именно к этому углу. Просовываю руку в зеленую гущу, потом проталкиваю туда же плечо, сумку, голову… Тело со скрипом пролезает сквозь негибкие лозы и щель в заборе. Неизвестно, кто из моих давних предков сделал этот лаз, но то, что все мы благодарны ему, это на самом деле так. Сумка остается по ту сторону, так же, как ненужные куртка и ботинки. Аккуратно пересекаю колючий участок травы рядом с решеткой; лестница вниз сложена из гладких камней, внизу меня ждет лишь мягкий песок. Здесь одно из немногих мест на этом отрезке побережья, где есть намек на пляж. До определенного момента спуск к морю был одним из испытаний среди ведьм на совершеннолетие. Спуститься собственными силами вниз со скалы, искупаться и взлететь наверх. Но, поскольку не в каждом поколении рождались ведьмы, да и население стало относиться к отмеченным даром девочкам более лояльно, была создана эта лестница. Чтобы каждый в округе, кто пожелал насладиться морем, мог это сделать.

Камень приятно греет пятки, песок щекочет стопу. По эту сторону скалы ветер сильнее и вовсю треплет волосы. У кромки воды я останавливаюсь и дышу всей грудью. Соль ощущается на языке, от ветра слезятся глаза, а море, прохладное, но не ледяное, касается моих ног. Вода непрозрачная, темная, глубокого зеленого оттенка, манящая. Как зачарованная, я сбрасываю одежду, полностью, оставляю на берегу даже немногие мои украшения. И, абсолютно нагая, как в момент своего появления в этом мире, медленно вхожу в воду. Холод сначала обжигает, но отступать поздно. Песок скользит между пальцев ног, течения постепенно обхватывают тело, вьются между бедер и коленей. Но тут дно внезапно кончается, и я с головой ухожу в воду.

Впрочем, я успеваю набрать полную грудь воздуха. Мне прекрасно известна глубина здешних вод. Толща воды отсекает дневной свет. Перед глазами лишь бесконечный полумрак и пузырьки воздуха, срывающиеся с моих губ. Я слышу гул, настолько монотонный, что к нему слишком легко привыкнуть, он становится схож с тишиной. Внутри воды я теряю ориентацию в пространстве, и только тусклый свет напоминает мне, куда плыть за глотком воздуха. Расслабленное тело застывает и покачивается, по мере того, как я выпускаю воздух из легких, опускается ниже. Конечности холодеют, безвольно раскинутые в стороны. Безвольно…

Грудь пронзает болезненный спазм, я обхватываю себя руками, от неожиданности выпускаю остатки воздуха и, глотая воду, в считанные секунды добираюсь до поверхности. Там долго кашляю, покачиваясь на волнах, утираю горькие слезы и соль с губ и глаз. И в полдюжины гребков, брызгая водой во все стороны, будто впервые плыву, добираюсь до берега и падаю, вцепившись пальцами в песок. Глаза приходится закрыть. Изоляция от окружающего мира в толще темной воды слишком напоминает запертое темное купе, светлый на солнце песок — белеющую в полумраке кожу, шелест волн — обреченный шепот, а мое тело испытывает такой же холод, как…

Я не вспоминаю. Нет, я не помню ничего, уговариваю себя, утыкаясь лбом во влажный и холодный песок. Несмотря на температуру, продолжаю лежать ничком, как жертва катастрофы, выброшенная волнами на берег. Когда слезы заканчиваются, а дрожь сотрясает меня действительно по причине холода, а не эмоций, я встаю. Чувство безнадежности пропало, так же как ощущение собственного бессилия и жалости к жертве. Сильный порыв воздуха слизывает каплю соленой воды с влажной кожи, нос забит, сухие глаза режет. Я быстро одеваюсь, вещи мгновенно становятся мокрыми. Перед тем как покинуть этот крошечный островок дихотомии — белый песок и темное море, мрачные глубины и слепящее солнце, я еще раз смотрю вдаль, на волны и острые скалы, и дышу, поглощая всей своей сущностью горько-соленый ветер.