Спящий в песках - Холланд Том. Страница 55

На миг царь Тутмос застыл как изваяние, а потом, взяв руку Иосифа в свою, сжал ее с такой силой, что трудно было понять, гнев или любовь были причиной столь страстного порыва.

– Я потомок Осириса, и с этим ничего не поделаешь, – промолвил фараон.

– Единственное, о чем я прошу тебя, о фараон, это остерегаться жрецов, ибо меня пугают их нечестивое колдовство и лукавые посулы.

Фараон улыбнулся.

– Они сулят мне не что иное, как бессмертие, то есть возможность наслаждаться всем тем, о чем ты только что говорил, на протяжении вечности. И единственное, что печалит меня, друг мой, – при этих словах он расцеловал Иосифа в обе щеки, – это то, что там, в царстве Осириса, рядом со мною не будет ни тебя, ни Туа.

Резко, словно боясь сказать что-то лишнее, Тутмос повернулся и поспешил прочь.

Иосиф, проводив повелителя и друга взглядом, ощутил, как на сердце его ложится странная тяжесть. Вздохнув, он наклонился к Инену, чтобы взять его на руки, но мальчик, к его ужасу, резко отпрянул.

– В чем дело? – прошептал Иосиф. – Иди ко мне, сынок.

Инен, однако, молчал, а в глазах его читались враждебность и неверие.

– Инен, что случилось?

Иосиф протянул к сыну руки, но тот отскочил еще дальше и замотал головой, а потом неожиданно спросил:

– Это правда? То, что сказал фараон?

– Что именно?

– Насчет мамы. Что жрецы могли спасти ее от смерти.

– Нет.

– Но я сам видел, как он всего лишь взглядом заставил тебя упасть на колени. Ты стоял на коленях, отец. Значит, он говорил правду насчет великой и тайной силы?

На какой-то момент Иосиф растерялся и просто не знал, что ответить ребенку.

– Фараон не хотел этого, сынок, – наконец пробормотал Иосиф. – Он был не в себе. Иди к отцу.

На сей раз Инен не отстранился, но позволил заключить себя в объятия. Иосиф долго прижимал мальчика к себе, а потом поцеловал в лоб и отнес в детскую, где спал его братишка.

– Ничего не бойся, – промолвил отец, снова целуя мальчика, – ибо есть Бог единый, и он обережет тебя от всякого лиха, как всегда берег и сохранял меня.

Он направился к двери, но у порога оглянулся и увидел, что Инен сидит неподвижно, прислонившись к стене, с застывшим, мертвенно-бледным лицом. Иосиф улыбнулся, надеясь приободрить его, но Инен не отреагировал, и взгляд его остался холодным. Тяжело вздохнув, Иосиф склонил голову и подумал, что лишь одному Всевышнему дано повелевать и определять судьбы, а ему пристало только молиться о даровании Инену умиротворения и покоя. Затем он покинул детскую, дав себе слово непременно вернуться туда в тот же день, как только позволят государственные дела.

Дела, однако, задержали его надолго. Во второй половине дня у царицы, как незадолго до того у Туа, начались тяжелые схватки, причем одновременно с этим известием Иосифу доставили приказ немедленно явиться к фараону. Иосиф поспешил к повелителю и застал его у дверей женской половины дворца. Тутмос смотрел вдаль, на голубую полосу Нила – Видишь, – не оборачиваясь, сказал фараон своему мудрому подданному, – я следую твоему недавнему совету, стараюсь запечатлеть в своем сознании красоты этого бренного мира. Воистину, сколь прекрасны голубизна неба, и зелень полей, и изящество парящих под солнцем птиц! Как вообще в мире может существовать зло, коль скоро он полон таких красот и чудес?

Иосиф открыл было рот, чтобы ответить, но тут тишину разорвал донесшийся с женской половины пронзительный и страшный крик. Этот крик боли напомнил Иосифу тот вопль, который он слышал в предыдущую ночь. Советник содрогнулся, что не укрылось от обернувшегося к нему как раз в этот миг фараона.

– Настоящие схватки начались раньше, – промолвил царь, – на много месяцев раньше.

– Возможно, все еще обойдется, – сказал Иосиф.

Заслышав позади торопливо приближавшиеся шаги, он хотел обернуться, но Тутмос с безумным видом схватил его за руку и возбужденно заговорил:

– Сон... Ты помнишь тот сон – про кровь из гробниц и деву с кувшином? Он снился мне снова. Должен признаться... Тогда... Тогда, о Юаа, я рассказал тебе не все.

– О чем же ты умолчал?

Тутмос сглотнул. Шаги между тем приближались, и Иосиф внезапно понял, что его царственный собеседник в отчаянии и смертельно боится чего-то.

– Вот, – прервал молчание царь и, извлекши из складок своего плаща свиток папируса, украдкой вложил его в руки советника. – Будет время, прочти это внимательно.

Потом он отступил на шаг, и Иосиф, наконец обернувшись на звук шагов, увидел вошедшего в комнату незнакомца – гладко выбритого, с посохом, навершием которого служил магический талисман Амона.

Жрец отвесил низкий поклон.

– Какие новости? – осведомился царь Тутмос.

– Царица... – произнес жрец. – О владыка, твоя сестра и жена...

Не закончив фразу, он повернулся, увлекая фараона на женскую половину, однако, заметив, что Иосиф вознамерился последовать за ними, попытался преградить советнику путь. Фараон, однако, отстранил жреца, и тот с величайшей неохотой повел в опочивальню царицы обоих.

Иосиф задержался в коридоре, считая неловким для постороннего мужчины пребывание в спальне роженицы, но, услышав восклицание Тутмоса, отбросил стеснение и вошел внутрь.

А войдя, тоже не удержался от испуганного возгласа.

– Да помилует ее Всевышний! – прошептал он, глядя на царицу, лежавшую в грязной луже и пота, с разрезанным животом.

При виде столь страшного разреза невозможно было поверить, что женщина могла выжить, но стоило Иосифу подумать об этом, как царица слабо застонала и по щеке ее скатилась одна-единственная слеза.

Подойдя к ложу, царь Тутмос бережно приподнял свою сестру и жену, испачкав ее кровью белоснежное царское облачение, и Иосиф, глядя на них, вдруг вспомнил, как фараон говорил, что потомки Осириса бессмертны и не умрут никогда В этот миг Иосифу впервые подумалось, что в этом, на первый взгляд безумном, утверждении может содержаться некая толика правды, и при этой мысли ему стало не по себе.

«Если это не бессмысленная ложь, – подумал он, – то каков должен быть тот безошибочный знак, то знамение, которое, по словам верховного жреца Амона, должно послужить наглядным доказательством истинности его уверений».

– Дитя... – пробормотал он, с содроганием взглянув на безобразную рану, зиявшую в животе царицы. – Где же ребенок?

Фараон обернулся к нему, и Иосиф увидел, что лицо владыки напряжено от страха и недоброго предчувствия.

В тот же самый миг из теней выступил мужчина, гладко выбритый, как и первый жрец, но носивший поверх одеяния золотое ожерелье и пятнистую шкуру леопарда – знаки сана верховного жреца храма Амона.

Иосиф невольно подался назад, и жрец, заметив это, слегка улыбнулся. Потом он хлопнул в ладоши, и вперед выступила служанка со свертком в руках. Верховный жрец забрал у нее сверток – Иосиф заметил, что спеленутый ребенок отчаянно шевелится, – и приподнял краешек ткани над тем местом, где должно было находиться личико младенца. В тот момент – если только Иосифу это не почудилось – в глубине глаз жреца открылась бесконечная, бездонная пустота страшного одиночества, но спустя мгновение на губах его снова заиграла улыбка.

Верховный жрец Амона поднес новорожденного к свету.

– Нет! – вырвалось внезапно у Тутмоса, ибо младенец представлял собой уродливую пародию на него самого, причем в его нынешнем, весьма безобразном обличье. Огромный, выпуклый и оттянутый назад череп ребенка никоим образом не сочетался с тоненькими ручками и ножками и вздувшимся животом. Но страх внушала не несуразность телосложения – не всякий младенец появляется на свет красавцем, – но горящие нездешним огнем глаза, походившие скорее на очи демона, но не человека.

Обычно младенец, когда его пеленают, начинает плакать, но этот стал шипеть, плеваться, шевелить тонкими, похожими на червячков пальцами и к чему-то принюхиваться. Как понял Иосиф мгновение спустя, к разбрызганной по полу крови его матери.