Князь Ядыгар (СИ) - Агишев Руслан. Страница 55

– Ты, этого англичанина, помнишь? Ну, черного такого, худого как перст, что вечно с котомкой своей носился?– лишь с третьей попытки до татарина дошло , про кого я спрашиваю. – Да, тот самый, что с английскими моряками прибыл. Видел его где–нибудь? Я же знаю, ты вечно в кухарской отираешься, а там все новости первыми узнают.

А Иса, действительно, частенько наведывался в кухарскую. Правда, не еда в царской поварне интересовала его, а одна пышногрудая и черноглазая деваха с косой, достающей до самых ее пят. Именно из–за нее мой угрюмый слуга там и пропадал.

– Видел, мой хан, – кивнул Иса. – Вчера только и видел. Уезжать он собирался.

– Как уезжать? – опешил я от такой новости. – Почему уезжать? Он же портрет царя собирался рисовать, деньгу заработать, – я был в полном недоумении. – А-а-а... Проклятье! Я же ему за картину уже отвалил золота столько, что ему до конца жизни хватит, если по дороге домой не прирежут. Б...ь, своими же собственными руками себе подлянку сделал! Красавец!

Глава 15 + Эпилог

Отступление 27

Новгородская летопись [отрывок].

«... И повелеша Великий Государь составити опись свово царства, вписати всю землицу, реки и речки, озера, горы в великий чертеж. Воеводам, наместникам и господарям след сбирати людишек мастеровых, рудознатцев добрых и воев в походы во все свои земли. Послам, гостям купеческим след слати грамотки о царствах соседних, об их землице, урожаях, мастеровых.

… Упоминати след и о чужих реках, стоянках на них, удобных для судов. Писати про глубины в тех дальних землях, про питьевые источники и колодцы, про перевалы и проходы в горах и пустынях. Говорити же об этом с чужими не след. Кто також языче распускати станет, то след сажати его на хлеб и воду в темницу».

Отступление 28

The principal navigations, voyages, traffiques and discoveries of the english nation [Основные мореплавания, путешествия и перевозки английской нации] Лондон, 1598 [отрывок].

«... Когда же спросил я русского варвара, а велико ли простирается его царство, то пришел он в великий гнев и сразу же велел он принести карту своей земли. Пока же развлекали меня разными разговорами за богатым столом, полным невиданных ранее мною яств и напитков.

… Вышли двое могучих воина в белых одеждах, которых здесь называют рындами, и растянули передо мною медвежью шкуру, размером с двух, а то и трех взрослых мужчин. Когда я взглянул на нарисованную на шкуре карту, то удивлению моему не было предела. Нигде и никогда, даже в нашем торговом обществе (Общество купцов, искателей открытия стран, земель, островов, государств и владений неизвестных и доселе не посещаемых морским путем (1547 г.) – примечание). На ней с большим искусством были нарисованы земли Московского царства с многими реками, озерами и горами. Увидел я и странные, неизведанные земли, что лежат на севере и востоке Московии.

Спросил я тогда русского варвара, а что это за белые земли, что с большим мастерством нарисованы на севере. Его ответ меня поразил до глубины души и даже испугал, что английским мореходам, лучшим в мире, ранее такое известно не было. По словам русского, на севере их земли лежит очень большая земля, уже тысячу лет скрытая от лучей солнца толстым слоем льда. Среди постоянного снега и льда не растут там ни деревья ни трава, а бродят только страшные хищные звери. Путь же туда долог и труден. Идти нужно на север два десятка дней. Потом, если позволит погода и льды, идти еще десять дней, пока путь не преградят сплошные льды.

… Уходил я из этих мест с большой печалью на Господа Бога. Я не мог понять, почему в благословенной Англии не таких просторов и таких богатств? Почему мы, славные потомки неистовых викингов и богобоязненных англосаксонцев, лишены всего того, чего вдосталь у этих варваров. Почему в наших городах мы с величайшей драгоценностью относимся к каждой бочке воды, а здесь стоят мыльни для голытьбы...».

_______________________________________________________________

Я с грустью оглядел свою покои – небольшую комнатенку на неполных десять квадратов на втором этаже царских палат. За последние месяцы все это стало привычным, почти домашним. Вот у стены стоит чуть наклоненная к окну кровать, срубленная из потемневших дубовых досок и накрытая толстой пуховой периной. Дальше почти к самому окну притулился массивный стол с парой подсвечников с оплывшими свечами – свидетелей моих частых ночных бдений. Рядом стояла кургузая лавка, седушка которой была едва ли не отполирована ее многочисленными седоками.

– Как дома, черт побери, – пробормотал я, вновь отворачиваясь к столу и едва не утыкаясь носом в толстый пергамент. – Надо бы добить письмо. Будет Ване от меня подарочек, – грустно улыбнулся я кончиками губ. – Или наследство...

Вздохнув еще раз, я взял черный карандаш и, хорошенько обслюнявив кончик грифеля, продолжил писать. «... Ливонский орден, Великий Государь, лишь кажется слабой добычей. Не верьте тому, кто будет красиво рассказывать про его крошечную армию в пару десятков тысяч братьев–рыцарей и десяток старых пушек. Сила ордена совсем не в рыцарях...». Тут я остановился, решив выразиться поточнее. «Сила ордена не столько в умелых и опытных рыцарях, сколько в жадных соседях и связях. Посмотри, государь, сколько вокруг ордена соседей, которые не прочь поживиться его землями. Неужели ты думаешь, что кто–то из них не захочет при случае округлить свои владения?».

Странно, но писалось как-то очень легко. Не нужно было что-то выдумывать и выдавливать из себя. В какие–то мгновения я даже ловил себя на мысли, что кто–то свыше направлял мою руку. Или может быть все было гораздо проще и причина этого не крылась в чем-то высоком и мистическом. «Может я просто слишком привык к роли пророка этого мира, который все знает на перед. Как бы не заиграться во все это! Здесь ведь нет прав человека и с самоуверенными выскочками поступают очень просто. Бошку режут!».

Поежившись от этой малоприятной мысли, я снова принялся писать. «... Береги, государь, крестьян, ведь именно от них, от черных людишек, государство Московское прирастает богатством и землями. Окорачивай жадных воевод да неуемных дьяков, что с посадских людей, гостей торговых, крестьян мзду великую берут. Пусть поступки матери твоей, государыни Елены будут для тебя примером, как она о простых людях заботилась, как им послабления разные дала». И снова я задумался, а писать ли собственно про опричнину или нет. Ведь ее еще не было, хотя и Ваня задумал что-то такое учредить.

– Может, ну ее эту опричнину?! – протянул я, машинально чертя какой–то то ли крестик, то ли звездочку; знал бы в этот момент, чем потом станут мои каракули, ни в жизни бы не притронулся к карандашу. – Пропустить? Вон написать лучше про больницы и аптеки, школы и библиотеки, про армию в конце концов...

Наконец, очередные сомнения были отброшены и я начал писать про вооруженные силы Московского государства, которые не смотря на всю их кажущуюся мощь, вообще–то были слабоваты. Единственный род войск, которым Ване по праву следовало бы гордиться и приписать себе в заслугу, оставались артиллерийские войска. По его же словам, что я слышал на одном из пиров, только у стен Казани царские войска сосредоточили больше двух сотен орудий самого разного калибра. Здесь были и пищали для прицельной стрельбы, и мортиры для стрельбы навесом. «... А следует сначала, государь, навести порядок в войске. Зря твои воеводы похваляются многолюдством конницы и пушек. Посмотри же на них и сам поймешь, что глупцы они. Привыкли должности получать по знатности, похваляясь древностью своего рода, а не по доблести. Конница же поместная больше на орду похожа, чем на добрых воинов. Из каждого десятка, что на смотре в доспехах и с саблей стоит, в походе считай половина без них. В тулупах овчинных, с оглоблями вместо копий и с саблями из дрянного железа на врага скачут. В тюфяках тоже порядка нет. Пушек много, не сосчитать, да каждое своего припаса требует. Этому требуется такое ядро, второму другое, а третьему вообще третье. Из–за этого в походе неразбериха случается...».