Улей (СИ) - Тодорова Елена. Страница 22
Крепко прижимает Еву к себе. Чувствует ее резкий горячий выдох на своей шее и скользит рукой под рвань, называемую футболкой. По гладкой теплоте кожи, стремительно — под узкую застежку бюстгальтера. А затем, подхватывая губами ее застопорившееся дыхание, разительно медленно ведет ладонь в сторону, по левой лопатке, в углубление плечевой кости и под чашку бюстгальтера.
Бесцеремонно лапает, и ухмыляется, ощущая мурашки на ее коже.
— А сейчас? Теряешь почву под ногами, Эва?
— Не обманывайся, дорогой Адам. Поверь, ты сломаешь свое незаслуженно возвышенное самомнение о мое равнодушие.
Улыбается ему, не ощущая внутри себя ни капли веселья и безмятежности. Вразрез всему сказанному, Титов волнует ее кровь. Скручивает нестабильные нервные волокна в замыкающие клубни.
Ей до головокружения нравится чувство тяжести и шероховатости его широкой ладони. Титов тоже это понимает, физически ощущая то, насколько сильно колотится ее сердце.
Но Ева стремится обыграть его любыми путями. Любыми.
Подаваясь вперед, крепче вжимается грудью в ладонь Адама и, распахивая губы, лижет его щеку. Еще. И еще. Чувствует, появляющуюся в его теле гибкость, и сама сходит с ума от этих животных ласк. Слегка отстраняется и с жадностью ловит тяжелые выдохи.
Ответно выдыхает ему в рот воздух, подобно сигаретному дыму, дурманящими кольцами. Титов глазами прослеживает за тем, как движутся ее пухлые губы, и глотает ее учащающиеся выдохи.
Когда медленная мелодия сменяется более быстрым треком, Исаева отталкивается и ускользает. Сжимает рукой кончики его пальцев, словно бы не решаясь опять сократить расстояние. Танцует и улыбается.
А Адам поднимает вверх их соединенные руки, призывая ее сделать пируэт. Она легко вращается вокруг своей оси и самозабвенно подпевает.
— All I ever wanted… All I ever needed… Is here in my arms [17].
Парадоксальная случайность: угрожая друг другу жестокой расправой, при соприкосновении они едва могут удержать эту ненависть.
Спустя несколько песен, устраиваются у барной стойки.
— Как прошел разговор с отцом? — спрашивает она, делая глоток мутно-синего ядреного коктейля.
По блуждающему взгляду видно — в действительности, ее мало волнует все, что с ним происходит.
— Исаева, не дури, — раздражается Адам, отставляя пустую рюмку на стойку. — Я не собираюсь с тобой об этом разговаривать. И ты это отлично понимаешь.
Ева совершает глубокий вдох, но взгляда от него не отводит.
— Только не рассчитывай, что я стану утешительным призом для безымянного монстра.
«Сука!»
— Скажу тебе без какой-либо фальши и умаления. Я не нуждаюсь в утешении, — холодно усмехается парень. — Не суди о том, чего не понимаешь, Исаева. Ты меня не знаешь.
— Я знаю тебя лучше, чем ты думаешь, Адам. Можешь отрицать, но мы слишком похожи, чтобы оставаться незнакомцами. Без какого-либо преувеличения.
Ее слова оседают в душе Титова гнетущей тяжестью. Ему хочется сказать ей, что между ними нет ничего общего. Внутри Евы нет гармонии. Нет баланса. Он же… абсолютно другой. Абсолютно.
— Ты обжигаешь и ранишь других, чтобы латать собственную душу, — грубо выпаливает он, реагируя так, как лучше всего умеет — агрессивно. — Я же всего-навсего развлекаюсь. Не ищи в моих действиях скрытого смысла. Я — то, что я делаю.
Исаева моргает и слепит его улыбкой.
— Я, я, я… — передразнивает его апломб. Ставит бокал на стойку и смотрит ему прямо в глаза. — Ты лжешь, Адам.
— Слушай сюда, аномальная моя. Я озвучиваю то, что есть, — с сердитым прищуром выдает парень. — Понимаешь, Эва… Чтобы две параллели где-то пересеклись, нужно их разрубить и согнуть. У нас с тобой так же.
— А может, мы уже поломанные? Неправильные. Блуждающие и опасные, — озвучивает свои мысли так спокойно, будто ее саму это нисколько не беспокоит. — Такова наша карма.
В действительности, эти слова наиболее близки к реальности из всего обилия фальши, что между ними проносится с самого момента знакомства.
Их с ранних лет ставили в строгие рамки. Возвышали в ранг превосходства над другими, и волей-неволей они соответствовали. Задыхаясь под слоями наносного совершенства, каждый день вынужденно улыбались и беспечно демонстрировали вверенную им силу.
Они так ничего и не поняли. Они ничему человеческому не научились. Холодность и безразличие близких людей придали им неправильную огранку. Они выросли беспощадными и дикими.
Трудные дети с затяжным переломным мышлением. Мертвые звезды, которые так и не научились мерцать. Лишь обжигать.
— Что скажешь на это? — подталкивает Титова к ответу.
Останавливая движения Евы, он дергает ее на себя, едва не стаскивая с высокого стула, и пальцами сжимает ее челюсти. Устанавливает зрительный контакт. Подмигивает и усмехается, демонстрируя циничную самоуверенность, в то время как все внутри него деревянное от напряжения.
— Отстойно, что ты веришь в нечто подобное. Тебе так нравится страдать, правда? — проводит большим пальцем по щеке Исаевой, и она, вздыхая, закрывает глаза. — Как мотылек на пламя… В поисках сильных эмоций? Что ж, я тебя не подведу.
— Ты не можешь причинить мне боль, Адам, — тихо отвечает девушка. — Я давно занесена в Красную книгу. До тебя, под угрозой исчезновения, — ехидно фыркает и выдыхает. — Ну, что ты мне сделаешь? Смешно.
Пальцы Титова с непреднамеренной силой сжимаются, заставляя Еву судорожно вскрикнуть и дернуться назад.
Не успевает Адам сложить какие-либо предположения, как она спрыгивает со стула и скрывается в гуще толпы.
Тяжело выдыхая через ноздри, он следует по траектории ее хаотичного пути. Но спустя несколько секунд теряет девушку из виду и останавливается посреди зала.
Слышит чьи-то голоса, обращенные к нему. Чувствует на плече чужую руку.
— Адам?
— Титов, ты слышишь…
— Адам…
В гуще своего сознания воспринимает лишь то, что способен видеть его блуждающий по периметру зала взгляд. Не фокусируясь на чем-либо конкретном, жаждет уловить колебание длинных цветных волос, и когда ему это в конечном итоге удается, не анализируя свое сбитое сердцебиение, устремляется вперед, грубо отталкивая неопознанную рассудком девушку.
Находит Исаеву в ванной комнате. Встречается с ней взглядом в зеркале и видит, что она нисколько не удивлена его появлением. Впервые между их эмоциональным состоянием возникает провальная полярность: Адам — взвинчен до предела, Ева — до безобразия спокойна.
Он размыкает губы, чтобы вывалить на нее все свое недовольство, когда замечает на бледной щеке неровное красноватое пятно и полоску-трещинку в уголке губ. Обескуражено прослеживает за тем, как девушка выдавливает на указательный палец горошинку консилера и неторопливыми движениями размазывает ее по следам чьей-то тяжелой руки.
— Откуда… Это он сделал? — сам того не замечая, выдыхает свою злость вместе со словами.
— Конечно, нет, — холодно отрезает Исаева.
Адам долго смотрит на девушку, и не видит в ее лице ни одной ярко выраженной эмоции, но он нутром чует, что она лжет.
А Ева только того и добивается, что пытается возбудить его интерес. Она не скрывает последствий отцовского гнева.
Напротив.
Нарочито изобразила боль от его неосторожных касаний. Намеренно смазала консилер по дороге в туалет. Умышленно не закрыла за собой дверь.
Исаева способна затронуть его темноту. И она это сделает, даже если ей придется прилюдно срывать корки со своих ран и обнажать свои шрамы.
Титов сам виноват. Он ворвался в ее личное пространство и узнал многое из того, что неизвестно более ни одной живой душе. Именно поэтому Ева решила использовать его преступные методы против него самого.
Прикрывая свои грешные и лживые глаза, девушка драматически вздыхает.
— Ты же не станешь вдруг сдувать с меня пылинки? Не разочаровывай меня, Титов.
— Не стану. В конце концов, какое мне дело до того, какой крест ты несешь? Это твоя жизнь, Эва.