Исповедь королевы - Холт Виктория. Страница 17

Олива, родившая в Бастилии ребенка, которого ее любовник немедленно объявил своим, постоянно взывала к благородству присутствующих. Она не сделала ничего плохого. Да, правда, она выдавала себя за меня, но она не имела ни малейшего представления о том, с какой целью это делается, и, когда ее вызвали для дачи показаний, она принялась кормить новорожденного, умоляя членов парламента проявить снисходительность и подождать, пока ее маленький сыночек не кончит кушать. Все были глубоко тронуты, члены парламента терпеливо ждали, и, как сообщалось в публикациях, «закон умолк перед лицом природы». Вот какое впечатление она произвела с распущенным лифом и со спадавшими ей на плечи длинными волосами, так похожими на мои! Когда она проявляла какие-либо признаки слабости, то самый суровый из юристов был готов заключить ее в объятия. Все были убеждены, что подобное очаровательное создание служило только орудием в руках заговорщиков и полностью невиновно — впрочем, именно так и было, я в этом уверена.

На фоне буйного поведения мадам де Ламот и таинственных высказываний Калиостро кардинал вел себя как хорошо воспитанный и даже благородный человек. С каждым днем его популярность росла, и по мере выяснения новых подробностей, которые судьи и публика пытались понять, становилось все более очевидным, что кардинал стал жертвой обмана со стороны негодяев.

А затем настала очередь Калиостро, одетого в голубой шелк, расшитый золотом.

— Кто вы и откуда прибыли? — спросили его.

— Я известный путешественник, — воскликнул он громко, что вызвало смех, но он вскоре заставил публику замолчать, произнеся речь, изобилующую оскорблениями, и я думаю, что многие, кто смеялся в тот день в зале суда, в действительности боялись, как бы этот знаменитый колдун не сделал с ними чего-нибудь плохого.

Итак, они стояли перед судьями — красавец кардинал, неистовая красивая интриганка-графиня, очаровательная молодая куртизанка с ребенком у груди, авантюрист Вийет и эксцентричный чародей, колдун или просто умный человек. Все ожидали вынесения приговора, очень важного не только для всех этих людей, представших перед судом, но, возможно, также и для меня.

Приговор был объявлен в среду 31 мая. Заседание суда открылось в шесть часов утра. С пяти часов улицы были заполнены народом, а перед Дворцом правосудия собралась большая толпа. Стража, верховая и пешая, сдерживала толпу от Нового моста до улицы де ла Барийер.

Перед входом в верхнюю палату собирались члены семейства Роган, все они были одеты в траурные одежды и, без сомнения, выглядели как предупреждение судьям, которые должны были проходить мимо них. Они хотели показать, что кардинал должен быть оправдан, в противном случае это будет оскорблением дворянства. Стало вполне ясно, что семейство Роганов полно решимости вывести своего родственника из здания суда, оправданного по всем пунктам. И это было учтено.

Поскольку мадам де Ламот судили первой и признали виновной — иначе и не могло быть при имеющихся доказательствах, — двое судей заявили о своем намерении настаивать на вынесении смертного приговора. Это была уловка с их стороны — если разбирается дело, по которому может быть вынесен смертный приговор, в процессе не должны принимать участия духовные лица. Из тринадцати духовных лиц, бывших среди судей, только трое стояли на стороне Рогана, так что подсудимый избавлялся от одиннадцати настроенных против него судей. Таково было влияние семейства Роганов.

Мадам де Ламот была приговорена к смерти, но ей заменили этот приговор пожизненным заключением, Предварительно палач обнажил ее плечо ж прижег его клеймом — буквой V (воровка). Еe муж был осужден заочно за свои преступления и приговорен к пожизненным каторжным работам. Рето де Вийет приговорили к ссылке, а Олива была оправдана, но не без порицания, поскольку она на самом деле принимала участие в заговоре, играя мою роль.

Калиостро был оправдан по всем предъявленным обвинениям.

Оставалась главная фигура этой драмы, чье участие в ней вызвало такой большой интерес по всей стране.

Потребовали полного его оправдания — кардинал стал жертвой этих негодяев, но его верность неопровержима. Он абсолютно невиновен.

— Его невиновность, господа, — заявил адвокат, — я отстаиваю как человек и как судья, и я настолько в этом уверен, что готов дать разрубить себя на куски.

Битва была окончена. После обсуждения, длившегося шестнадцать часов, кардинала оправдали без какого-либо напряжения для его нервов.

На улицах бушевала толпа. Торговки с рыбного рынка собрались у стен Бастилии с букетами роз и жасмина. Толпы парижан, самые возбудимые в мире, кричали в знак одобрения:

— Да здравствует парламент! Да здравствует кардинал!

Когда я узнала приговор, то вдруг поняла его значение.

Это было самое крупное поражение, которое я когда-либо потерпела. Вынося свой приговор, парламент подразумевал, что не было ничего необычного в том, что кардинал де Роган предполагал, что я могу пойти на свидание с ним в парке Версаля; не было ничего необычного в том, чтобы подумать, будто королеву можно купить за бриллиантовое колье!

Меня охватил страх. Я бросилась на кровать и разрыдалась. Когда мадам Кампан обнаружила меня в таком состоянии, она испугалась за меня и послала за Габриеллой, чтобы та пришла и успокоила меня.

Когда я увидела их в своей спальне, этих двух дорогих женщин, которым я доверяла и которые, как я знала, были моими друзьями, я вскричала:

— Идите и поплачьте о своей королеве, оскорбленной и принесенной в жертву заговорщикам и несправедливости.

Затем я неожиданно рассердилась. Французы ненавидят меня. В этот момент я ненавидела их.

— Но лучше позвольте мне пожалеть вас как французских женщин, — продолжала я. — Если даже я не встретилась с беспристрастными судьями по делу, которое затрагивало мою репутацию, то на что вы могли бы надеяться в суде, если на карту будут поставлены ваше счастье и репутация?

Вошел король и печально покачал головой. Он сказал:

— Вы видите, королева очень страдает. У нее для этого достаточно веская причина. На протяжении всего судебного разбирательства они решили учитывать интересы только принца де Рогана, когда он действительно попал в беду. Его попытались представить обманутой стороной, а не мошенником, который хотел положить деньги в свой карман. Дело легко довели до конца, и оказалось, что необязательно быть Александром, чтобы разрубить этот гордиев узел.

Я взглянула на него, на этого доброго, но слабовольного человека, и вспомнила о том дне, когда нам сообщили, что мы стали королем и королевой Франции, и как мы вскричали: «Мы слишком молоды, чтобы править».

Как мы были правы! Мы не только были слишком молоды, мы не подходили для этой великой задачи — он из-за его неспособности принимать решения, даже когда он знал, что они верны, а я… я была глупой легкомысленной девчонкой, как меня назвал мой брат Иосиф, глупым ребенком, каким меня знала моя мать.

Но, по крайней мере сейчас, я поняла это, именно этого я полностью ранее не осознавала.

Приговор мадам де Ламот был оглашен на ступеньках Дворца правосудия. Как и следовало ожидать, она легко не сдалась. Она боролась и кусала своих тюремщиков, и, когда ее плечо должны были заклеймить буквой V, она так скорчилась, что вместо плеча получила клеймо на голую грудь. После этого ее в бессознательном состоянии, одетую в мешковину с деревянными башмаками на ногах отвезли в Сальпетриер, где ей предстояло жить на черном хлебе и чечевице до конца дней. Не успело наказание вступить в силу, как население Парижа провозгласило ее героиней. Герцог и герцогиня Орлеанские организовали сбор пожертвований для нее; в Сальпетриер посылали хорошие вещи. Моя глупенькая Ламбаль была захвачена общим энтузиазмом и отвезла в тюрьму кое-какие деликатесы, что немедленно породило слухи о том, что это я послала их, так как меня замучила совесть. Затем прошел слух, будто версия мадам де Ламот соответствует истине и она в самом деле действовала по моему поручению. Казалось, что дело о бриллиантовом колье никогда не забудут.