Королева-распутница - Холт Виктория. Страница 11

— Ясно, мадам.

— А теперь возвращайтесь к вашим удовольствиям, и ни слова никому, кроме, разумеется, вашего благородного дяди. Я знаю, что могу доверять вам.

— Ваше Величество может полностью положиться на меня.

Поцеловав ее руку, он удалился. Он был слишком возбужден, чтобы вернуться к Марго. Генрих нашел своего дядю, кардинала Лоррена, и рассказал ему о беседе с королевой-матерью.

Катрин была довольна; женщине со змеиной натурой нравилось продвигаться к осуществлению своих желаний окольными путями.

Жених ехал в Париж в сопровождении свиты; на нем была траурная одежда — со дня загадочной смерти его матери прошло меньше трех месяцев. Однако с уст молодого человека срывались слова гасконской песни.

Девятнадцатилетний юноша был невысок, но хорошо сложен и обладал большой жизненной силой; его манеры отличались смелостью и прямотой, он часто смеялся. Печальные проницательные глаза выдавали характер, следы которого отсутствовали в других частях его лица. В них было нечто глубокое, скрытое в настоящий момент — то, что он не желал показывать миру. Он унаследовал ум матери, но не ее набожность. Он был гугенотом, потому что эту веру исповедовала его мать, но вообще относился к религии скептически. «Похоже, человеку необходимо иметь веру, — говорил он, — и поскольку Господь решил сделать меня гугенотом, пусть так и будет». Но он зевал во время проповедей, а иногда даже храпел. Однажды он спрятался за колонной и, поглощая вишни, стрелял косточками в лицо проповедника.

Приближенные любили его, считали достойным наследником трона. Он держался с ними грубовато, фамильярно; он мог легко заплакать или рассмеяться, но в его чувствах не было глубины. Насмешливые глаза скрывали истинные эмоции; когда он плакал, было заметно, что он уже справился с горем.

Он так часто вступал в новые любовные связи, что прославился этим даже в стране, где распутство считалось нормой. Он был воспитан рассудительной, практичной матерью, которая не хотела, чтобы он подражал изысканным манерам принцев Валуа. Его поведение отличалось грубоватостью, он уделял мало внимания своей внешности; он был счастлив в крестьянской избе так же, как и в королевском дворце, если его развлекала там жена или дочь простолюдина.

Он ехал в Париж, соблазняя по дороге женщин Оверна и Бурбоннэ, Бургундии и Орлеана.

Он думал о своем скором бракосочетании с принцессой Маргаритой. Он знал с детства, что эта свадьба, вероятно, состоится, поскольку о ней договорился Генрих Второй, когда Наваррцу было два года. Генрих Наваррский считал этот союз хорошим. Мать желала его заключения, потому что он приближал Генриха к трону. Наваррец пожимал плечами, думая о троне Франции. Слишком много людей стояли между ним и Генрихом; среди них были Генрих Анжуйский и Франциск Аленсонский, не говоря уже о детях, которые могли появиться у этих мужчин. Жена Карла вынашивала ребенка. Наваррец сомневался в том, что французскому королю удается наслаждаться жизнью; именно к этому стремился Генрих Наваррский.

И все же бракосочетание было подготовлено. Марго всегда проявляла враждебность к Генриху, но какое ему до этого дело? Нужно ли ему что-нибудь от жены, если он может без усилий найти много других женщин, готовых ублажать его? Он охотно предоставит Марго возможность предаваться романам и сделает так, чтобы она не мешала ему заниматься тем же.

Когда стало известно, что ему предстоит поехать в Париж, Генриху пришлось выслушать немало предостережений, «Помните о том, что случилось с вашей матерью, — говорили ему. — Она отправилась в столицу и не вернулась оттуда». Люди не понимали, что его не слишком пугали опасности, что он с радостью предвкушал участие в придворных интригах. Смерть матери потрясла Генриха; он горько плакал, услышав новость, но вскоре обнаружил, что думает об обретенной свободе даже тогда, когда его душат слезы. Он всегда считал мать доброй, порядочной женщиной и стыдился своей нынешней неспособности любить ее. Он считал Жанну святой; сам же он был в душе язычником. Мать разочаровалась бы в нем, если бы прожила дольше, потому что он не мог стать благочестивым гугенотом, которым она пыталась сделать его. Ее смерть принесла ему не только свободу; он стал важной персоной. Принц Наварры превратился в короля. Исчезли досадные ограничения, проповеди матери; он был теперь сам себе хозяин. Это чувство — самое приятное для здорового девятнадцатилетнего мужчины, пользующегося успехом у женщин.

Он ехал, напевая гасконскую песню; периодически кто-то из друзей предостерегал его шепотом, но от этого он лишь испытывал приятное волнение. Он жаждал приключений и интриг.

Когда он со своей свитой оказался возле Парижа, его встретил сам король Карл. Молодой король Наварры был польщен тем, что Карл обнял его, назвал своим братом, продемонстрировал дружеское расположение.

Вместе с королевской кавалькадой приехала королева-мать; она нежно обняла гостя, сказала, что рада видеть его снова, участливо коснулась черного рукава Генриха; ее опущенные глаза выражали скорбь по поводу кончины Жанны.

Но больше, чем королевское радушие, Наваррца обрадовали дамы, сопровождавшие королеву-мать. Он никогда не видел так много красавиц одновременно. Каждая из этих женщин могла потрясти его своим очарованием. Он изучал их своими прищуренными глазами и получил от одной из них, показавшейся ему самой прекрасной, многообещающую улыбку. Это была голубоглазая блондинка. Он понял, что лишь придворные дамы обладали таким изяществом и элегантностью. Чудесная новизна этих женщин контрастировала с простоватым обаянием его беарнских подружек.

Король Франции возвращался в Париж рядом с Наваррцем.

— Меня радует мысль о том, — сказал Карл, — что скоро вы станете моим братом.

— Ваше Величество, вы весьма любезны.

— Вы увидите в столице моих многочисленных подданных, прибывших в город, чтобы стать свидетелями вашей женитьбы на моей сестре. Не бойтесь, мы не станем откладывать свадьбу. Кардинал де Бурбон чинит нам препятствия. Он — фанатик веры. Но я не позволю ему отнимать время у вас и моей сестры Марго.

— Спасибо, Ваше Величество.

— Вы в отличной форме, хорошо выглядите, — с завистью заметил король.

— Все дело в той жизни, которую я веду. Говорят, что я трачу много времени на наслаждения, но это идет мне на пользу.

Король рассмеялся.

— Вы понравитесь моей сестре.

— Надеюсь, Ваше Величество.

— Я слышал, — заявил Карл, — что вам не составляет труда нравиться женщинам.

— Похоже, слухи обо мне уже достигли Парижа.

— Не бойтесь. Парижане любят таких мужчин, брат мой.

Правда ли это? Наваррец замечал мрачные лица людей, окружавших двигавшуюся по улицам процессию.

— Да здравствует король Карл! — кричали французы. Кто-то добавил: — Да здравствует король Генрих Наваррский!

Редкие приветствия заглушались враждебным свистом.

— Сегодня в городе много сторонников де Гизов, — сказал Наваррец.

— Тут присутствуют все, — ответил король. — Теперь, когда вы женитесь на моей сестре, друзья де Гизов и адмирала Колиньи перемешались в одну толпу.

— Похоже, здесь собралась вся Франция… католики и гугеноты.

— Кажется, да. Я слышал, что в Париже столько людей, что многим негде спать. Гостиницы переполнены, по ночам люди лежат на мостовых. Все это вызвано любовью к вам и Марго. Мой друг адмирал будет счастлив видеть вас здесь. Он готовится к встрече с вами.

Наваррец улыбкой выразил свою радость, искоса посмотрев на короля. Не пытался ли Карл своими постоянными упоминаниями о его дорогом друге адмирале сказать ему, что он все-таки поддерживает дело гугенотов? Что на уме у Катрин де Медичи, которую многие обвиняли в убийстве его матери? Что она готовит ему?

Он редко надолго сосредоточивался на чем-то одном; увидев Лувр, одно крыло которого тянулось вдоль набережной, а второе располагалось перпендикулярно первому, он поглядел на башни дворца с узкими окнами и вспомнил о молодой женщине, ехавшей возле королевы-матери.